Император умрет завтра [Анатолий Яковлевич Гончаров] (fb2) читать постранично, страница - 2

дословно приводил реплику Бонапарта, вырвавшуюся у него и ответ на строгие директивы правительства: «Я уже не умею повиноваться!»

— Пятнадцать дней — шесть побед, — тихо обронил Баррас. — А потом он вернется в Париж…

— Вы полагаете это излишним? — цинично спросил Сийес.

— Я полагаю, что всякий комический актер хочет играть Гамлета…

Остальные трое Директоров переглянулись, но ничего не поняли. Впрочем, их мнение никого не интересовало. И в первую очередь не интересовало Барраса и Сийеса. В «схватке пауков», пышно именовавшейся Великой Французской революцией, им повезло больше других. Тому есть простые объяснения. Есть и сложные. В целом же граф Баррас был достаточно хитер и беспринципен, чтобы знать, как прийти к власти и удержаться при ней, а потом воспользоваться материальными благами, которые она дает.

А влюбленный в собственную персону Сийес считал себя главным вдохновителем всех прогрессивных движений во Франции, в силу чего одинаково страстно приветствовал как революционную якобинскую диктатуру, так и ее последующее свержение. Но если Баррас все же организовал нападение на Робеспьера, поставив на карту свою жизнь, то Сийес сидел в тихости и писал брошюры — скачала «за», а потом «против». Его политическим кредо было «оставаться живым».

Остальные трое директоров не значили ничего. Франция воевала Наполеоном. Все знаменитые французские генералы отказались от чести возглавить Итальянский поход, план которого разработал мало кому известный артиллерийский офицер Бонапарт. Кажется, он где-то отличился: не то при взятии Тулона, не то… орудийной пальбой у церкви Святого Роха по толпам мятежников, шедших брать ненавистный Конвент. Говорят, он объявлен спасителем Революции и поднят из нищеты и безвестности до командующего армией…

Что было, то было. И восставший против Директории Тулон обозначился в его биографии первыми победными реляциями, и картечь свистела над папертью церкви Святого Роха… Арест и последующая почти годичная опала за связь с братом Робеспьера тоже имели место. Так что непросто было разобраться, против чего он выступал и кого спасал.

Генералы старой школы знали, чего стоят итальянские войска, включая папских наемников. Они Не испытывали поражения только в том случае, если удавалось увернуться от столкновения с неприятелем. Но генералы знали и тяжелую поступь австрийских батальонов, которые тоже не испытывали поражений, однако по причинам прямо противоположным.

Командование Итальянским походом досталось Бонапарту.

Вместе с этой сомнительной честью он получил толпы раздетых, разутых, кипевших злобой солдат, утративших к тому времени всякое представление о воинской дисциплине. Казнокрады при термидорианском Ковенте, а затем и при Директории делали свое дело: сорок три тысячи солдат и офицеров бедствовали в полном смысле этого слова. Те крохи, что отпускались на содержание армии, стоявшей на юге страны, разворовывались еще в Париже, и никого не интересовало, держит ли эта армия в требуемом напряжении союзника Австрии короля Сардинского или это он заставляет ее дрожать.

Армия дрожала от холода,

Накануне прибытия Бонапарта ему доложили, что батальон, отряженный навстречу, отказался выполнить приказ о пешем переходе,

— Как?! — вскричал двадцатисемилетний генерал, у которого в голове не укладывалась такая степень непослушания. — Этого не может быть! Вы просто хотите меня унизить…

— Гражданин генерал! — услышал Бонапарт в ответ. — Вы были бы унижены сильнее, если бы увидели этот батальон. Они просто не смогли бы дойти сюда.

Помрачневший Бонапарт не нашел, что ответить на это, и приказал ехать дальше. Нужные слова, как ему показалось, пришли в дороге. Он продумывал речь, которую произнесет перед своими солдатами. Армии нужен романтический ореол, армия верит в мистическое крещение Свободой, Равенством, Братством. Когда-то он сам разделял эти идеи и теперь цинично понимал их значимость. Солдатам нужен идеал. Он даст им этот идеал, он будет зажигать их сердца, он превратит их мечты в неутолимую жажду воинской славы…

То, что увидел генерал Бонапарт на площади Республики в Ницце, заставило его забыть свою речь до последнего слова. Шеренги пехотинцев неподвижно стояли перед ним в старых, залатанных, обветшалых мундирах и самых разномастных брюках. Головы их Покрывали давно потерявшие форму засаленные треуголки. У половины не было форменной обуви. Некоторые были в сабо, другие обвязали посиневшие ноги какими-то лохмотьями, третьи стояли босиком. Только элитные отряды гренадеров в коротких киверах ИЗ медвежьих шкур, в плотно облегающих рейтузах и белых гетрах напоминали о военной гордости. Гусары в оборванных доломанах, нестриженые и нечесаные, хмуро покачивались на тощих лошадях. Артиллеристы, на которых больно было смотреть, больше походили На измотанных мастеровых, нежели на солдат регулярной армии.

Бонапарт, резко вскинув голову, обернулся к