145 дней после Парижа [Надежда Катаева-Лыткина] (docx) читать постранично, страница - 2

Меркурьевой в 1940 году: «Счастливому человеку жизнь должна радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому — что от счастливого человека — идет счастье. От меня — шло. Здорово шло. Я чужими тяжестями (наваленными) играла, как атлет гирями. От меня шла свобода. Человек — в душе — знал, что выбросившись из окна — упадет вверх. На мне люди оживали, как янтарь. Сами начинали играть».
При всей ОСОБОСТИ жизни Цветаевой, ситуация в Болшево была совсем ОСОБОЙ.
Пять месяцев жизни с 19 июня по 10 ноября 1939 года.

* * *

Уезжала Цветаева из Парижа в полной безнадежности от отторгнувшей, вытолкнувшей ее из себя Франции, как сама она говорила. Нина Берберова в книге «Курсив мой» вспоминает, что в 1937 году в Париже после панихиды по Сергею Волконскому по выходе из храма никто не подал руки Цветаевой. Она стояла одна, в слезах. Все шли мимо.
Дорога возврата в Россию была, как говорила дочь Цветаевой, предначертана: Париж — Гавр — Ленинград — Москва — Болшево. Маршрут побега из Франции в Россию ее мужа Эфрона. Путь был указан «органами».
Уезжала она и от наступающего фашизма, от смертельной тоски, от невозможности противостоять категоричности сына (писала об этом А. Тесковой), рвавшегося к отцу в Россию — прямо в пасть системы, поочередно поглотившей сестру, дочь, мужа, близких, истребив всякую надежду на жизнь.
В письме А. Тесковой из Парижа от 31 мая 1939 года Цветаева назвала Болшево деревней: «Отложу до деревни. Там — сосны, это единственное, что я знаю о ней». (Об аресте сестры Анастасии она еще ничего не знала.)
Болшево, как оказалось, не было ни деревней, ни уединением. Болшево, по сути своей, было условно-безусловным заключением — жизнь по предписаниям, со все возрастающим кошмаром надвигающейся катастрофы. Неизбежность ее была осознана всеми обитателями дома, накрепко повязанными между собой.

* * *

Невдалеке от поселка Болшево, за путями железной дороги, в глубине леса, стояли три совершенно одинаковые дачи-близнецы, объединенные далеким тыном и вполне разъединенные. Дачи так называемого поселка «Новый быт». За ними, подальше, стояли частные домики — там уже был не такой «новый» и совсем другой быт.
Эти дачи, как рассказывает живущий там сегодня сотрудник Экспортлеса Израиль Завельевич Клугман, назывались дачами Экспортлеса, они же — «Жургаза», они же — НКВД, Казенные дачи Госбезопасности (Михаил Кольцов к «Жургазу» и ко многому другому имел прямое отношение.)
Жители округи глухо знали, что «там живут иностранцы». Рядом стояла дача-крепость Пятакова и вдалеке — дача, где еще не затихло эхо болшевского выстрела самоубийцы Томского.
Посторонним вход в дачу, где жила Цветаева, был воспрещен. Во всяком случае, оговаривался и не поощрялся. В зарослях порой обнаруживались соглядатаи. Похоже, что эта дача была «перевалочным пунктом» по дороге в одном направлении.
Дом, по устному преданию, построен был в начале 30-х годов и подарен наркомом Розенгольцем Борису Израилевичу Краевскому. В 1937 г. Краевского, его жену Павлину Павловну и сына арестовали. У Краевских часто гостила вдова Якова Свердлова (позже ее сын Андрей Свердлов станет следователем по делу Ариадны Эфрон).
Исполняющим обязанности коменданта дачи, как удалось установить, был Алексей Матвеевич Обухов. По служебному списку — дворник, умер в 1966 г. Комендант, по сути, был и полновластный хозяин, и обслуга. Он был окружен многими домочадцами и имел пять человек детей. Вместе с ним жили — семья старшей дочери, свояки и свояченицы. Одна из них, сестра его жены Анна Трофимовна, служила домработницей у Краевских и хорошо помнит вдову Свердлова.
Комендант Алексей Матвеевич был постоянным, непременным понятым на всех многочисленных арестах, так же как и его жена Любовь Трофимовна (умерла в 1982 г.). Младшая их дочь Клавдия Обухова (Долматова), 1934 г. р., помнит, как пятилетней девочкой ходила она на эту дачу, где ее угощали, а она потом приговаривала: «Я была КВД (НКВД), кушала кидорки (помидорки)».
Дом стоял «лицом» к железной дороге, близко от нее. Бревенчатый, большой, вытянутый по фасаду, с двумя остекленными верандами по бокам, с двумя отдельными входами и сенями, с трехстворчатыми окнами двойных рам, с общей просторной гостиной, в ней был камин, стояли большой овальный стол, буфет и диван (буфет-свидетель и посейчас там). Голландские печи, паркетные полы. Холодная уборная во дворе.
На громадном участке шумели сосны (об этих соснах и знала Цветаева в Париже). Дорожек не было — все устилал мягкий ковер хвои. Среди сосен был турник, висели качели, костыли их, вросшие в стволы, торчат и по сей день. Были там и гимнастические кольца.
Был колодец с прозрачной целебной водой. Летние душевые кабинки. Насос качал воду из колодца только к домику коменданта. На дачу воду носили ведрами.
Безумно жарким летом 1939 года в Болшево совместно жили Эфрон-Цветаева и Клепинины с подругой их семьи Эмилией Литауэр. Марина по приезде еще иногда продолжала вести свой дневник. Писать письма. (Со временем будут