Тень берсерка [Валерий Павлович Смирнов] (fb2) читать онлайн

философствовать, как говаривал один великий умник, - это готовить себя к смерти. Я к ней не готов, только к бою! Пора собраться, чтобы достойно встретить бригаду в узком пространстве дверного проема.

К дьяволу компьютеры, радиотелефоны, пистолеты-пулеметы, растворитесь вы в сотнях веков, отделивших меня от братьев по духу, живших ради победы. Топор и нож, что еще требуется человеку, вышедшему навстречу собственной Судьбе?..

«Вечер с детективом - это прекрасно!»           Анна Ахматова

Валерий СМИРНОВ ТЕНЬ БЕРСЕРКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

О предстоящей поездке в нашу страну Якова Соломоновича Туловского средства массовой информации почему-то умолчали. Тем не менее я отнесся к визиту со всей ответственностью и выкроил для встречи с иностранным гостем целых тридцать пять минут из своего довольно плотного суточного расписания.

Старик, сидящий напротив меня за огромным столом для производственных совещаний, дрожащей рукой бесцельно помешал растворимый кофе без сахара, а затем дребезжащим голосом сказал:

— Вижу, сервиз у тебя майсенского завода. — Ну что вы, Яков Соломонович, — замечаю в ответ, прикуривая белую стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла», — это саксонский фарфор.

На грустном лице гостя промелькнуло подобие улыбки и мгновенно исчезло в морщинистых складках кожи. Туловский порылся в карманах усеянной многочисленными молниями куртки, наконец-то разыскал носовой платок и вытер слезинку в уголке правого глаза.

— Как дела? — задаю гостю самый традиционный и ничего не значащий вопрос.

— Дела? — переспросил заграничный визитер и отодвинул фарфоровую чашечку. — Какие могут быть дела там?

Затянувшись ароматным дымком, я бросил беглый взгляд на циферблат «Сейко» и приготовился выслушать длинный монолог, который можно коротко озаглавить «Плач Израиля». Другое определение подобрать трудновато, несмотря на то, что Туловский проживает в Бонне. С того самого дня, когда его выперли за кордон прямо из следственного изолятора СБУ.

Пообтерся старик за границей, то есть дома. Здесь, сколько помню, ходил в одном и том же костюме образца пятидесятого года, с засаленными от времени манжетами и вытертыми до блеска локтями. Зато сейчас выглядит, словно на дискотеку собрался: модная курточка, настоящие американские джинсы, а не тот дешевый турецкий ширпотреб, которым нас завалили по маковку. А главное, в отличие от местных стариков, этому новоявленному немцу киевского разлива вполне хватает пенсии на безбедное существование. Впрочем, я уже понял: дальнейшее существование для Туловского потеряло всякий смысл. Иначе мы бы не встретились.

— Там дела... — протянул Туловский. —Такие дела, такие люди... Я немножко подрабатываю. Экспертом у Реутова. Тебе смешно, да?

— Нет, Яков Соломонович. Было бы смешно, работай Реутов вашим экспертом.

Кажется, мне слегка удалось поднять настроение собеседника, потому что Туловский криво усмехнулся и задушевно поведал:

— Я себе представляю эту чахотку на собственные мозги. Ты думаешь, он знает, что майсенский завод и саксонский фарфор одно и то же? Он на полиптих говорит складень, а на линогравюру — офорт. Майолику от бисквита не отличает... Ха, Реутов! Он понимает, что рулетка — это складной метр или там, где играют на деньги. А ты хоть помнишь, что такое рулетка, а?

Вместо того чтобы достойно ответить на стариковское брюзжание, я отрицательно покачал головой, погасил сигарету и заметил:

— Зато у бывшего клюквенника Реутова сегодня три антикварных магазина, и вы работаете на него.

— Да, — печально согласился Туловский, не рискуя идти на обострение.

Все-таки это не я добивался встречи с ним, а наоборот. Так что старик не стал сравнивать меня с широко известным в узких кругах антикваром герром Реутовым, а дал ему вполне определенную характеристику:

— Он меня недавно вызвал. Оценить сундук. Так и говорит — «сундук». Ему что ларь, что кассоне... Один сундук знает. Думает, что интарсия... Ладно. Да, так я посмотрел... Таки самое настоящее красное дерево, работа, скорее всего, Чиппендейла, а он...

Старик задохнулся во гневе, подвинул поближе к себе чашку с быстро остывающим кофе и скороговоркой добавил:

— ...дал мне пятьдесят марок. Представляешь? Причем потом рассказал, что сам слышал про мастера Чиппендейла...

— Конечно, слышал, — поддерживаю высокую репутацию зарубежного коллеги. — Гриня наверняка даже видел...

— Что он видел? — взвизгнул старик, бросив на меня такой пламенный взгляд, словно подрабатывал не у Реутова экспертом, а огнеметом в войсках быстрого реагирования.

Я испугался, как бы старик не окочурился от гнева в моем кабинете. Это же гарантия международного скандала. Приехал к нам иностранец, но почему-то, вместо того чтобы наслаждаться отдыхом, бегать с фотоаппаратом по городу, посетить оперный театр, взял и отдал концы. Не во время экскурсии по акватории порта, а в кабинете генерального директора фирмы «Козерог». А ведь старичок — не бизнесмен, рядовой германский пенсионер — в общем, у следствия будет повод поднимать сильную волну. Тем более, начальник Управления по борьбе с организованной преступностью мне недавно жаловался на объективные трудности в своей работе. И подчеркивал: некоторым бизнесменам, переходившим дорогу моей фирме, почему-то становилось тошно жить...

— Мультфильм он видел, Яков Соломонович, — вывожу чуть ли не из предкомового состояния своего незваного гостя, — «Чип и Дейл спешат на помощь».

— Вот-вот, — успокоился старик, — он, кроме этих мышей, ничего не понимает.

Туловский огляделся по сторонам и конспиративно зашептал таким голосом, что моя секретарша за дверью могла бы слышать его откровения без дополнительного напряжения ушек:

— Что ты знаешь? У него в доме гарнитур стоит. Черное дерево! Оно такое черное, как я балерина. Обыкновенное яблоко, протравленное хлоридом и сульфатом. Вот с кем я имею дело на старости лет. А когда-то... Ты помнишь?

Еще бы не помнить. Туловский был одним из партнеров моего, слава Богу, усопшего тестя, железной рукой державшего антикварную торговлю Южноморска на протяжении сорока лет. И ни разу не попавшего под следствие, что тоже говорит об очень многом.

Бросив уже вполне откровенный взгляд на часы, я мечтательно произнес:

— Конечно, помню... Особенно дела с гарнитурами. Да, Яков Соломонович, руки у вас золотые. Мебель девятнадцатого века сочиняли.

— Я ничего не сочинял, — твердо отрезал старик. — Я исполнял мебель под девятнадцатый век. Как заказывал твой тесть, царствие ему небесное, золотой был человек. Сам жил и другим давал... А что он с ней потом делал — это меня не касалось. Я получал деньги за работу.

— Конечно. Только потом директор одного из музеев торговал этой мебелью в качестве антикварной.

Туловский недовольно засопел, однако именно он, а не кто-то другой, призвал меня к воспоминаниям.

— Да, были времена... Только почему-то один из ваших, как сейчас помню, палисандровых гарнитуров имел политуру зеленоватого оттенка, а, Яков Соломонович? Вы тот дуб явно бихроматом обрабатывали... А какие червоточины!

— Я никаких червоточин не делал! — решительно взмахнул рукой старик с таким ожесточением, словно не сидел в кожаном кресле «Зорба», а стоял на трибуне во время первомайской демонстрации трудящихся.

— Успокойтесь, Яков Соломонович, — прикуриваю очередную сигарету. — Кто говорит, что это ваша работа? Вы ведь к воспоминаниям призвали. Вот я и вспомнил молодость... Старая дача, ухоженный садик, дореволюционная двустволка... «Зауэр», между прочим, «три кольца». Да, я из двух стволов мелкой дробью да по вашей ручной работе! Не хуже шашеля со столетним стажем... Так что вас все-таки привело ко мне?

Туловский снова промакнул носовым платком краешек глаза и подозрительно спросил:

— Ты не понимаешь?

Я давно все понял. Сразу, после его телефонного звонка. Старик говорил со мной так, словно у Интерпола нет других задач, кроме как прослушивать исключительно этот номер. Ну разве еще втихаря устанавливать видеокамеры во всех местах, где моя скромная персона может появиться даже на короткое время, вплоть до самого дешевого из платных городских сортиров.

— Не понимаю, хотя догадываюсь, — замечаю с глубокомысленным видом, стряхивая серебристую горку пепла в корзину для ненужных бумаг, стоящую у края стола. — Вас послал Реутов?

Вот теперь Туловский сделает все от него зависящее, чтобы наша встреча не затягивалась. При упоминании фамилии немецкого антиквара лицо гостя исказилось так, словно он наконец-то разжевал пилюлю, подслащенную цианидом.

— Верни мне мою коллекцию! — голос старика сорвался, и он гораздо тише добавил: — Из половины...

Я отрицательно покачал головой, с огорчением добавив:

— Лучше бы вы в свое время согласились с предложением Кобзона.

— Зачем? — непонимающе посмотрел на меня старик.

— По крайней мере, были бы деньги, — смекнул я, понимая, что говорю несусветную тупость. Что были деньги для Туловского, разве стоило менять на них дело всей жизни

— Яков Соломонович, поймите меня правильно. Я ведь работаю несколько другими метлами, чем Леонард Павлович. Тесть, при всем моем уважении к нему, иногда позволял себе совершенно неприемлемые, опять же с моей точки зрения, поступки. Я никогда не занимался грабежами. Ни людей, ни государственных учреждений...

— Украсть у вора — это не грабеж! — решительно прервал меня Туловский. — Причем даже не украсть, а вернуть тому, у кого он сам своровал...

Еще несколько таких посылок, и старик легко сможет убедить меня, что совершение кражи по его просьбе тянет исключительно на присвоение старомодного звания Героя труда.

— Скажите, Яков Соломонович, вы в Питере давно не были? — перевожу разговор на другие рельсы, естественно, международного направления.

— Это ты про Мишу Мизу намекаешь? — отвлекся от своей проповеди на темы добра и зла зарубежный пенсионер.

— Ну какой он теперь Миза-Миллионер? Хотя, впрочем, теперь он миллионер — это уж точно. Без клички. Один из самых богатых людей Санкт-Петербурга...

— Да? — усомнился в моей искренности Туловский.

— Герр Соломонович, вы в своих заграницах слегка отстали от реалий нашей жизни, — улыбнулся я. — Михаил Львович Скитальский — один из ведущих предпринимателей России, вы бы видели его офис на набережной Невы рядом с Адмиралтейством, не чета моему. К тому же, в отличие от меня, господин Скитальский обладает депутатской неприкосновенностью. Он парламентарий...

— Слушай, ты всегда любил шутить, но...

— Какое там «но», а тем более шутки? — пожимаю плечами. — Михаил Львович — депутат Государственной Думы от либерально-демократической партии.

— А как такое может быть? — не понял иностранец.

— Как бывает только у нас. Хотя и не только у нас, — втолковываю иноземцу Туловскому специфику эсенговья. — Его народ избрал. За миллион долларов. Так, по крайней мере, говорят, что эта сумма слегка занижена.

— Если Миза-Миллионер —депутат, значит, и ты можешь пойти мне навстречу, — сделал неожиданный вывод старик. — А что такое? У него же три срока. И все три от КГБ...

— Вот почему сегодня господин Скитальский в качестве народного избранника занимается исключительно вопросами безопасности России, — задушевно поведал я.

— Это не анекдот? — снова не поверил мне Туловский.

— Да нет. Это наша жизнь, вы за своим бугром от нее отстали, а потому, Яков Соломонович, извините, конечно, но у меня очень скоро важная встреча...

— Подождешь! — решительно скомандовал иноземец.

Я даже не возмутился от такой наглости, мне стало смешно. Зачем обижаться на пожилого человека, который в своих взглядах остался в прошлом? Он ведь просто не отдает себе отчета в том, что я больше не бегаю на побегушках у тестя. Был бы сейчас жив Вышегородский, не сомневаюсь, старички спелись бы очень быстро. И руководитель службы безопасности моей фирмы Сергей Рябов лично возглавил бы экспроприацию уведенного у Туловского добра. Моего мнения, естественно, никто бы не спросил, для тестя я был исключительно идеальной машиной, приводящей в действие его замыслы.

Старик наконец-то отпил глоток давно остывшего слабенького кофе и вдруг заплакал.

— Яков Соломонович, — замечаю с неподдельным сожалением, — ну неужели вы до сих пор не привыкли?

Туловский отер слезы рукавом куртки, вынул из кармана носовой платок и снова положил его на прежнее место.

— Нет, — сказал он с дрожью в голосе. — К этому нельзя привыкнуть. Я не могу спать... Ты понимаешь? Ты можешь понять?

— Не могу, — предельно откровенно признаюсь старику, — я ведь никогда не был настоящим коллекционером. Антиквар — не более того...

— Ты говоришь — Миша... А он мне скажет то же самое, — не слушая, о чем говорю я, размышлял старик. — Зачем вам оно? Это раньше вы бы... А теперь... Но мне... Если бы мне давали сто миллиардов, я бы и то не согласился... Оно не стоит... Помереть спокойно — чего мне еще от жизни надо, кроме пары пустяков? Они у меня и так есть... Отсюда до Киева ближе, чем от Ленинграда... Слушай, я дам тебе семьдесят пять процентов!

— Давайте, — легко согласился я и протянул Туловскому открытую ладонь, задев массивным перстнем полированную поверхность стола.

Старик посмотрел на меня чуть ли не с ненавистью и выдохнул:

— Ты хоть подумаешь? Я здесь проторчу еще один день...

Было крайне неприятно чувствовать себя единственной в мире соломинкой, за которую с яростью утопающего цеплялся давний партнер основателя моего синдиката. Хотя, если не дать ни к чему не обязывающего слова подумать, Туловский вряд ли сегодня выйдет из этого кабинета. Ну разве что Марину звать на помощь. Моя замечательная секретарша вполне способна выставить отсюда на свежий воздух не только одного почти восьмидесятилетнего мужика, но и нескольких молодых людей с хорошей боевой и политической подготовкой. Впрочем, насчет политической подготовки я слегка преувеличил, видимо, общение со стариком, оставшимся в прошлом, все-таки действует. Зато по поводу всего остального, вплоть до боевой подготовки, сомневаться не приходится. В этом деле Марина еще ни разу не подводила. Как-то, помню, за несколько минут четырех мужиков угробила. И не просто мужиков, а офицеров, да не армейских — из группы захвата.

— Я подумаю, Яков Соломонович, — как и положено гостеприимному хозяину, дарю старику радость хотя бы надежды, которой вряд ли суждено сбыться. — Но вы хоть понимаете, на что мне придется пойти, если соглашусь?

— А что такое? — воспрял духом гость. — Им можно, а тебе нет? Они хуже хунты! Ты не чужое пойдешь грабить, а мне мое кровное отдавать...

— Ну конечно, — смотрю на часы в третий раз, чтобы немецкий турист снова не приступил к своей длительной арии на извечные темы добра и справедливости.

— Когда зайти? — хитрый старик явно намекает, что мне уже отступать некуда. Зайти ко мне для него означает лишь обсудить детали предстоящей операции.

— Позвоните завтра. Где бы я ни был, секретарь соединит нас, — не поддаюсь на мелкую немецкую провокацию. — Я подумаю... Кстати, рулетка — это инструмент для гравирования на металле. Всего вам доброго.

— Марина, повтори кофе, пожалуйста, — обращаюсь к селектору после того, как господин иностранец отправился любоваться красотами Южноморска в томительном ожидании моего окончательного решения.

Буквально через несколько секунд тишину кабинета прорезал звон многочисленных побрякушек, навешанных на секретарше, как гирлянды на новогодней елке.

— Через полчаса ты должен быть в концерне «Олимп», — напомнила Марина, ставя передо мной гжельский поднос с крохотной чашечкой настоящего «мокко».

— Подумаешь, «Олимп», — бурчу я, — сколько мы заработаем на этой сделке? Тысяч сорок? Из них тридцать пять отдай — и не греши!

— Этот дедок, естественно, предлагал более выгодный вариант, — попыталась съязвить Марина, ставя чашку с кофе, не допитым гостем, на поднос.

— Угадала, дорогая. Дедок, как ты изволила выразиться, предложил нам заработать минимум миллионов пятьдесят. Естественно, долларов и без всяких налогов.

Секретарша просияла, явно сообразив: с предложением визитера я уже согласился, а потому у нее в который раз появится возможность отличиться на несколько ином трудовом поприще.

— Рано радуешься, Марина. Это предложение я пока не принял, а значит, после кофе нужно ехать в «Олимп», лишь бы не сорвалась сделка века и нам хватило на сигареты.

— Машина с охраной у подъезда, — бросила секретарша, закрывая за собой дверь кабинета.

Кофе был, как и положено напитку высокого качества, горьким-прегорьким. Почти таким же, как положение Туловского. Марина так и не поняла, собираюсь я зарабатывать очередные пятьдесят миллионов или нет, и отчего я сразу не принял решения по такому незначительному поводу. В самом деле, это ведь не будущий навар от сделки с «Олимпом», который почти целиком и полностью обрадует исключительно налоговиков. И что для этого требуется в наше судьбоносное время? Всего лишь съездить в Киев. Ну и попутно ограбить национальный музей истории Украины. Обычное дело в наше время, кого сегодня удивишь ограблением музея. Правда, это менее распространенное преступление, чем умышленное убийство, однако тем не менее по поводу музеев меня еще никто не смог упрекнуть в плагиате. Даже в те золотые времена, когда произведения искусства в прямом смысле слова валялись под ногами, нынешний германский пенсионер был простым краснодеревщиком, а господин Скитальский... Да, представляю себе, если бы каких-то десять лет назад Мизе-Миллионеру нагадали, что он станет депутатом высшего законодательного органа страны. Миша того гадальщика послал бы на совсем другой орган, если бы до того от смеха не окочурился.

Допив кофе, я вышел в приемную, остановил жестом рванувшегося ко мне главного бухгалтера фирмы и сказал секретарше:

— Мариночка, если завтра этот самый дедушка вдруг придет сюда, объясни: я ждал его звонка, а не визита.

В том, что Туловский постарается снова осчастливить меня своим донельзя счастливым для нашенского пенсионера видом, не приходится сомневаться ни секунды.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Попав в свое уютное семейное гнездышко, слегка уступающее по размерам резиденции губернатора, я сразу понял, какой замечательный отдых предстоит после насыщенного трудовыми свершениями дня. В вестибюле удобно расположился коммерческий директор фирмы Рябов, с нескрываемым удовольствием наблюдающий, как мой наследник Гарик пытается изловить персидского выродка Педрилу с помощью обыкновенной авоськи.

Заметив мое присутствие, Педрило перестал демонстрировать липовый испуг по поводу авоськи Гарика, вздыбил на загривке шерсть и зашипел в мою сторону так, словно я чересчур похожу на кота, нарушившего границу его владений.

Вместо того чтобы доставить удовольствие всем присутствующим, вступив в очередную схватку с Педрилой, деланно зевнув, мгновенно извлекаю девятизарядный «Зиг-Зауэр», передергиваю затвор и направляю его в сторону персидской агрессии. Рыжая волосатая дрянь, служащая источником доброй трети всех стрессов в оккупированном ею доме, не решилась заняться самообороной в виде отступления на второй этаж, а с ожесточением принялась бить хвостом по полу. Зато Гарик оказался не таким хладнокровным, потому что ровно неделю назад слышал мою гарантию по поводу возможной скоропостижной кончины Педрилы из-за пистолетного выстрела.

Холостяк Рябов не без удовольствия наблюдал за сценой тихого семейного счастья, когда Гарик набросился на любимого папу с таким жаром, словно состоял телохранителем на службе у Педрилы.

С наследником удалось справиться без помощи пистолета. Прихватив кожаный шнурок на его шее, я мгновенно подсек ноги великого мастера рукопашного боя, и раскатившийся по дому вой засвидетельствовал мою победу над грозным соперником.

На вопли Гарика, корчащегося в явно предсмертных судорогах, очень быстро заявилась моя дражайшая половина. Зато Педрило, перепуганный визгом своего двуногого дружбана, угнал на второй этаж со скоростью руководителя Центра социальной защиты населения, опаздывающего к дележке гуманитарной помощи.

— Опять твои штучки, — запустила долгоиграющую пластинку Сабина, — пережить не можешь, что два дня подряд дома ночевал. На ребенке зло срываешь.

После этих слов Гарик заголосил с такой силой, будто претендовал на звание заслуженного артиста.

Рябов ухмыльнулся, а затем пришел ко мне на помощь:

— Не раздевайся, — скомандовал он, направляясь к двери. — Нам нужно ехать.

— Сережа, мне так хотелось побыть с семьей, — не без удовольствия смотрю на остывающую Сабину, — но что поделаешь? И снова бой, покой нам только снится. В белых тапочках.

Гарик на всякий случай прекратил орать, а Сабина тут же переключила внимание на Рябова.

— Сережка, — почти по-педрильски зашипела моя вторая половина. — Куда ты его теперь тянешь? Мало тебе, что...

Мой наследник принялся сопровождать монолог мамочки звонким визгом, но только и добился от нее затрещины в виде успокоительного. После этого Гарик передумал умирать, резво вскочил на ноги и отошел в сторонку.

— Мы к Студенту, — глухо заметил Сережа, чтобы жена успокоилась со скоростью нашего чада.

Правильно, дорогая. Ты ведь знаешь, Студент — это мой эксперт, а следовательно, можешь оставаться спокойной. И по поводу того, что после визита к нему меня не принесут сюда с головы до ног в крови, как не раз бывало во время нашей семейной жизни, и, что тебя еще больше тревожит, из-за моей моральной устойчивости насчет девочек популярного возраста.

— Папуля, — по вестибюлю патокой разлился медовый голос Гарика. — Можно я с вами?

— Нет, — ответил вместо меня коммерческий директор. — Мы там можем задержаться. На всю ночь.

— Уроки сделал? — напоминаю самому себе о суровых отцовских обязанностях. Гарик закивал головой с таким ожесточением, что сразу стало ясно — выполнение домашних заданий в его планы на сегодняшний день вовсе не укладывалось.

Это точно мой сын. У меня, помню, в его возрасте все уроки были сделаны через десять минут после обеда. Только вот университет мне почему-то приглашений не слал. А Гарику пришлет. Это я точно знаю. Было бы странным, если сын одного из университетских спонсоров не проявлял бы замечательных способностей с раннего детства. Какие у Гарика способности — прекрасно знаю. Он готов пресловутый гранит науки грызть с утра до вечера. Чужими зубами, само собой.

— Кстати, Гарик, что за кирпич ты повесил на горло? — спрашиваю у прильнувшего к Сабине наследника.

— Это мой талисман, — гордо дернул себя за кожаный шнурок с каменным грузилом будущий золотой медалист. — Камень знака Зодиака.

— Что-то не очень он тебе помогает, — чуть ли не огорчаюсь по поводу плохо действующего талисмана, намекая на недавнюю схватку. — Этот бы булыжник, да в качестве талисмана — одному из кронштадтских матросов... Цены бы ему не было!

Хотя Гарик явно не понял, о чем я говорю, он с опаской стянул свой плохо действующий талисман и бросил его Сабине:

— Сама носи!

— Гарик, ты же просил... — растерялась жена.

Бедная женщина никак не привыкнет к манере поведения наследника, мне ее так жалко. Сейчас я уйду в ночь повышать благосостояние семьи, а Гарик из-за плохо действующего талисмана такой кордебалет выдаст, куда там Педриле с его мелкими пакостями. Но в связи с тем, что мне сегодня предстоит вечер вне стен родного дома, я благодушно замечаю:

— Не переживай, малый. Папа тебе другой талисман подарит. Самый сильный...

— Новый пистолет! — зло посмотрела на меня Сабина, а Рябов, почему-то вздохнув, вышел во двор.

— Автомат? — радостно расширились глаза моего наследника.

Я пристально посмотрел на жену, процедил сквозь зубы: «Истинный сынок своей мамочки» и плотно прикрыл за собой дверь. Стану я Гарику автомат дарить, как же. И так уже второй год выслушиваю Сабинкины стоны по поводу пистолета. Никелированная хлопушка «Вальтер», дамский вариант, а ребенку приятно. Жаль только, Гарик никак не догадается раз и навсегда объясниться с мамочкой при помощи этого подарка.

— Надеюсь, ты не принял предложение Туловского? — утвердительным тоном спросил Сережа, заняв место моего водителя в моей свежей «Волге».

— А куда подевался Саша? — предельно откровенно отвечаю на этот вопрос. — Или ты решил слегка подработать, выполняя функции шофера? Надеюсь, мы едем в сауну?

— Не надейся, — с крохотной долей злорадства поведал Рябов. — Мы на самом деле едем к Студенту. Саша в отпуске. Я разрешил. Он пять лет почти без выходных. Говорит, не заметил, как сын вырос...

— Везет же людям, — искренне радуюсь семейному счастью своего личного шофера. — А мы когда отдохнем?

— С тобой отдохнешь, — почему-то вздохнул Рябов и скоропалительно добавил: — На том свете.

— Из чего следует такой печальный вывод? — замечаю, прикуривая сигарету в качестве наказания за въедливость не переносящего табачный дым Рябова. — Я ведь еще не принял решения по Туловскому.

— Зато велел передать дискету Студенту. Интересно, зачем?

— Из любопытства.

После такого чистосердечного признания Рябов коротко хихикнул и слегка увеличил скорость, пристроившись в хвост головной машины с охраной. По поводу безопасности у Сережи всегда был пункт со сдвигом. Впрочем, он за это деньги получает. Только вот даже многочисленная охрана в наши дни — дело ненадежное. Старика снайпер спокойно завалил в тот самый день, когда вокруг него три десятка телохранителей крутилось. Но кого мне бояться в родном городе, хотя не так давно на генерального директора фирмы «Козерог» было очередное покушение? Значит, Сережа выдерживает правильную линию поведения. Покушения-то на меня Арлекино организовывал, многие об этом догадались. Однако в конце концов вместо меня очень хорошие слова говорили по поводу самого Арлекино. На кладбище, само собой разумеется, где же еще о человеке доброе слово услышишь? Даже если это Арлекино, которого я исполнил собственноручно.

Сейчас киллера, отправившего на тот свет бизнесмена Арлекино-Никифорова, усиленно разыскивает Управление по борьбе с организованной преступностью. И еще долго искать будет. Средства массовой информации не станут катить на генерала Вершигору бочку, наполненную праведным народным гневом по поводу очередного нераскрытого заказного убийства. Потому что знающие ситуацию люди прекрасно понимают: тому, кто грохнул этого скота, надо бы при жизни изваять памятник.

Мы люди скромные, нам без надобности при жизни памятники даже на кладбище, а заказные убийства, как вдалбливает в голову моим согражданам четвертая власть, находящаяся на содержании второй, исключительно достижение нынешней демократии. Врут, как всегда, но откуда так называемым простым людям знать, что еще при царе Петре Первом полагалось за это преступление колесование.

Мне колесование точно не грозит. И даже расстрел, на который наложен мораторий. Интересное время: перестреляй хоть сто человек — больше пятнадцати лет не дадут. Кто о таком счастье мог бы еще пару лет назад мечтать? Только гнетут меня сомнения насчет того, что генерал вычислит убийцу Арлекино. Вершигора передал дискету по поручению господина Осипова в качестве аванса за мою будущую работу. Еще до того, как сам господин Осипов совершенно случайно отравился и разделил судьбу бизнесмена Арлекино, активно шестерившего на этого высокопоставленного чиновника.

— Слушай, Сережа, — обращаюсь к коммерческому директору, немного опуская боковое стекло автомобиля, — а чего тебя так Туловский тревожит?

— Потому что я тебя знаю, — спокойно отвечает Рябов, выдерживая скорость, разрешенную правилами дорожного движения. — Он ведь сперва в Питер звонил.

— Кто бы мог подумать, — чуть ли не возмущаюсь, услышав такое сообщение, и добавляю: — А когда получил от ворот поворот, пришел к нам. Отчего?

— Оттого, — поясняет Сережа. — Был бы жив Леонард Павлович — куда бы мы делись? Но ты всегда любил работать честно, и он об этом знает.

— Так на чем же основаны твои переживания, Сережа?

— На конкретной ситуации. Ты ведь вполне можешь посчитать предложение Туловского приемлемым.

— А разве это не так?

Рябов промолчал, изображая, что для него нет ничего важнее в жизни, чем придерживаться габаритов идущей впереди машины.

А ведь, если разобраться по совести, Туловский прав. Почти пятьдесят лет жизни он потратил исключительно на коллекцию. Себе во всем отказывал, семья от его скаредности стонала, а он, краснодеревщик — золотые руки, все, что зарабатывал, тратил на приобретение произведений искусства. Лазил по помойкам, полуразрушенным домам, чердакам, спасал от неминуемой гибели уникальные экспонаты. Да, были времена. Картину кисти Боровиковского можно было приобрести в комиссионке в качестве работы неизвестного художника за девять рублей. Зачем тогда говорить о том, что в прямом смысле слова валялось под ногами, вывозилось на свалки, выбрасывалось за ненадобностью в подворотни? Было, все было.

И была у Туловского коллекция, свыше шести тысяч уникальных экспонатов. Многие музеи посчитали бы за честь иметь их, особенно фарфор и старинные часы. Да и не только музеи. Как-то к Туловскому заявился сам Кобзон, предлагал такие деньги, что музеям сниться могут. Но разве настоящий собиратель когда-то продавал то, ради чего он живет на свете?

Пришлось Кобзону возвращаться в Москву ни с чем. В самом деле, можно подумать, у сокровищ Туловского нет наследника! Наследник этот не сын, естественно, который к тому времени в Германию перебрался, а дорогая любимая мать. В смысле родина, всю жизнь не позволявшая Туловскому забывать, кто он есть и чего при этой самой мамочке стоит. А как же иначе? Когда бы старик, не дай Бог, взял и помер, так его сыночку хрен бы хоть одни часики из коллекции затикали, даже если бы перед кончиной Туловский накатал десяток завещаний в пользу единокровного гражданина Германии. Пролетевший мимо коллекции Кобзон сейчас поет: «Украина — ненька, матушка — Россия...», а кому еще может завещать свое многомиллионное собрание пенсионер Туловский, кроме этой самой неньки, о которой иначе чем по матушке он никогда не отзывался?

Только оказалось, ласковая мама не собиралась ждать кончины Туловского, чтобы собранные им сокровища наконец-то достались кому они принадлежат по праву. Старик, видать, захмелел от всех этих новомодных рассказов про свободы и независимости, вдобавок возраст есть возраст. Еще бы, ведь теперь по телевизору говорят такое, за что десяток лет назад сроки вешали, вот скрытый антисоветчик Туловский на старости-то лет наконец и попался.

Поверил на свою голову во все эти бредни насчет нового курса государственной политики, общечеловеческих ценностей, частной собственности. Лучше поднял бы вверх эту голову да посмотрел, кто об этом распространяется, а потом изрек классическое: ба, знакомые все лица! Так нет, старик почему-то нагло сделал вывод: выцарапанные из объятий смерти на помойках и развалках, купленные за свои кровные произведения искусства принадлежат только ему.

Туловский решил съездить в гости к сыну, но вместо газеты с сообщением, что у нас, оказывается, уже есть частная собственность, почему-то прихватил с собой крохотную серебряную стопку и инкрустированную эмалью ложку. И тут из этой пятидесятиграммовой стопки на него обрушился такой поток радости, по сравнению с которым удар пудовой кувалдой по башке со старческим маразмом может пройти за сильное счастье.

Вместо Германии дед очутился в следственном изоляторе Службы Безопасности Украины, где понял, что представляет из себя отъявленного контрабандиста, изо всех сил подрывающего экономическую немощь родины. Наш теперь уже точно самый гуманный в мире суд постановил конфисковать всю коллекцию Туловского, лишь бы до него окончательно дошло, чего на деле стоит пресловутый человеческий фактор. Коллекцию Туловского упаковали в громадные, обитые железом ящики и отправили в национальный музей истории Украины в качестве народного достояния. В этих самых ящиках одна из уникальных коллекций Европы складирована до сих пор.

Все правильно, дедушка, сам виноват. Теперь за мной бегаешь. Раньше нужно было думать, а не нарушать советские законы независимой Украины. Заехал бы ко мне до своего визита в Германию, так я бы не то что эту ложку, а всю многопудовую коллекцию просквозил мимо таможни по месту назначения без глупых причитаний по поводу частной собственности и всего за десять процентов от ее стоимости. Зато теперь Туловский предлагает гораздо больше, лишь бы я вернул коллекцию. Вернее, музей ограбил. Не очень-то заманчивое предложение для человека, стоящего под законом. Я ведь в жизни кражи не санкционировал, в отличие от очень многих коллег, а потому всегда чувствовал себя относительно спокойно. Перед собственной совестью, естественно, насчет ненек-матушек у меня рефлексии никогда не возникало, а цена их любви к своим деткам общеизвестна...

— Выходи. Приехали, — скомандовал Рябов, вырубив фары, а вместе с ними — единственное уличное освещение.

Я чуть было не встревожился, что сумею своей скромной персоной пополнить ряды пострадавших от хулиганских нападений в потемках, но быстро успокоился, разглядев собственную охрану у стены дома. И чего это мои сограждане пугаются уличной преступности еще больше, чем плановых отключений электроэнергии, ума не приложу. Нужно будет, придерживаясь недавно выбранной линии поведения, предложить господину губернатору одну идею. А что, если исполком заключит с моей фирмой договор о совместной деятельности для улучшения освещения города? В «Козероге» и его дочерних предприятиях столько людей трудится, мы бы, не покладая рук, за несколько дней всех желающих снабдили персональными фонарями под глазами.

Окно Студента выделялось на черном фоне дома приветливым желтым пятном. Мой эксперт издавна пристрастился работать по ночам и, несмотря на старания Минэнерго, до сих пор старомодно считает: вдохновение не должно зависеть от времени суток. Пришлось расколоться на персональный генератор, когда этот деятель чуть было не устроил пожар в архиве, повернув керосиновую лампу.

О существовании последнего достижения нашей энергетики в виде китайского фонаря Студент не догадывается. Я тоже решил не испытывать судьбу, потому что эксперт с его любовью ко всем приборам, кроме лупы, вполне способен на большее, чем короткое замыкание. К тому же атрибутировать произведения искусства при фонарном освещении можно с тем же успехом, как поднимать сельское хозяйство с помощью колхозов. Потому в квартире Студента, являющейся по совместительству моим личным архивом, дырчит «Хонда» в дверном проеме воистину черного хода.

Правда, когда этот генератор впервые осуществлял полную и безоговорочную электрификацию квартиры, некоторым соседям он чересчур действовал на нервы. Не своим шумом, естественно, и запахом соляры, а исключительно тем обстоятельством, что они сидят в потемках в то время, когда у кого-то есть свет. Я отношусь к Студенту до такой степени трепетно, что не позволил горластым соседям отвлекать его от работы, лишь бы тот выключил «Хонду». Откуда им знать: эксперт даже не ведает, с какой стороны подходить к генератору, чтобы завести его. Ничего страшного, в квартире постоянно находится несколько хороших парней, способных помочь моему эксперту не только по электрохозяйственной части. После того, как они переговорили с нервными соседями, те по-быстрому набрали воды в свои некогда черные рты и дружно, а главное, молча делают вид: для них нет большей радости в жизни, чем, сидя при свечах без фраков, регулярно слушать торжественную симфонию в исполнении двигателя генератора.

Студент самым естественным образом не прореагировал на наше появление и что-то монотонно бубнил себе под нос, сидя у стеллажа под самым потолком на лестнице-стремянке. Рябов многозначительно покрутил пальцем у собственного виска, на что я деланно горестно вздохнул, а затем попросил:

— Сережа, подожди меня в первой комнате.

Рябов нарочито громко застучал подошвами по полу, однако таким элементарным образом отвлечь Студента от работы не легче, чем заставить депутата выполнить хоть одно из своих многочисленных обещаний после выборов. Сейчас впору гранату взрывать, может, тогда эксперт обратит внимание на то, что он не один в кабинете. Впрочем, можно обойтись и без гранаты,старым испытанным способом.

Я взял с края стола какой-то каталог и запустил его вверх вдоль стремянки. После этого Студент покинул подпотолочье с такой скоростью, словно под лестницей сработало взрывное устройство.

— Как вы могли! — пискнул эксперт, прижимая к груди книжку. — Это же единственный сохранившийся...

— Здравствуй для начала, — спокойно заметил я, прикуривая сигарету.

— Извините, здравствуйте, — выпалил Студент, горным козлом запрыгнув на подоконник и распахнув форточку. Все, порядок, он уже забыл, что меня нужно воспитывать.

— Как идет работа?

При волшебном слове «работа» у Студента от радости так расширились глаза, словно только что я не каталогом разбрасывался, а спас от забвения на помойке истории великое произведение искусства, вроде третьяковской картины «Матросы в засаде» кисти Богородского, которому, между нами, на свалке самое место.

— К сожалению, это будут исключительно теоретические изыскания, — с надеждой посмотрел на меня Студент, — или вы...

— Не дождешься, — грубовато прерываю его вступление, — ишь устроился, сам сидишь в теплой комнате, при свете, а я шныряй в потемках на собачьем холоде только для того, чтобы тебя радовать.

Нормальный человек прореагировал бы на подобное сообщение о разделении обязанностей соответствующим образом, однако Студент закивал головой чуть ли не с радостью на лице. Интересно, он догадывается, какой сегодня день, или подозревает: колбаса вовсе не произрастает на полках холодильника? Впрочем, чему удивляться, если только в прошлом году Студент узнал, что он уже не живет в стране под названием Советский Союз.

— Другими словами, вы хотите сказать, что возможно появление кое-каких произведений из данного списка? — надежда с новой силой пробилась в голосе моего эксперта.

— А разве так не бывало?

— Бывало. К сожалению, я не завершил работу полностью, однако, смею вас уверить, в этом случае все будет гораздо сложнее, нежели в прошлый раз.

— Позволь полюбопытствовать, на чем основывается твоя уверенность?

— На фактах. К примеру, работа Поленова была уничтожена во время боевых действий, Верещагин вывезен из киевского музея зондеркомандой барона фон Кюнсберга. Гросс, Кокошка, Нольде...

— Ну наконец-то дошла очередь до дегенератов, — обрадовался я.

— Отчего вы так считаете? — в голосе Студента явственно слышалась неприкрытая обида, будто каждый из этих живописцев приходился ему близким родственником.

— Потому что они были представлены на выставке «Дегенеративное искусство», — задушевно поведал я эксперту.

— Вы разделяете точку зрения Гитлера? — взвизгнул Студент таким дурным тоном, что мне пришлось поспешить его успокоить.

— Ну что ты. Во взглядах на живопись мне больше импонирует другой великий искусствовед. Иосиф Виссарионович. Выставок он, правда, не устраивал, что ни говори, умнее был, но именно благодаря ему ты в конце концов получил пожизненную возможность заниматься любимым делом.

Студент одарил меня добрым взглядом санитара из дурдома и принялся активно задыхаться в праведном гневе.

— Как вы можете...

— Я еще не то могу. Но сейчас меня интересует не доказывать тебе очевидное, а подтвердить собственную догадку. Кокошка и Гросс сгорели во время знаменитого пожара 1939 года?

— Двух мнений быть не может, — отрезал Студент, остывший быстрее чайника на морозе. — Вы мне о другом скажите. Как в этом перечне могла оказаться работа Сверчкова?

«Так тебе и скажу», — подумал я, а вслух заметил:

— Ты можешь раз и навсегда запомнить: лишние знания весьма активно сказываются на продолжительности жизни!

Студент засопел с явным недовольством, наглядно доказывая свое нежелание наконец-то вызубрить самую жизненно важную аксиому. Погасив сигарету, я как бы невзначай бросил:

— Ты ведь сам понимаешь, Сверчков в те далекие годы стал излюбленным художником финансистов. Чего выпучился? Можно подумать, не знаешь, откуда попало в Русский музей историческое полотно с актуальным сегодня названием «Подвиг городового Тяпкина 8 ноября 1868 года»?

— Из коллекции Гренстранда, — выпалил Студент. — И не в Русский,...

— Но разве это главное?

— А что?

— А то, что ты, быть может, окончательно поймешь, отчего восьмое ноября до сих пор печатается на календарях в красном цвете.

Эксперт непонимающе посмотрел на меня, явно чувствуя какой-то подвох.

— И все-таки вы...

— Да успокойся, Студент, просто я вспомнил: до поры до времени работа Сверчкова «Александр Второй верхом» висела в финансовом отделе Смольниковского района, а «Александр Второй в санях» украшала финансовый отдел Дзержинского района до того, как... Впрочем, меня другое интересует: отчего эти полотна не уничтожили в непримиримой борьбе с кровавым царизмом?

Студент отчаянно замахал руками, будто я призвал его вооружиться факелом и помогать раздувать пожар мировой революции с помощью костров из полотен великих живописцев. Ишь переживает, можно подумать, до него было мало желающих пускать пал среди картин. И пустили, да еще какой!

— Ладно, — бросаю несколько снисходительно. — Есть еще что-то интересное?

— Петер фон Корнелиус, «Берсерк», работа находилась в коллекции Эпштейна. Пропала либо в тридцать седьмом году во время конфискации еврейской собственности, либо спустя два года, когда конфисковывали все ценности, сосредоточенные в руках евреев, так сказать, на законном основании...

— Не так сказать, а законном, — поправляю Студента. — У каждого государства — свои законы. Их нужно соблюдать. Иначе пресловутая еврейская собственность может достаться государству даже в наши донельзя демократические дни.

— Вы это о чем? — не понял Студент.

— Да так, вспомнил недавний разговор с особо нервным германским товарищем... Но не в этом дело. Если я правильно понял, у нас имеется список полотен, уничтоженных до окончания последней мировой войны. Верно?

— Да, — односложно ответил эксперт и тут же скороговоркой добавил: —Но я ведь еще не успел завершить работу.

— Продолжай в том же духе, — как и положено руководителю, наставляю его на трудовые свершения и направляюсь к ожидающему меня Рябову.

Сережа сидел на узкой койке солдатского образца, привалившись к стене, дремля под доносящийся сюда монотонный стук генератора. Я осторожно присел рядом и задумался над сообщением Студента. Все возвращается на круги своя. Сперва Гитлер уничтожал пресловутое дегенеративное, с его точки зрения, искусство, попутно организовывая «Великую германскую художественную выставку», а потом... А потом картины, представленные на этой выставке, победители Гитлера, в свою очередь, посчитали дегенеративными. И что мы имеем с гусь, как говаривалось в старом анекдоте? Пепел. И дискету, доставшуюся в наследство от господина Осипова.

Легкого прикосновения к плечу Рябова было достаточно, чтобы Сережа открыл глаза.

— Что у нас сегодня в программе?

— Сауна, — с надеждой посмотрел на меня коммерческий директор.

— Это вряд ли, — радую Сережу мечтательным видом.

— Что ты опять задумал? — с неподдельным ужасом в голосе спросил Рябов.

— Ничего особенного. Просто немного поработать.

— Это ты насчет Туловского?

— Ну что ты, Сережа. Я ведь не Леонард Павлович, как ты мог такое подумать? Полагаю, было бы правильным заняться вплотную наследством господина Осипова.

Рябов стремительно подскочил с койки.

— Недавно кто-то намекал, как его не устраивали методы работы Вышегородского. И теперь он предлагает...

— А чего ты так взбудоражился, Сережа? Разве мое решение не соответствует строгим морально-этическим нормам? Можно подумать, я собираюсь грабить музей по просьбе Туловского.

— Так это еще...

— Извини, Сережа, но хозяин в деле — я. И пойми, совесть моя чиста. Произведений искусства, за которыми мы отправимся, не существует. Они уничтожены во время войны. Так до сих пор значится во всех официальных документах. Разве можно украсть то, чего нет? У нас есть уникальный шанс вернуть из небытия гору принадлежащих всему человечеству произведений искусства, а главное — стать их полноправными владельцами.

— У нас есть шанс наконец-то попасть на тот свет, — запустил свою излюбленную шарманку начальник моей службы безопасности. — Ты хоть понимаешь, куда суешься? Это же спецхран! Его охраняют почище, чем тот дракон золотое руно.

— Другими словами, Рябов, ты хочешь сказать, что нам следует назвать предстоящую операцию «Ясон»? — прикуриваю сигарету исключительно для поддержки собственного реноме.

Рябов скорчил недовольную гримасу и ответил:

— Уж лучше бы ты согласился с предложением Туловского.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Взять спецхран, точно зная его местоположение, несложно. Два десятка неплохо подготовленных людей легко справятся с такой задачей. В кино, по крайней мере. Однако жизнь очень уж отличается от боевиков, где все до отвращения просто и ясно. Там моя группа свалилась бы с неба на засекреченную сокровищницу, легко справилась с охраной, а затем — и со срочно вызванным подкреплением, загрузила бы картинами в один из вертолетов и растворилась в небе под финальные аккорды победной музыки.

В боевике этим бы все и закончилось, однако в реальной жизни послужило исключительно началом таких событий, о которых лишний раз думать не хочется. Хотя бы потому, что, как уже было замечено, мне памятник — без особой надобности, а при такой ситуации рассчитывать на кладбищенский монумент может исключительно страдающий манией величия. Чтобы не уподобляться одному из невиданно расплодившихся маньяков, пришлось максимально обрадовать жену и провести ночь дома. Само собой, не в спальне Сабины, которой на сей раз я предпочел персональный компьютер.

У Рябова тоже свидание. Только не с одной из его пассий, а с генералом Вершигорой. Надеюсь, Сережа с честью выполнит свой гражданский долг, и с его помощью начальник Управления по борьбе с организованной преступностью наконец-то раз и навсегда уничтожит ее наповал.

Когда черновик сочиненного мной сценария операции был почти готов, утро вступило в свои права, а вместе с ним это сделал Гарик. У меня давно создалось впечатление: мой сынок появился на свет только потому, что каждый человек должен нести расплату за свои грехи. Воистину, тяжела твоя ноша, Господи, пусть в ней всего пятьдесят килограммов живого веса.

Гарик барабанил в дверь кабинета с таким ожесточением, словно задался целью уложить меня в гроб с утра пораньше. Пришлось открыть дверь, убедиться, что на подмогу Педрилы сынок не рассчитывает, и лишь затем запустить наследника в ту самую комнату, куда моими стараниями он попадает крайне редко.

Чертыхаясь и мысленно кляня господина мэра с помощью самых изысканных выражений, я наблюдал за мелким исчадием ада, которое жадно взирало по сторонам, окончательно решая, чего бы в очередной раз выклянчить у родного папы.

— Папуля, — наконец-то решился Гарик. — Подари мне...

— Нет, — решительно отвечаю, перехватив его взор, направленный на саблю.

— Ты мне обещал, — упрекнул меня сынок.

— Что я тебе обещал?

— Талисман!

Я пристально посмотрел на своего наследника, однако мои укоризненные взгляды действуют на него не менее плодотворно, чем западные кредиты — на уровень жизни нашего общества.

— Будет тебе талисман. Самый настоящий.

— Сейчас, — потребовал Гарик.

— Немного позже, —гарантировал я. —Просто так чего-нибудь я бы мог дать тебе уже. Но это же талисман, понимаешь? Такого ни у кого не будет. Самый могучий... Мама проснулась?

— Дрыхнет, — заложил Сабину уже проникшийся ко мне сыновней любовью Гарик. — Ленивая такая, только по саунам ходит и каждый день на весы прыгает. Нахалка! Папуля, а когда...

— Я уже сказал. А теперь дай мне возможность поработать.

— А когда поработаешь, дашь? — не отступал от заранее намеченных действий единственный в мире вымогатель, на которого я вынужден обращать внимание.

— Дам, — бездумно брякаю в ответ, лишь бы Гарик быстро потерялся за дверью.

Придется ему чего-нибудь всучить и при этом рассказать, какую таинственную силу таит в себе ну хотя бы оторвавшаяся пиджачная пуговица, которую Сабина пришивает уже второй месяц.

Конечно, обладай детишки избирательным правом, они бы проголосовали за вечное правление нашего мэра, но за что мне такие мучения? Вот уже три недели Гарик постоянно околачивается в доме, вместо того чтобы ходить в школу. Я в прошлом году чуть с ума не сошел от зависти, когда господин мэр, чтоб он жрал кактусы с колючками, внес свою лепту в улучшение среднего образования. Устроил детям такие зимние каникулы, о которых я в свое время мечтать не мог. О том, чтобы школа сгорела — мечтал, но зимние каникулы длиной в два месяца — такие фантазии даже в мою голову не могли прийти.

А мэру в башку пришли. И он доблестно воплотил их в жизнь. Приказал в целях жесточайшей экономии отправить детей на каникулы чуть ли не до весны, а в школах отключить отопление. Подрастающее поколение обрадовалось самым естественным образом, в отличие от господина губернатора. Как это мэр посмел с ним не посовещаться, самостоятельно что-то решать? Губернатор тут же высказался, что учение — это свет даже во тьме при наших экстремально-дефективных условиях, и приказал: зимним каникулам до весны не быть!

Однако когда отопление в школах включили, в отличие от людей, системы почему-то не выдержали как всегда мудрых решений руководства. Длительные зимние каникулы состоялись на радость детворе и горе родителям. Пришлось им, как обычно, расплачиваться из собственных карманов за решения сверху. Зато в некоторых школах заодно сделали косметический ремонт, на что бы никогда не пошли, если бы не прорвавшиеся трубы и поднявшиеся дыбом полы. Правда, в этом году пока никто не выключает отопление в школах, но иди знай, какая команда поступит завтра.

Лично у меня с завтрашнего дня отпуск. Сережа прав, мы ведь несколько лет практически без выходных. Он тоже будет отдыхать. И моя пресс-группа. Пойдет ли в отпуск Марина — это решать Рябову. А куда бы отправиться отдыхать? На Канары — пошло и избито, в Грецию пусть малоимущие едут, какие там курорты еще бывают, может, в Париж махнуть, раздавить бутылку в «Фоли Бержер»? Ну уж нет, я недавно слышал пламенный призыв поддерживать отечественного производителя, поэтому чуть было не приобрел один из самовозгорающихся телевизоров, в моем арсенале такого оружия нет, вместе с сигаретами нашей табачной фабрики. В общем, пора не по Парижам — Нью-Йоркам шастать, а, проявляя патриотизм, любоваться красотами родной земли.

Почему нет? Есть прекрасный город Косятин, лежащий в окружении лесов. Пятьдесят тысяч населения, которому впору жить исключительно за счет туризма. Тем более, в Косятине масса достопримечательностей, в частности, техникум измерительных приборов и развалины монастыря неподалеку от него. Мне очень хочется полюбоваться этими шедеврами зодчества, а значит, нужно вплотную готовиться к предстоящему отдыху.

— Марина, — пользуюсь пресловутым телефонным правом, подготовь приказ. На время моего отпуска фирму возглавляет Голубенко.

— А я? — в голосе Марины слышатся решительные нотки.

— Это не ко мне, сама понимаешь... Дальше. Через два часа у меня должен быть руководитель пресс-группы. Позвони в «Снежинку», пригласи Афанасьева. Да, вот еще что. Где сейчас Воха?

— С Рябовым.

— Доложился, значит... Все, Марина. Да, самое главное...

— Знаю. Не переживай, кофе будет крепким.

Я ценю себя как руководителя исключительно за то, что мои подчиненные понимают меня с полуслова. Пора собираться. Но чтобы благополучно покинуть дом, мне нужно разминуться с Педрилой и найти талисман для так называемого школьника. Чего бы всучить этому будущему золотому медалисту?

Узрев самый настоящий талисман в верхнем ящике стола, я сразу понял: вручая его Гарику, подчеркну ту самую преемственность поколений, по поводу которой один из работающих на меня независимых журналистов регулярно тошнит по телевизору. В самый раз, пора радовать Сабину.

Моя самая драгоценная из двух половин возлежала среди кровати «Людовик», где при большом желании можно было бы сыграть в мини-футбол. Завидев супруга, Сабина отложила книгу и стала иллюстрировать собой то самое тихое семейное счастье, от которого я всю жизнь активно шарахаюсь. Еще бы, муж ночевал дома, стоит ли от жизни требовать большей радости?

— Дорогой, — улыбнулась жена. — Завтракать будешь?

— Обязательно.

— Сейчас сварю кофе.

— И покрепче. А что ты читаешь? — проявляю чрезмерный интерес к заботам жены, как и положено примерному семьянину.

— Стихи. Игоря Северянина.

— Я так и знал, — деланно закатываю глаза. — Давно замечал за тобой нездоровую тягу. То Платонова читала, Андрея Белого, помню, тоже, а теперь за очередного взялась...

— О чем ты говоришь? — на всякий случай встревожилась жена.

— Сабина, ты хорошо себя чувствуешь? — беспокоюсь о состоянии здоровья супруги, будто не знаю, что главнее заботы, чем бегать по врачам и косметическим салонам, у нее нет. Даже магазины — и те стоят на втором месте.

После моего вопроса, заданного мягким вкрадчивым тоном, здоровье лежащей Сабины пошатнулось на глазах. Жена на всякий случай ощупала свое лицо, почему-то без ежедневной страшной питательной маски зеленого цвета, и с явным испугом спросила:

— О чем ты говоришь?

— О твоем нездоровье, — тихо замечаю в ответ. — Душевном, естественно. Переживаю, отчего это тебя в последнее время на некрофилов потянуло?

Сабина спрыгнула с кровати, словно я не словесно раскрыл ей глаза на известную некоторым литературоведам истину, а довольно активно всаживал в зад далеко не те иголки, которые как-то втыкивал в нее один доктор с корейской фамилией при явно вологодской морде.

Жена одарила меня царственным взглядом оренбургского происхождения, после которого стало окончательно ясно, как мне здорово удалось восстановить семейную атмосферу, присущую нашему дому.

Результат не замедлил сказаться. Сваренный заботливой супругой кофе напоминал своим вкусом помои общепитовского разлива. Визит Гарика в столовую окончательно внес свою лепту положительных эмоций за завтраком. Мой сын заявился с таким видом, словно собирался получать от любимого папы остро необходимый талисман исключительно в качестве наследства.

Поверх майки с донельзя страшной харей Гарик нацепил плечевую кобуру с никелированной хлопушкой «Вальтер». Ничего удивительного, говорят, каждый сын хочет походить на своего родителя, вдобавок я больше чем уверен — внешний вид Гарика свидетельствует и о том, что наше среднее образование дает позитивные плоды. В его годы, помню, дети мечтали после школы пойти в моряки и космонавты, я о большем счастье, чем инженер, не задумывался, а сегодня... Слышал я разговоры деток во время недавних именинок Гарика. Все о новых профессиях мечтают, кто о банкирской, кто решил в хозяева универмага податься, ну а мой сынок нацеливается стать киллером. Видать, слово ему нравится, о пресловутой преемственности поколений думать почему-то не хочется, хотя «ассенизатор» звучит не менее загадочно, чем «киллер».

Бережно извлекаю из кармана талисман и как можно торжественнее поясняю:

— Этот самый древний из всех знаков достался мне тридцать с лишним лет назад. И с тех пор мне во всем сопутствовала удача. Только ради тебя от сердца, можно сказать, отрываю.

— А как он называется? — Гарик с опаской посмотрел на таинственный знак, боясь неловким прикосновением разбудить дремлющие в нем таинственные силы.

— Пифагор называл его пентальфой. Кельтские жрецы — стопой ведьмы. Этот знак служил печатью самого мудрого из царей — Соломона. Он считался крестом домового в средние века. Задолго до этого вавилоняне использовали его как магический брелок, дарующий безопасность. Он служил знаком Бога-отца у друидов.

— А кто это нарисован?

— Гарик, я же тебе говорю, Бог-отец. В юном возрасте, правда, но так положено. Зато он Вечно Живой. Один во Вселенной. Бери, пока я добрый.

— Спасибо, папуля, — осторожно принял бесценный дар Гарик и умчался хвастать перед Сабиной, как ему удалось расколоть глупого папашу на такой бесценный предмет.

А чего с ребенка взять, кроме малокалиберного «Вальтера»? Сейчас другие приоритеты, чем во времена его хорошо розового детства, вот он и повелся на октябрятскую звездочку. Кто такие октябрята, Гарик не знает, о комсомольцах не подозревает, о пионерах, правда, наслышан, но не более того. Все благодаря школе. Им учителя чего-то там по новой программе втолковывают, а учебник «Родная литература» еще при прежней власти выпущен. Мало того что эта литература уже вроде бы и не родная, в том учебнике, сам видел, такие произведения подобраны... Дети мозгами своими неокрепшими и то соображают: если календари, может, и не все врут, то учителя — без сомнения. Педагоги на уроках нашу великую революцию в качестве трагедии трактуют, коллективизацию и энтузиазм первых пятилеток с дерьмом мешают, зато в учебнике — все наоборот. Тут тебе и Шолохов, и Фурманов, и Гайдар, и Багрицкий со смертью пресловутой пионерки, стоит удивляться, чего из наших деток вырастет при таком-то подходе к неокрепшим умам. Уже, кстати, повырастало, да так, что стремление Гарика стать киллером можно считать само собой разумеющимся. Как и мое желание побывать в славном городе Косятине.

Ведь именно в этом городе, кроме прочих достопримечательностей, родилось в свое время великолепное предложение переименовать октябрят в груденят. Это не анекдот, а такая же правда, как и то, что заповедь «Не убий!» принадлежит РУХу. Сам видел, на телевизионном экране, вместе с «Не укради!» за подписью Черновола. Дивны дела твои, Господи, вот отчего в тебя не верю, хотя сегодня это так модно, как прежде поклоняться Вечно Живому. Тому самому, которого сейчас многие его бывшие страстные обожатели именуют наиболее расхожими в стране словами...

— Дорогой, у тебя сегодня много работы? — вошедшая в столовую Сабина попыталась сделать вид, что позабыла о моих упреках. — О чем ты думаешь?

— О работе, естественно. У меня сегодня полно дел, — отсекаю возможные предложения насчет провести вечер вместе с супругой в компании ее расфуфыренных подруг, ведущих интеллектуальные беседы о Брамсе, бриллиантах и нарядах от Версаче.

— А что у тебя сегодня? — позволяет себе перейти границу дозволенного жена, пользуясь моим благодушным тоном.

— Сегодня у меня важная сделка. Вполне возможно, придется задержаться. Представляешь, мне предстоит разбартеровать местами экспонаты мавзолеев Ханоя и Улан-Батора.

— До Красной площади еще не добрался? — зло выдохнула Сабина.

— Там и без меня желающих — толпы. Кстати, спасибо за кофе. Если захочешь покончить с собой, одной чашки вполне хватит.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Человек предполагает, а Марина располагает», — подумал я, когда в кабинет вместо руководителя пресс-группы Игоря Бойко мягкой кошачьей походкой вошел донельзя измученный катастрофой Чернобыля господин Афанасьев. После ликвидации последствий аварии Афанасьев сперва подался в бизнес, вместо денег заработал к уже имеющемуся званию капитана войск особого назначения кличку Челнок, а затем перешел на работу в охранное агентство с невинным названием «Снежинка», которым руководит самый настоящий генерал. В отставке, правда, но все равно полный придурок.

По-настоящему «Снежинкой» командует Афанасьев, зато генерал Бабенко так активно раздувает щеки в кресле руководителя, будто способен на большее, чем получать хорошую зарплату неизвестно за что.

— Здорово, командир, — бабахнул басом Челнок, с трудом размещая свое тело в стандартном кресле. Несчастный человек, вот до чего его радиация раздула, одной рукой с двухпудовкой играется и не потеет.

— Здравствуй, капитан. Есть дело. Не к тебе, правда...

— Отчего так?

— Фигурка у тебя заметная, — втолковываю Челноку то, о чем бы он мог и сам догадаться, — в определенных кругах хорошо срисованная.

— Это плохо?

— В данном случае.

— О чем тогда говорить? — деланно пожал плечами ветеран Советской Армии.

— Как о чем? Разве есть дело более важное, чем забота о человеке? Не переживай, о тебе речи нет. А вот твоим подчиненным надо бы отдохнуть. Человек пять охотников подберешь?

— У меня этих охочих куда больше, — разоткровенничался Афанасьев, — забыли, когда отдыхали.

— Только учти, это должны быть настоящие охотники.

—- То есть? — непонимающе посмотрел на меня Челнок.

— В смысле любители охоты. С зарегистрированными стволами, само собой разумеется, состоящие на учете в охотобществе. И не в Южноморском, самое главное. Понял?

— Да. Их задача?

— Им нужно выехать на охоту в Косятин. А то, понимаешь, сезон закрывается в феврале, самое время на зайчика сбегать, лицензией на кабана разжиться... Знаешь где?

Афанасьев молча качнул головой.

— Очень хорошо. Для зайца, конечно, им патронов — «четверки» хватит, а кабан — совсем другое дело.

— Верно, командир. Жакан нужен, пуля.

— Картечь надежнее. Да, охота из опасных, надеюсь, оружие будет соответствующим?

— Карабины?

Теперь пришла очередь мне кивать головой, только в явно отрицательном смысле.

— Нарезное оружие — это, конечно, неплохо, только вот беда — карабин для картечи не приспособлен, а что пуля экспертизе поддается — слабое утешение. В общем, мне кажется, для предстоящей охоты в самый раз гладкоствольные ружья. Не двустволки, а «помповики», всякие-разные шестизарядные «Маверики» или, еще лучше, восьмизарядка «Винчестер» с откидным прикладом при пистолетной рукоятке. Есть такие?

— Поищем. В нашем хозяйстве чего только не найдешь, — ухмыльнулся чернобылец.

— Только смотри, чтобы документы были в порядке. Паспорта, охотничьи билеты. Законы надо соблюдать. Сотни патронов на человека хватит даже при активной охоте. Кроме финансовых, вопросы есть?

— Есть, командир. Кому подчиняется группа... ну, в смысле, руководитель охоты положен. Согласно правилам.

— Так коммерческий директор тоже туда собирается. Только позже.

— Ясненько-понятно, — привстал из кресла Челнок, — да... «Этот старый козел требует, чтобы ты поспешил. Так орал, стекла в кабинете дрожали...

— Надеюсь, ты не плюнул в своего непосредственного руководителя, лишь бы он утонул раз и навсегда?

Челнок заржал с такой силой, что теперь уже я стал переживать за состояние стекол в собственном кабинете.

— Нет, командир, — булькающим басом поведал Челнок, — я, как ты учил... Мол, слушаюсь, товарищ генерал! Служу Советскому Союзу! Но учти, он к тебе порывался, в общем...

— В общем, скажи ему, как своими глазами видел проект памятника. А главное, передай, что я клялся, положа руку на «Устав КПСС»: разобьюсь в лепешку, использую все свое влияние и деньги... Кстати, возьми деньги. Да, а генерала заверь: еще немного времени, его мечта сбудется, и на месте бронзового французского жида, основавшего Южноморск, будет стоять памятник великому Ленину! Пусть только Бабенко не отвлекает меня от завершения этого грандиозного проекта.

Афанасьев по своему обыкновению молча качнул головой и с трудом разминулся с Мариной в дверях.

— Где Бойко? — замечаю таким тоном, словно секретарша способна спрятать этого деятеля под юбкой.

— В салоне. Сказал, как только освободится — сразу сюда.

— Наконец-то у меня выискался руководитель, — расплываюсь чуть ли не в дауновской улыбке. — Предупредишь Игоря, еще раз себе подобное позволит — немного поработает на общественных началах.

— Слушай, отчего я должна его воспитывать? — Марина явно дулась за то, что мой отдых вполне может состояться не под ее присмотром.

Нежно погладив две мозоли, украшающие костяшки указательного и среднего пальцев секретарши, я мечтательно протянул:

— Рядом с такой женщиной могу забыть о воспитательном процессе. Мариночка, ты ведь знаешь, какие вопросы в моей компетенции, а какие решает исключительно Сережа. Безопасность фирмы подразумевает и личную дисциплину ее руководителя. По этому поводу поехали в салон. Если я умею строго спросить с себя, значит, имею право воспитывать сотрудника.

— Да, — с долей скептицизма процедила Марина. — Бойко можно перевоспитать. Долларом по заднице. Он тогда со спущенными штанами за тобой будет бегать.

— Пока этого не случилось, иди заводи свою Ауди», — скомандовал я.

В конце концов, директор имеет право проверить, как работает одно из его предприятий. Салон, которым руководит доктор искусствоведения Дюк, считается антикварным. Правда, настоящего антиквариата там не больше, чем случаев здравого смысла в действиях правительства. Естественно, не с его точки зрения. Но как умеет работать Дюк, какие слова узнают от него люди! Вдобавок доктор искусствоведения держится так, словно в свое время Тициан бегал к нему сто раз советоваться, прежде чем начать работу над автопортретом.

На сей раз Дюк распушил свой хвост на всю ширину самомнения, цена которого мне доподлинно известна с точностью до цента. Доктору наук было отчего держаться павлином, умеющим произносить слово «постимпрессионизм». Рядом с великим искусствоведом стояла элегантная дама в строгом черном костюме, распространяя вокруг себя необычайно денежную ауру. Из-за ее плеча на Дюка пристально смотрел мой нерадивый служащий Бойко, а хозяин салона что-то втолковывал даме с таким важным видом, будто он таковым и является.

Мне стало окончательно ясно, отчего Игорь рискнул опоздать на срочный вызов. Женщина, конечно, эффектная. Но не до такой же степени, чтобы терпеливо ждать, пока она сделает покупку, и бросаться вслед за прекрасной незнакомкой, добиваться ее любви вместо того, чтобы ринуться к Дюку лупить свои десять процентов, положенные за хорошего клиента. При условии, конечно, если дама расстегнется в том смысле, о котором явно мечтает Бойко.

Дюк, видимо, тоже не против, чтобы дама расстегнулась перед ним в прямом смысле слова, однако сейчас ему гораздо интереснее охмурять ее ради непреходящих художественных ценностей за наличный расчет. Пусть даже Дюк смотрит на клиентку с такой же нежностью, как жена Бойко на художника Антоновского, лепящего по заказам доктора искусствоведения работы неизвестных художников прошлого века. Что касается оружейных подделок под старину, над этим трудится целая артель кавказских беженцев. Дюк, правда, почему-то иногда честно сообщает клиентам — имеется реплика знаменитой шпаги, но половина из них так хорошо понимает значение слова реплика, что в результате все остаются довольны. И лохи, и Дюк, и мастера — золотые руки. Ну и я, само собой.

Единственное, что насторожило в поведении парочки, раскручивающей сладкую клиентку, так это качество товара. Предлагаемая к продаже картина даже отдаленно не напоминала подделку, вот что удивительно. Неподписной портрет бородатого дяди явно купеческого вида наверняка относится к концу девятнадцатого — началу двадцатого века.

Важный голос Дюка разбил вдребезги мое предположение:

— Все-таки конец восемнадцатого — начало девятнадцатого века, подлинный раритет...

Ну все, сейчас, чтобы клиентка побыстрее созрела, доктор искусствоведения поведает: эта картина пусть неподписная, но уж он-то чувствует руку великого мастера. Судя по манере изображения и технике исполнения — явный Боровиковский, если не Брюллов. Оказалось, по поводу Дюка у меня сложилось явно ошибочное представление. По его весьма убедительным словам, это полотно создал один из художников круга Венецианова.

Заметив мое присутствие, доктор искусствоведения слегка сбавил обороты, а Бойко постарался как можно тщательнее спрятаться за покупательницей.

— О, кстати, — просиял Дюк, будто он действительно обрадовался моему визиту. — Как тебе мое последнее приобретение?

— Ты портрет Бойко имеешь в виду? — с задумчивым видом истинного знатока спросил я, окончательно решив лишить и Дюка, и Игоря тех процентов, которые они, по собственному убеждению, уже заработали на доверчивой даме.

— Позвольте вам дать совет старого коллекционера, — выбираю самую обворожительную улыбку из обширного душевного гардероба. — Вы этот портрет, простите за любопытство, для себя хотите приобрести?

Если бы дама перевела взгляд на хозяина салона, она бы вряд ли не задала ему самый традиционно-дурацкий вопрос насчет самочувствия. У Дюка сделался вид, будто у него одновременно заныли все зубы, вплоть до фарфоровых. Бойко тут же принялся бесцельно шастать по салону с донельзя оголодавшим по истинной культуре выражением на лице, свидетельствующим о его намерении скупить заведение на корню.

— Нет, — буквально ослепила меня встречной улыбкой прекрасная незнакомка. — Мне необходим подарок.

— Было бы глупо думать, что этот подарок предназначается не мужчине, — снова пытаюсь вести себя соответственно обстановке, где среди явно фуфловых декораций под видом произведений искусства иногда попадаются стоящие вещи.

— Да, конечно, — не без кокетства заметила дама.

Я чуть было не вздохнул: что ни говори, женщина всегда остается женщиной. Даже такая деловая, как эта. Явно из редкой породы бизнес-леди, с которыми дело вести куда труднее, чем с бизнесменами мужского пола. На жену или любовницу одного из «новых» близко не похожа: строгий черный костюм куда дороже всех этих разноцветных, будто бы модных тряпок, золотом с головы до ног она не обвешана и французские духи на себя литрами не льет. Такой даме даже приятно помочь.

— Тогда позвольте заметить: на мой взгляд, выбранный вами подарок говорит прежде всего о превосходном вкусе, однако не слишком соответствует предназначению. Если сочтете возможным, примите совет: мужской портрет — не самый лучший подарок для представителя сильного пола. Не правда ли, господин Вепринцев?

Дюк так ожесточенно молча закивал головой в знак согласия, будто бы зубы по-прежнему ныли, а мое мнение было для него куда важнее, чем сорвать куш на этом портрете.

— Конечно, конечно, — наконец-то соизволил подать голос доктор искусствоведения. — Быть может, вы обратите внимание на этот прелестный натюрморт?

Вместо того, чтобы уставиться на пачкотню явно работы Антоновского, отчего-то подписанную французскими буквами, дама посмотрела на меня:

— А что бы вы посоветовали?

— Мой опыт подсказывает: каждый мужчина в душе по-прежнему остается мальчишкой. Но что может понравиться мальчишке больше оружия?

Дюк с радостным видом уставился на громадный двуручный меч, отпугивающий его постоянную клиентуру в течение двух лет.

— Простите за нескромность, — продолжаю накатывать вал любезности, — это подарок другу или мужу?

— Другу, — игриво посмотрела на меня деловая клиентка и скоропалительно добавила: — Я не замужем.

— И правильно, — замечаю совершенно серьезно, — куда спешить такой молодой красивой женщине? А что касается этого счастливчика, вашего друга, рекомендую подарить ему фаллос.

Глаза дамы потемнели, а лицо слегка исказилось до такой степени! Я чуть было не стал переживать, что на салон свалилась эпидемия зубной боли. В сложившейся ситуации мне была бы грош цена, если б я позволил прекрасной даме открыть рот на ширину окна заведения.

— Я случайно видел его вон на той полке. Замечательная реплика кинжала древних скотоводов Ирана, — быстро даю характеристику возможного подарка. — Отсюда его необычное название, вдобавок подчеркивающее мужскую силу владельца. Господин Вепринцев, чего же вы стоите, дама ждет. Прошу прощения, у меня неотложная встреча.

На лице Дюка большими буквами читалось и сожаление по поводу непроданного портрета, и желание показать даме совсем не тот фаллос, который изготовили беженцы в отставке.

Раскланявшись с покупательницей самым достойным приказчика образом, я подошел к Бойко, усиленно разглядывающему выдающееся произведение живописи, которое, несомненно, выиграло бы еще больше, повесь его Дюк вверх ногами.

— Иди в машину, — шепчу на ухо руководителю пресс-группы. — И сиди там камнем. Хотя, откровенно, сегодня ты мне больше напоминаешь Муму.

Бойко не торопясь направился к выходу, как и положено человеку, обладающему чувством собственного достоинства, а я прошел в глубь салона и толкнул дверь с табличкой «Администратор».

Эту табличку отважный Дюк самолично приколотил через несколько дней после того, как получил повышение по службе. Был каким-то там директором музея, а потом выбился в люди, стал хозяином антикварной лавки.

За то, что Дюк считает себя таковым, он получает целых пятнадцать процентов с каждой проданной вещи, пусть на его двери и висит табличка, свидетельствующая о совершенно иной должности.

Буквально на второй день после того, как Дюк впервые в жизни стал торговать картинами вполне легально, к нему заявились какие-то тонкие ценители искусства и стали намекать, что оно требует жертв. Со стороны хозяина, естественно, в пользу подрастающего бритоголового поколения. Дюк тут же чуть было не забился в падучей и откровенно признался: он не столько хозяин, как администратор, а потому, молодые люди, делайте свои предложения по поводу охраны бесценных полотен и статуэток из гипса тому, кто мне дает весьма низкую заработную плату.

После того как работники коммерческого отдела фирмы «Козерог» встретились с ценителями прекрасного, те очень быстро доказали справедливость сталинского утверждения: самым важным из искусств для нас является кино. Грозные бойцы давали страшные клятвы скромным служащим: они готовы с утра до вечера тихо-мирно сидеть у экранов телевизоров, если можно, с целыми конечностями, на которых божились обходить десятой дорогой любое место, где висят хотя бы три картины.

После их визита других желающих взять под охрану салон в городе почему-то не нашлось, но тем не менее Дюк до сих пор на всякий случай не снимает с двери своего кабинета табличку «Администратор».

— Здравствуйте, ваше преосвященство, — приветствую наконец-то появившегося в своей берлоге, пропахшей коньяком, доктора искусствоведения. — Клиентка созрела на фаллос?

— А куда она денется? — заметил Дюк с таким видом, будто он самолично всучивал женщине кинжал. — У них у всех один фаллос в голове.

— Это вы по своему опыту судите, ваше преосвященство?

— Ты чего это меня так называешь? — на всякий случай испугался Дюк.

— Потому что до Папы Римского тебе еще расти. Понял, администратор?

— По поводу картины свои шутки начинаешь? — осмелел Дюк.

— Какие шутки? Что у тебя на двери пишется? Администратор, да будет тебе известно, это временный или постоянный управитель незамещенного епископства. Только я тебя пожизненно сюда не назначал, следовательно, правами епископа ты не обладаешь. Понял, доктор не существовавшей науки несуществующего государства?

— Ты чего на меня едешь? — вконец расхрабрился Дюк. — Несуществующей! Не существовавшего! Мне, между прочим, доктора наук не за красивые глаза дали!

— И даже не по поводу банкета или подарков... Ладно, Дюк, не маши крыльями.

— Ну да, это же твоя привилегия, — выдохнул Дюк с нескрываемым раздражением.

Я тихо рассмеялся, а затем задушевно поведал:

— Вот именно. Ты, наверное, позабыл, что на меня работаешь? Напомнить?

— Напомни! — с вызовом бросил явно подымающийся на восстание администратор.

Представляю себе, сколько бабок он намолотил возле меня за эти годы, если позволяет себе становиться на дыбы. Вот что значит состоятельный человек, только он может быть по-настоящему свободным. Ну что, Дюк, штрафных санкций ждешь? Напрасно, я тебя по-другому утихомирю.

— Напоминаю. Страны, давшей тебе звание доктора искусствоведения, нет. Тебе не смешно носить ученое звание несуществующей страны?

— Не смешно. Все носят. Герои Советского Союза, между прочим...

— Ты другой герой. Нашего времени. Только ведь Герои, далеко не все, правда, но свои Звезды кровью зарабатывали, а ты... Какое могло быть искусствоведение при царизме марксистско-ленинской философии, сам прекрасно знаешь. Или забыл, как спрашивал меня, кто такая Юдифь и отчего она отрезала голову Олоферну? Ничего, я еще кое-что напомню. Как там твоя диссертация называлась? Что-то вроде «Решение художественных задач при создании портретов передовиков производства в свете очередного исторического Пленума ЦК КПСС»?

— Прекрати! — вызверился Дюк.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился я. — Но ты, надеюсь, понял, почему я назвал тебя доктором не существовавшей науки?

— Тоже мне педагог выискался! Если работаю на тебя, это еще не значит...

— Заткнись, доктор наук по кличке Дюк, —-несколько устало советую возбужденному искусствоведу. — Ты такой выдающийся ученый! Отчего же, чуть что, бежишь к Студенту, с его двумя курсами университета? Хочешь со мной работать, как тогда, когда я был сторожем, а ты кандидатом наук — делай правильные, согласно докторскому званию, выводы. Усек?

Дюк немного подумал, а затем сдался:

— Ну усек. А чего ты сегодня такой военный?

— Да потому, что ты позволил себе посмотреть на меня свысока. Плевать мне на эти звания, сам знаешь, захочу — академика куплю. Сегодня это еще дешевле, чем тогда — стать доктором. Это твои коллеги без своих званий чувствуют себя голыми. Мне все эти будоражащие воображение полудурков погремухи — до керосиновой лампады новейших времен. Но вот знания у меня никто не отнимет, а они куда дороже всех степеней. Пока ты своими диссертациями, от которых и тогда и сейчас толку, как от коровы малафьи, им задницы вылизывал, я над собой работал. Бывало, спать не ложился, но два часа изучению настоящей искусствоведческой литературы — отдай и не греши. О практике скромно промолчу. Так что втирай баки своим клиентам по поводу ученых степеней, раздавая визитки размером с простыню, но только не на моих глазах.

— Что ты теперь имеешь в виду? — примирительным тоном заметил доктор искусствоведения.

— Портрет. Восемнадцатого века.

— Или начала девятнадцатого, — поправил меня Дюк.

— Вот именно, девятнадцатого. Только не начала, а конца. Но, скорее всего, начала двадцатого. Кстати, не знаешь, в какую пору года позировал тот бородач?

— Осенью или весной, — в тоне администратора просквозила явная поддержка самому себе. Мол, я стою чего-то и без этих дурацких нотаций.

— По сюртуку догадался. Только ошибка одна в твоих рассуждениях присутствует. Сюртучок серого цвета, такой летом носили. К тому же на нем четыре пуговицы, было бы две-три, тогда точно не конец девятнадцатого, а только начало двадцатого века. Жаль, бородача не Цорн рисовал, правда, Дюк?

— А чем тебе теперь Цорн не угодил? — буркнул доктор наук.

— Он пуговицы не любил малевать. Так и говорил: я — художник, а пуговицы пусть пришивает портной. Ладно, Дюк, есть одна мысль. Можно очень много заработать. Надеюсь, ты не против?

Дюк смотрел на меня чуть ли не с материнской нежностью. Попроси его сейчас — и он с радостью повторит: я действительно доктор не существовавшей науки несуществующего государства, и вообще разве все эти погремухи могут быть важнее денег? Вот и ученых, чтобы денег им не сильно давать, и обвешивали званиями. Я — совсем другое дело.

— Эту телку специально от картины отвел, — делюсь с Дюком страшной коммерческой тайной. — В общем, кроме неизвестных голландцев кисти Антоновского, ничего в продажу не пускай. Ну и новоделы, естественно. Двадцатый век, тоже смотри, он наш основной козырь. Через несколько лет продадим, денег будет — сейчас даже тебе трудно представить сколько.

— Так ведь нужно ждать.

— Нужно. Считай, бабки заморожены под хорошую процентовку. Значит, придется тебе вместо того, чтобы изредка слизывать пенку, работать не на витрину, а на склад.

— Почему ты так решил? — не понял доктор искусствоведения.

— Через несколько лет наступит двадцать первый век. О девятнадцатом давай помолчим, но цены на работы прошлого, то есть двадцатого столетия, сразу прыгнут, как минимум, вдвое. Все уже было в этом мире, Дюк. Нужно уметь делать выводы. Ты меня понял, ваше преосвященство?

— Понял, — односложно ответил весьма довольный доктор наук, несмотря на обращение, которое еще недавно казалось ему вызывающим.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В моем кабинете Бойко вел себя почти как в салоне Дюка. Только вместо живописной головы на стене тщательно изучал дешевую китайскую пластмассовую подставку для карандашей на письменном столе. Руководитель пресс-группы усиленно исполнял вид: этот процесс гораздо важнее вероятных санкций руководства из-за прохладного отношения к прямым обязанностям.

— Давно ты меня не радовал, Игорек, — пытаюсь отвлечь Бойко от тайных мыслей о неминуемости наказания.

— Разве последняя закупка была неудачной? — одной фразой поднимает свой рейтинг мой подчиненный.

— Кто бы спорил, однако я ожидал большего. По-настоящему ценных работ не так уж много.

— Да? Ну, извини, ты, наверное, на Рембрандта рассчитывал, Врубель уже мало устраивает, — наконец-то пришел в свое обычное состояние Игорь.

— Подумаешь, Рембрандт, тоже еще событие, — услужливо щелкаю «Ронсоном», чтобы Бойко наконец-то решился прикурить мальборину, свисающую с нижней губы. — Я-то надеялся, вы привезете хоть одно по-настоящему ценное полотно. А на деле? Какая-то сахарница, серебряная, правда, но работы почти неизвестного Масленникова, историческое полотно Галле... Вихельмсон с его живописными заскоками по поводу «рыбных дней». Ты хоть помнишь о «рыбных днях»? Золотые времена, ты тогда в газете пахал, под обкомовским игом. Но сейчас другие времена. Не желаешь вернуться к прежней деятельности в ту же газету? Она теперь выходит под эгидой облисполкома, куда направился обком почти в полном составе.

— Можно подумать, ты этого хочешь. Я, конечно, слегка задержался. Однако это не означает, что ты можешь разговаривать со мной как с мальчиком. Если сейчас скажешь, что я нуждаюсь в тебе больше, чем ты во мне, то позволь этому не поверить. Интересно, чем тебя разочаровала последняя закупка?

— Только тем, что среди работ не было самого знаменитого шедевра мировой живописи, принадлежащего кисти мадам Грундиг, — «Манифеста Коммунистической партии», — самым достойным образом отвечаю на вопрос Бойко. — Скажи, Игорь, откуда взялся портрет бородатого купчика? Даже в шутку не допускаю мысли, что он просквозил в салон мимо фирмы...

— Выходит, ко мне по-прежнему полное доверие, — криво усмехнулся Бойко. — Спасибо, родной, век не забуду.

— Ты кончай выступать, а то я докажу тебе делом, кто в ком больше нуждается, — весьма спокойно замечаю в ответ уже на явное проявление наглости. — Говори, что случилось?

— Ты в прошлый раз приказал нам работать с Рябовым? Вот мы и заработали. Твой цербер такой щедрый, дальше некуда... Этот портрет из моего собрания.

— Понял, Игорь. Значит, со мной тебе работать приятнее?

— Несмотря на твой ангельский характер, — выпалил Игорь, сосредоточенно уставился в стенку над моим плечом и ожесточенно затянулся.

Да, с Рябовым он точно переработался. Фраза о моем ангельском характере из Сережкиного лексикона. Только вот, вкалывая с Рябовым, Игорь рассчитывал на вознаграждение в моем стиле. И ошибся. А потом решил меня слегка повоспитывать, когда, вместо того, чтобы явиться на вызов, стал активно крутиться в салоне из-за хронического безденежья. Ничего, сейчас я тебя подлечу надежнее любого доктора, в том числе искусствоведения.

— А чего бы ты хотел, Игорек? Рябов не привык по достоинству оценивать работу интеллектуалов, он все больше со своими спиногрызами крутится, им платит. Конечно, после случившегося я не могу не учесть в следующий раз потери твоей команды из-за некомпетентности коммерческого директора.

После этих слов Бойко мгновенно перестал интересоваться состоянием стен в офисе, погасил сигарету и сосредоточился до такой степени, словно проблемы фирмы волнуют его куда острее, чем грозящий из-за горения на ее благо инсульт. Теперь, уверен, он будет носом землю рыть, лишь бы справиться с очередной высокооплачиваемой задачей как можно лучше. Вот что значит для меня пресловутый человеческий фактор. Дай человеку денег, они лучше любых призывов надавят на его совесть.

— Что нужно делать? — передо мной уже сидело само внимание, облаченное в безукоризненный английский костюм-тройку.

— Вспомнить о былой профессии твоей группы. Вы же творческие люди, в конце концов.

— Кино снимать? — загорелись глаза Бойко.

Да, в прошлый раз на кино он неплохо заработал. Узнай о гонораре Бойко известные режиссеры с нашей дергающейся в предсмертныхсудорогах киностудии, они осадили бы мой офис куда решительнее, чем восставший пролетариат — Зимний дворец. Фильм получился на загляденье. О героическом прошлом заслуженного генерала Велигурова, расстреливавшего именем народа всех, кто ему в руки попадался. Но кого сегодня заинтересуешь документальной лентой на подобную тему? Надоели народу эти разоблачения, люди зевают от набрыдшей лагерно-вышечной темы, им теперь веселиться хочется. Обычное явление, присущее традиционным пирам во время очередной чумы.

— Слушай, Игорек, а куда подевалась с экранов замечательная юмористическая передача «Розыгрыш», пользовавшаяся, как я понимаю, обалденным рейтингом?

— Куда и другие, — откровенно признался Бойко. — Им со спонсорами не везёт. Один за границу убежал, второй не успел, третьего тоже в подъезде дома расстреляли. Нефартовые они какие-то. Люди стали в последнее время суеверными. Кто после всего этого захочет стать их спонсором?

— Ты.

— Я?!

— Тебе тоже суеверие на мочевой пузырь давит? Сам понимаешь, ты ведь просто будешь платить. Сколько сочтешь нужным. Что до меня, то скупиться ради святого искусства не собираюсь.

После подобной фразы передо мной сидел уже совсем другой человек. Не слегка растерявший свой лоск по поводу дремучих суеверий Игорь, а прямо-таки отважный воитель за народное счастье смотреть всякую белиберду по ящику. Ну как ради этакой метаморфозы жирно не помочь телевидению Страны Чудес? В нормальных странах телевидение платило бы авторам «Розыгрыша» хорошие деньги за продажу права пускать их продукцию в эфир. У нас, конечно, и здесь все поставлено с головы на задницу. Группа, пользующаяся немалым успехом, оплачивает эфирное время, чтобы зрители прикипели к телевизорам. Нормальная схема, меня вполне устраивает. Захочу — дам пятьсот баксов, и телевизионный очерк про Педрилу всунут в эфир без второго слова.

Только подобный очерк мне без особой надобности. Зато очень хочется, чтобы люди обрадовались: юмористическая передача «Розыгрыш» снова появилась на голубых экранах, слегка потеснив некоторых ведущих аналогичного цвета.

— Значит, так, Игорь. Ты теперь спонсор...

— Нет, — твердо ответил несуеверный Бойко, — я могу вести переговоры от имени спонсора. Он человек скромный, хочет помочь талантливым людям...

— ...И, боясь нескромных вопросов налоговой, платит налом, оставаясь в тени, — продолжил я. — Ребята согласятся?

Бойко посмотрел на меня так, словно я сидел не в кабинете руководителя фирмы, а в той самой комнате, где даже потолок обит войлоком.

— Ну а если согласятся, то подскажи им одну идею, — воодушевился я. — Как всегда, ненавязчиво. Чтобы они сами до нее дошли. В Южноморске эта группа примелькалась, люди стали узнавать артистов, им тетерь гораздо тяжелее прикалывать прохожих. А если снять несколько программ в провинции?

— Можно подумать, там телевизоров нет, — толково возразил Бойко. — Их и в деревнях видели. Не все программы, но некоторые — наверняка.

— Ну да, так я тебе и поверил, — позволяю себе не согласиться с дельным замечанием, — вот что они там смотрят вместо телевизора.

Не без удовольствия демонстрирую Бойко кукиш и добавляю:

— Причем в абсолютных потемках. Керосин нынче кусается. Игорек, ты привык к роскошной жизни, когда свет отключают всего на несколько часов в сутки. Зато в провинции его на несколько часов в сутки включают. Я тебя убедил?

Мне бы пришлось удивляться, если бы Бойко стал противиться такому чересчур логическому доводу, покоящемуся на хорошей денежной основе. За свой будущий гонорар Бойко уже готов утверждать: несколько часов электрификации в сутки — чересчур жирно для сельских регионов. Потому что к проклятому будущему нет возврата. Ведь не зря великий вождь высказался: «Коммунизм — это есть советская власть плюс электрификация всей страны». От пути в коммунизм наш паровоз постройки братьев Черепановых отклонился не потому, что советская власть всем по-прежнему заправляет. Капут электрификации страны как нельзя лучше доказывает — путей в прошлое не бывает, и мы опять идем верной дорогой. В другом направлении. Приветствую изо всех сил, и мне подобные — тоже. Мы без света не сидим, нам не то что электрификация всей страны, персональные генераторы — и те по карману.

— Дальше, Игорек. В провинции люди несколько иные, чем в городе, так что и юморок должен быть по-настоящему пуповым.

— Например? — Бойко не решился высказывать свою концепцию будущей передачи, а элементарно ждал, как всегда, ценных указаний руководства. Эх, давало бы руководство страны указания при ценах на труд, как в «Козероге», мы бы Америку точно перегнали, всяких азиатских тигров пинками загнали в страны третьего мира. А так приходится самим в этот мир вгрызаться, лишь бы в четвертый не улететь.

Я прикурил сигарету, немного подумал и ответил:

— Например, идет по улице патруль. Не милицейский, а военный. Во главе с каким-то обер-лейтенантом, все с головы до ног в «Шмайсерах»...

— А может, лучше гестапо? — осмыслил мой план Бойко, как и положено творческому работнику.

— Вполне допустимо, — легко соглашаюсь на гестапо, а вовсе не бьюсь в судорогах, что это никак не укладывается в концепцию спонсора. — Значит, идет по улице оберштурмфюрер... Только не говори мне о полиции! Я уже согласен. Можешь даже обер-лейтенанта разжаловать в ротвахмистра полиции. Главное, чтобы патруль был вооружен до зубов и приставал к прохожим с вопросами. Естественно, на любимом нашими зрителями наречии оккупантов: «Матка, где есть штаб?.. Цюрюк! Хальт! Ти есть русски партизан! Их бин комиссар... Зольдатен...».

— Не тужься, — улыбнулся Бойко, — ты уже почти весь лексикон перечислил. Я все понял. Другие приколы должны быть аналогичными? То есть, как я понял, все они в той или иной мере должны быть связаны с оружием.

— Не только. Пиротехника нас тоже устроит.

— Нас-то устроит. Но ты же знаешь, начнутся рассказы про творческий поиск, видение передачи, вдобавок с оружием будут ходить артисты.

— И пусть ходят. Что до творческих поисков, так спонсор для начала отстегивает пятьдесят штук. Только не вздумай их переполовинить.

Бойко аж подпрыгнул в кресле, как будто я обвинил его в измене родине по безналичному расчету.

— Успокойся, Игорь. Значит, так. Возле них будет крутиться представитель спонсора — это раз. Дальше. Творческая группа, само собой, без изменений, но вот ее обеспечение — костюмеры, осветители... там их наверняка всех вместе человек двадцать наберется. Из них пять-шесть, ну, скажем, гример...

— Не годится. У них — свой, — безапелляционно заявляет Игорь, словно он уже нанялся работать председателем профкома «Розыгрыша».

— Это хорошо. Только, подозреваю, у него много свободного времени. Наверняка, будь у нас настоящая зима, чтобы навыки не потерять, сейчас бы снежных баб гримировал, если бы он на морковку мог заработать. Ладно, пусть будет их гример. Но, повторяю, пять-шесть человек кого угодно, хоть третьего помощника второго осветителя...

— Понял. Киностудия попросит предоставить кое-кому работу, когда даст напрокат «Розыгрышу» форму и оружие. Это моя задача, — блеснул высокой производительностью интеллектуального труда Бойко.

— Нет, это твоя работа. Интересная и высокооплачиваемая, — не позволяю руководителю пресс-группы повышать самомнение за мой счет.

— Кто представитель спонсора? — немного напрягся Бойко.

— Не переживай, не Рябов. Но из его службы.

— Андрей, что ли?

— А чем тебе Воха не угодил? Он что, тоже жадный?

— Ты его глаза видел? — выпалил Игорь. — Это же не человек, а какой-то робот-костолом! Еще идеальнее для убийства, чем белая акула.

— Это оттого, что акула по суше не ползает. Но скажи, Игорек, разве может быть другим представитель щедрого в наши-то дни спонсора, который платит кэшем?

Бойко не принялся вздыхать от реалий жизни, тем более, что я открыл сейф.

— Пятьдесят тысяч, Игорь. И еще десять. Пять будем считать премией за предыдущую операцию, когда ты работал с Зажимконторой Рябовым, а пять — аванс твоему Босягину.

— Что он должен делать?

— Быть у меня сегодня к концу дня. Нет, Игорь, о недоверии речи нет. Ему предстоит очень деликатная командировка, о которой я не имею права распространяться.

— Никому? — попытался поддеть меня Бойко и достиг своей цели. Я вздохнул и вполне откровенно ответил:

— Естественно, кроме коммерческого директора фирмы.

Бойко аккуратнейшим образом пересчитал купюры, сложил их в свой «дипломат» и с присущим интеллигентному человеку достоинством оставил меня в ожидании Рябова.

Стоило слегка расслабиться, как о своем существовании принялся напоминать козлобородый бухгалтер, постоянно вооруженный кипой бумаг под мышкой и валидолом в нагрудном кармане. В кабинет ему пробиться не удалось благодаря бдительности Марины, с помощью телефона бухгалтер до меня не добрался, однако хитрый старикан решил проблему дешево и сердито, использовав сотовую связь.

— Мне надо срочно тебя видеть! — без предисловий пошел в наступление маг цифири.

— Извини, обращайся к Голубенко. Я в отпуске, — решительно прерываю возможную агрессию козлобородого специалиста, в сравнении с которым немецкий патруль на провинциальной улице может показаться Божьей благодатью.

Отключив связь, я бесцельно покрутил в руках телефон. Вместо того, чтобы спрятать его в боковом кармане пиджака, погружаю свою экстренную связь в недра необъятного, согласно последнему воплю моды, пальто, которым при желании можно накрыть целый патруль.

Насчет патруля — неплохая идея, подчеркивающая верность выбора натурных съемок. Ну где еще могут быть партизаны, кроме лесов? И как привычно для наших киностудий снимать боевые действия среди сохранившихся с тридцатых годов развалин храмов.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мне захотелось спрятаться в персональной комнате отдыха, чтобы хотя бы десять минут полежать со смеженными веками, когда вызов селектора напомнил: Марина продолжает доблестно нести охрану вверенного ей тела.

— Переключаю, — доложила секретарша, и вместо ее мелодичного голоса послышались дребезжащие нотки в исполнении герра Туловского:

— Алле, ну что ты решил? — без всякой надежды в голосе спросил старик.

— То, о чем вы подумали. Ответ по-прежнему отрицательный.

— Так мне что, звонить Мизе?

«Можно подумать, ты ему уже не позвонил», — усмехнулся я, а вслух заметил:

— Неужели Германия в вашем лице собирается выплатить России контрибуцию, как и другим странам?

Трубка отозвалась короткими гудками. Эх, дедушка, и чего тебе неймется, пора бы поумнеть на старости лет. Ведь в прошлое невозможно вернуться, это я по себе знаю, а ты снова собираешься раздражать господина Скитальского.

Даже сегодня для меня смешно звучит словосочетание: господин Скитальский, ранее бывший трижды то товарищем, то гражданином. А ведь известнейший в свое время человек, не то что теперь, когда в Думе заседает, миллионные дела ведет. О его подвигах, помню, даже фильм сняли в суперпопулярном цикле «Следствие ведут знатоки».

Там один поганый профессор с донельзя холеной бородатой мордой настоящего советского человека из себя корчил, чуть ли не в членах парткома состоял, а на самом деле скрывал свою гнилую мелкобуржуазную сущность за правильными словами. Салон у него на дому был, картинами обвешанный. В нем рефлектирующая интеллигенция била баклуши за пустыми разговорами, вместо того чтобы ударным трудом создавать материальные ценности. Мало того, гнусный профессор раздобыл где-то печать фирмы Фаберже, подцепил молодого непризнанного гения-художника, принялся лепить на его работы самое известное со времен кровавого царизма клеймо и спекулировать во всю мощь, отпущенную ему природой.

Естественно, выдающиеся Зна-То-Ки, к великой радости трудящихся, разоблачили и заловили эту отрыжку капитализма в профессорском обличье, а молодого талантливого художника даже вроде бы пожалели, перед тем как отправить на скамью подсудимых. Тем более, художник в исполнении только-только начинающего Караченцова вызывал у зрителей явное сочувствие, в отличие от фальсификатора-эксплуататора с интеллигентской очкатой мордой.

В реальной жизни никакого профессора не существовало. Зато талантливый художник, творивший не хуже мастеров фирмы Фаберже, был. Михаил Скитальский, который в другой стране, да с таким-то талантом вполне стал бы не только всемирно известным, но и статьей национального дохода. У нас, понятно, статья для любой национальности находилась, а потому родине было гораздо интереснее посадить Мишу, вместо того, чтобы зарабатывать на нем большие деньги. Это случилось после того, как в славном городе Одессе прихватили на таможне скромного атташе бельгийского посольства в Москве по фамилии Дюруа.

Атташе Дюруа оказался самым настоящим контрабандистом, потому что дипломатически тащил из страны фигурки Фаберже, разворовывая общенародное достояние, купленное за большие деньги франки без стакана жемчуга на сдачу. Наглым типом, осмелившимся торговать иноземцу фигурки Фаберже, оказался молодой художник Скитальский, которому тут же присвоили высокое звание контрабандиста еще до суда за закрытыми дверьми по скромной просьбе Комитета Государственной Безопасности.

Наш справедливый суд быстро вкатывает Скитальскому десять лет за продажу того, что принадлежало исключительно ему. Да, были времена, сегодня Миша получил бы куда меньше за умышленное убийство, вернее, конкретно он, обладающий депутатской неприкосновенностью, вообще неподсуден. А тогда после вынесения приговора Скитальский делает заявление, от которого некоторые выдающиеся искусствоведы присели на свои ученые задницы. Этим деятелям было отчего грохаться на пятую точку: великие эксперты вместе с искусствоведами в штатском написали тонну справок о подлинности произведений искусства, а наглый зэк Скитальский взялся подрывать их мировой авторитет клеветническими воплями. Дескать, никакой это не Фаберже, моя работа. А чего я на нее лепил фальшивую печать? А потому что меня никто не признавал, гениальным не называл, критики считали слабенькими работы, выстраданные бессонными ночами. Вот я и решил доказать, чего стою на самом деле. Не хуже широкоизвестного Фаберже, а если откровенно, то и получше некоторых из мастеров, работавших на эту фирму.

Ну, конечно, зэка после наглого заявления отправили на перевоспитание с помощью кайла, хотя к его словам кое-кто прислушался. Понадобилось всего-навсего три года, чтобы эксперты вынесли решение: Скитальский не наврал, перехваченный таможней Фаберже — его работа. Но в таком случае, по какому поводу художник творит киркой в качестве контрабандиста? Гражданина Скитальского опять затащили в суд и в связи с открывшимися обстоятельствами снова дали десять лет. Теперь уже за подделку произведений искусства. В общем, дорогой сынок, сказала устами правосудия родина-мать, наш суд сдачи не дает, иди досиживай тот же срок по другой статье...

Жаль все-таки, что теперь господин Скитальский развернулся на поприще бизнеса и парламентаризма. Такой художник, как он, раз в пятьдесят лет рождается, без преувеличения. Наверняка, если старик с ним опять свяжется, господин Скитальский вспомнит о третьем сроке, улыбнется и пошлет Туловского на веки вечные, куда ему самая дорога. На родину. В Германию.

А мне жить здесь, хоть я и не принял предложения Туловского. У каждого бизнеса — свой кодекс чести. Но если быть откровенным перед самим собой, встреча с Туловским стала отправной точкой в решении взять спецхран. В конце концов, должна же быть в мире хоть какая-то справедливость, даже если не иметь в виду самый распространенный способ ограбления коллекционеров с помощью так называемого правосудия.

— Рябов звонил, — голос Марины оторвал меня от раздумий по поводу предстоящего отпуска. — Сказал, что не успевает. Просил ждать его дома.

— Мариночка, кофе, пожалуйста. Насколько звонков ты сегодня ответила?

— Два десятка — точно. Разных. Ответ один: директор в отпуске.

— Молодец. Прими поощрение: сделай двойной кофе. Появится Босягин — сразу ко мне.

Марина еще два раза приносила кофе, когда наконец-то заявился Босягин и принялся дополнительно освещать кабинет бликами, отзеркаливающимися от его лысины. Это единственный человек, работающий в моем многопрофильном хозяйстве, на характер которого не рискую нарываться. Помню, однажды, как обычно, отпустил какую-то шуточку, но перехватил спокойный взгляд колючих глаз бывшего спецкора. Создалось такое ощущение, что в миллиметре от горла прошла бритва. Нормальный ровный тон с тех пор стал моим стилем в разговорах с Босягиным. Может, он и догадывается, отчего пресс-группой руководит более слабохарактерный Бойко, однако понимает: никаких личных амбиций, мое решение идет на пользу дела.

— Игоря видел? — жму крепкую руку одного из самых известных в свое время журналистов, напоминающего своим внешним видом очка предпенсионного возраста.

— Если бы не видел, здесь бы не был, — отвечает Босягин.

— Извини за дурацкий вопрос. Задание будет еще хуже. Через три дня ты должен доловить любую информацию, если таковая сыщется. Меня интересует: были ли случаи проникновения в спецхраны нашего профиля?

— Территория?

— Бывшего СССР, за исключением Прибалтики.

— Тогда мне пора в аэропорт. Теперь рейсы не как прежде — ежечасно.

— Это усложняет твою задачу, но одновременно облегчает ее. Я позвоню сам, тебя встретят.

— Надеюсь, не Рябов?

— Нет, в этот раз мы работаем параллельно. Докладываешь, естественно, только мне. Вопросы есть?

— Пока нет.

— А кто будет встречать, как они тебя узнают, не интересует?

— Моей особой приметы под шапкой не видно. Следовательно, это будут, как в прошлый раз, представители туристического агентства. Приятные ребята.

В ответ на его здравое рассуждение все-таки оставляю последнее слово за собой:

— Чтобы впоследствии не возникли вопросы и по поводу пресловутого «пока», поясняю: деньги, которые передал тебе Игорь, — это транспортные и прочие расходы. Счастливчик!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну разве десять лет назад ты мог так запросто взять и выскочить за границу? Пять-шесть месяцев уходило, чтоб на недельку в Болгарию поехать, если повезет, конечно. И чего бы я о ежечасных рейсах вздыхал?

— Это все? — Босягин есть Босягин, для него лишний раз улыбнуться — как мне заплакать.

— Счастливого пути, — бросаю в спину уходящему и, дождавшись, пока он плотно прикроет дверь, неожиданно для самого себя добавляю:

— Внебрачный сын Хрущева от Фантомаса!

Всех разогнал, все при деле, будем считать день не зря прожитым. Впрочем, это поспешное решение, впереди важная встреча. Судя по всему, мой последний трудовой день перед отпуском вполне может окончиться ночью.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Предчувствие грозящей опасности в моей довольно насыщенной неординарными событиями биографии еще ни разу не оказывалось ложным. Вот и сейчас, войдя в дом, постоянно находящийся под охраной десяти человек, буквально нутром ощущаю холодок от возможности нарваться на неприятности. В том, что ошибаюсь редко, пришлось убедиться буквально через секунду. «Да, на телохранителей надейся, а сам не плошай», — подумал я, разглядывая заминированный домашний тапочек.

Бросив беглый взгляд на лестницу, ведущую на второй этаж, замечаю самого отважного из всех киллеров, нагло зыркающего вниз. Другие минеры, сделав свою работу, убегают куда подальше, а персидская тварь с завидным хладнокровием надеется полюбоваться результатом своей работы.

Вместо того чтобы менять туфли на домашнюю обувь, щедро украшенную автографом Педрилы из заднего прохода, улыбаюсь не менее гадливо, чем волосатая дрянь, глядящая на меня сверху вниз. Ничего, усатый выродок, сейчас тебе станет еще веселее, нарком хренов.

Проходя мимо мгновенно отскочившего в сторону кота, роняю крохотный пакетик, надежно перетянутый суровой ниткой, и, не оборачиваясь, направляюсь в свой кабинет.

Дверь еще не была отперта, а по дому раскатилось урчание вперемешку с визгом, лишний раз доказывающее испокон веков известную истину: мелко нарубленный корень валерианы плодотворно действует на мою нервную систему. Сейчас Педрила дожрет кошачьи колеса, заскачет боком и примется куролесить по всему дому, доводя до нервных припадков кухарку и Гарика. Жаль, Сабины нет, она если не у одного из многочисленных врачей, так в сауне. В прошлый раз кот так хорошо порезвился в ее гардеробе, что потом летал по дому впереди собственного визга с такой скоростью, словно Сабина его не шваброй гоняла, а активно смазывала персидский зад отечественным скипидаром.

Пусть говорят: кое-кто легок на помине, однако жена стала барабанить в дверь моего кабинета еще до того, как я успел полностью завершить культурно-просветительную программу под названием «Иехуизм». Это самое удивительное философское произведение из множества книг, которые я вынужден читать, чтобы соответствовать высокому званию торговца. Молодец, господин Гарин, вовремя отсюда сбежал, иначе не было бы ни тебя, ни этого воистину замечательного произведения.

— Ты опять за кота взялся? — Сабина принялась доказывать, кто у нас является первым заместителем Педрилы по части коллекционирования моих нервных клеток.

Я огорченно вздохнул и промолчал. А что прикажете делать? В прошлом году зашвырнул Педрилу в вольер Трэша, рассчитывал избавиться от этой персидской агрессии раз и навсегда. Ну и что? Сам видел утром: смоляное чудовище, которого я обхожу десятой дорогой, забилось в угол, поджав хвост, а Педрила нагло жрал из его миски. Вот и верь после этого, что немецкая овчарка способна надежно защитить человека.

Сабина по-своему поняла мою реакцию и принялась победоносно разворачивать наступление.

— Ты хоть замечаешь, что у тебя есть сын? — безапелляционным тоном заявила супруга.

— Регулярно. С риском для собственного здоровья.

— Боже, когда ты уже... Другие отцы с детьми гуляют, воспитывают их, а ты? Пистолет подарил — и вся забота. Может, ты заболел, если пару дней подряд торчишь в доме?

— Скажи спасибо Рябову. Если бы он мне здесь стрелу не набил, ты бы сейчас свои претензии высказывала нашей свадебной фотографии. Я, между прочим, как раз собирался пообщаться с Гариком.

Сабина расплылась в довольной улыбке по поводу вспыхнувших под ее влиянием отцовских чувств. На самом деле из двух зол я всегда делаю самый традиционный выбор.

Гарик с волшебным талисманом на груди встретил папу радостным воплем, достойным самого Педрилы.

— Папуля, — отчего-то не гадостно посмотрел на меня сынок, — давай боевичок включим.

Не иначе ребенок сегодня в мое отсутствие над кем-то хорошо поиздевался и свои удачные действия приписывает исключительно октябрятской звездочке.

— Какой боевичок? — приступаю к отцовским функциям. — Ты когда в последний раз читал? Еще все буквы помнишь или...

Я мгновенно осекся, окинув взглядом книжные полки. Куда подевалась его библиотека? Когда книга еще была страшенным дефицитом, я сделал ему такую подборку, о которой многие дети и сегодня мечтать не могут. Вместо книг в стеллаже аккуратными рядами стояли видеокассеты, наглядно доказывающие, что является подлинной культурой для подрастающего поколения.

А названия какие! «Кровавый кулак», «Улицы смерти», ну а что касаемо других прелестей, то слово «убийство» присутствует едва ли не на каждой третьей кассете. Стоит удивляться, что Гарик хочет заделаться таким же крутым, как герои этих фильмов? Тем более в реальной жизни чуть ли не каждый день телевизор сообщает: многие сюжеты из западных боевиков перетекают в жизнь исключительно на наших улицах.

— Твои фильмы — полное дерьмо, — слегка понижаю самомнение Гарика, искренне считающего себя самым умным на свете.

— Ну да. Так я тебе и поверил. А почему их тогда все смотрят? — рассудил сынок.

— Как и ты, от большого ума.

— Ты тоже их смотрел, — тонко намекнул на мои умственные способности Гарик. — Когда раненый валялся. Папуля, а было очень больно?

— Нет. Но мне гораздо больнее смотреть, как современная молодежь отходит от того, ради чего я жил, предает идеалы, которым поклонялся, — понес я наступательным тоном не хуже парторга, переквалифицировавшегося в мелкого фарцовщика. — Вот в наше время были фильмы, ты сейчас таких не увидишь. Жизненные!

— А фантастика? — полюбопытствовал сынок.

— Сколько угодно. «Котовский», например, или еще лучше, «Ленин в Париже». Рядом с той фантастикой твоим инопланетянам делать нечего. Подумаешь, какое-то «Вторжение», зато я видел «Солдаты свободы». Этот фильм сейчас ни за какие деньги не купишь.

— Не ври, — на всякий случай тронул свой талисман Гарик, — мама говорит: ты что хочешь, то и можешь купить. Что я, маленький?

— Нет, конечно. Но не продается вдохновение. Особенно тех режиссеров, которые снимали мою любимую фантастику.

— У меня тоже фильмы хорошие, — встал грудью на защиту халтурщиков заокеанского разлива мой наследник и неожиданно спросил: — А когда ты мне подаришь саблю? Мне еще один талисман надо!

— Обойдешься. Сабля, которая находится у моего письменного стола, необходима для работы.

Взгляд Гарика наглядно доказывал: он нисколько не сомневается, что его любимый папа использует саблю в качестве основного рабочего инструмента.

— А тебе пистолета мало? — решился выяснить кое-какие подробности ударного труда отца один из представителей нашей смены.

— Знаешь, Гарик, эта сабля помогает куда надежнее пистолета, — разоткровенничался я, не зная, как еще убивать время в ожидании Рябова. — Она является для меня наглядным примером воплощения в жизнь человеческой глупости из-за неумения делать правильный вывод. Вот почему очень часто принимаю решения, предварительно взглянув на эту дурацкую саблю, которая, на самом деле, представляет из себя огромную историческую ценность.

— Как это так может быть? — не понял Гарик. — Сабля — чтобы рубить. Это вся ее ценность. А если старинная — значит, дорогая. Ты меня опять дуришь.

— Нет, понимаешь, ты-то ее в ножнах видел. Но дело в том, что рубить этой саблей трудно. И тем не менее ее изготовили, даже имя дали — Зулькафар. А почему? Потому что так называлась любимая сабля пророка Магомета. Согласно древним письменным источникам, сабля пророка имела в конце два лезвия и обладала магической силой.

Вот и стали клепать их, двухвостых. Но тот, кто шел в бой с этой саблей, очень быстро убеждался: сабля действительно обладает магической силой по поводу отправки на тот свет ее владельца. И только потому, что такому же грамотному, как ты, переводчику попался в руки старинный документ. Нет ничего страшнее для дела, когда за него берутся любители, запомни это на всю жизнь. Вот он и перевел слова о полуторасторонней заточке оружия как два клинка на его конце. В свою очередь, оружейники стали изготавливать сабли, но если бы они хоть на минуту задумались, то поняли: такие клинки стоит отправлять исключительно на экспорт для вооружения потенциальных противников. В общем, эта сабля такое же дерьмо, как и твои боевики.

— Ну да, — снова встал на защиту западного искусства Гарик, — очень хорошие фильмы. Их смотреть интересно.

— Ты бы лучше читал, чем смотреть то, что тебя интересует больше всего на свете: эти драки и перестрелки, которых быть просто не может.

— Как это не может? —удивился Гарик. —Я вчера крутил телевизор. Забыл, по какому каналу — «Байки из склепа»... Так сам видел — у нас взорвали одного дядьку. В машине. Точно как в кино. А ты говоришь, не бывает.

— Ну если у нас сегодня с тобой выдался такой необычный вечер, то запомни, на всю жизнь пригодится. Обращай внимание на детали, нет ничего на свете важнее мелочей. Порой из-за них... Ну да ладно... В общем, чтобы тебе было ясно, когда я видел в кино, как красная конница доблестно мчится на белых паразитов по деревенской улице... Слава Богу, конечно, что состояние дорог в деревне помогает режиссеру воссоздавать некоторые реалии времен гражданской войны. Однако он при монтаже фильма почему-то оставляет без внимания телевизионную антенну, маячащую на заднем плане.

— Так то наш фильм, они неинтересные. Там за весь боевик всего две машины разбиваются. И драки слабые. И людей стреляют, а из них кровь не течет, — сделал глубокий искусствоведческий вывод Гарик.

Чертыхнувшись про себя в адрес запаздывающего Сережи, беру под защиту только что охаянного отечественного производителя.

— А их фильмы? Советский милиционер Данко-Шварценеггер, в как ее...

— «Красная жара»! — подтвердил сынок свои глубокие знания и мое твердое убеждение — он достоин золотой медали. Еще бы, я в его школе такой ремонт закатил...

— С каким пистолетом там вышивает милиционер?

— «Стечкин», — снова проявил широчайшую эрудицию будущий студент того самого университета, которому мне приходится оказывать спонсорскую помощь.

— Все так думали, а кто поумнее, посчитал — это пистолет Подбирина. Слышал о таком?

— Нет, — почему-то не соврал Гарик, разомлевший от чересчур длительного общения с папашей. Если Сережа задержится еще на полчаса, я сегодня перевыполню годовую норму отцовских обязанностей по разделу воспитания.

— На самом деле советский милиционер был вооружен израильским пистолетом «Дизерт игл», что само по себе уже являлось фантастикой в квадрате... Да, Гарик, хорошо в кино. Там можно одновременно стрелять из пистолетов-пулеметов с двух рук. Или из «Калашникова», с одной руки, от живота. А как в этих фильмах герои палят из помповых ружей в закрытых помещениях! И хоть бы у одного из них после первого выстрела уши выскочили на затылок. Почти все револьверы за поясами носят, но при таком отношении к оружию постоянно выходят победителями из схваток почему-то с не отстрелянными яйцами...

— Папуля, я прямо на тебе торчу, — впервые чуть ли не с восхищением посмотрел на меня Гарик.

Что говорить, где-то в закоулках души мне стало приятно — в кои веки сынок посчитал: его папа не такой придурок, каким ему всю жизнь кажется.

— Книги бы читал, тогда знал, как правильно выражаться. Значит, тарч испытываешь? Так, между прочим, тарч — это небольшой круглый щит с прорезью для руки в кольчужной рукавице. Редчайшая вещь, я ее видел в коллекции Исаева. Можно работать двумя руками, одновременно прикрываясь щитом. А еще тарчем называется другой щит, гербовой, носитель изображения...

Я до того увлекся ролью просветителя, а главное, непривычно расслабился, что не заметил, как в приоткрытой двери улыбается Сабина. Редчайший случай семейной идиллии, вот что значит предвкушение второго отпуска за последние пятнадцать лет.

— Дорогая, как я понимаю, нас наконец-то осчастливил своим присутствием Рябов? — замечаю почти тем же сладким голосом, которым пользовался в салоне, разговаривая с прекрасной незнакомкой.

Гарик уразумел, что процесс его общения с любимым папой завершился, а потому сделал надлежащий вывод, шаря скептическим взглядом по книжным полкам, забитым видеопродукцией, пользующейся повышенным спросом из-за ее небывало высокого качества.

— Сережа в гостиной, — улыбнулась жена.

— Спасибо. Кстати, забыл сказать — прекрасно выглядишь, дорогая.

Сабина так благодарно-томно посмотрела на меня, будто в эту ночь могла рассчитывать на гораздо большее, чем во время предыдущей.

— Великолепно выглядишь, — повторился я отрываясь от тихого семейного счастья. — килограммов пять наверняка прибавила.

Фразу, которую Сабина отпустила мне вслед, я как-то слышал от Гарика. И почти с теми же интонациями.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Коммерческий директор фирмы расположился возле небольшого столика и с аппетитом уничтожал тостики, на скорую руку изготовленные Сабиной. При моем появлении Сережа с такой страстью прикипел к тарелке, как будто я всем своим видом демонстрировал жгучее желание выхватить посуду с бутербродами из-под его перебитого в нескольких местах носа.

Чуть позже Рябов удивил меня еще больше, опорожнив чашку кофе, к которому питает не большее пристрастие, чем я к появлению в стенах офиса очередного попрошайки из немеряно расплодившихся контролирующих организаций. Если Сережа еще и закурит, так можно грохаться в обморок от столь наплевательского отношения к собственному здоровью.

По-видимому, мой обморок в планы Рябова не укладывался. Отсутствие реакции на мое курение еще раз подтвердило такой смелый вывод.

— Вершигора дергается, — доверительно поведал Рябов о состоянии борьбы с организованной преступностью. — Он надеется, ты выполнишь обещание. Но вместо этого...

— Ошибочка, Сережа. Не вместо, а...

— Правильно. Я так ему и сказал. Дескать, чтобы не было никаких подозрений со стороны Сабли^[1], — доказывает свою высочайшую квалификацию мой давний напарник, ставший со временем подчиненным, благодаря откинувшему копыта тестю. — Ситуация по-прежнему под их жестким контролем.

— А Вершигора?

— Или поверил, или сделал вид, что безоговорочно верит. По-моему, он уже не в состоянии понять, что творится. Собирается, на всякий случай, в депутаты. Слава Богу, у нас такое возможно.

— У нас и не такое возможно. Надеюсь, Вершигора на парламент не замахивается?

Рябов посмотрел на меня, словно увидел впервые в жизни, и серьезным тоном ответил:

— Ему еще рановато. В смысле на тот свет. Уж кто-кто, а генерал знает реалии жизни. Стоит на горизонте замаячить выборам, так у него прибавляется работы. Он уже со столькими кандидатами в депутаты по горячим следам встречался... Незадолго до того, как из них эксперты извлекали пули. Вершигора на городской или областной совет целится. Ему без разницы. Сам понимаешь, какое положение может быть у начальника Управления по борьбе с организованной преступностью в период пика разгула демократии. Другими словами, перед выборами.

— И чего ему неймется? — деланно удивляюсь я. — Пусть загремит на весь город своими небывалыми успехами. Пару заказных убийств раскроет.

— Арлекино, что ли?

— А хотя бы и Арлекино, — не решаюсь играть в поддавки. — Тоже еще бином Ньютона. Арестует явного киллера, тот под гнетом неопровержимых улик подпишет признание. Ну а потом скоропостижно покончит с собой в камере от страшенных угрызений совести. Или от болезни сердца, а может быть, при побеге...

— Ты же знаешь, Вершигора таких методов не любит.

— Тогда пусть погоны к плечам гвоздями прибивает. Судя по его настроению, в грядущей ситуации на эти самые гвозди — вся надежда.

— Не только. Грядущая ситуация — это ведь выборы.

— Ах, да. В общем, как я понял, нам предстоит традиционное взаимодействие. Догадываюсь, что поддержкой генерала ты заручился. Естественно, практической. К тому же сильно опоздал на встречу со мной, что говорит еще об одной встрече. На сей раз с конторскими дружками.

— Ну ты прямо Шерлок Холмс! — несколько раздраженно бросил Сережа. — Шприц для наркоты выдать?

— Извини, я слегка переобщался с Гариком. Понимаю, что и этим ты не ограничился. Скажи откровенно, мое решение тебя чем-то удивило?

— Нет, — решительно ответил коммерческий директор. — Разве ты меня можешь удивить? Только обрадовать. Скажи, ради чего опять суешь наши головы в петли? Кому и что собираешься доказывать? Только не говори: заработаем груду денег. Для тебя они не главное. Опять за старое взялся. Сколько тебя можно просить? Неужели нет ничего слаще, чем ублажать характер?

— Есть. То, ради чего стоит жить, а именно — свобода принимать решения. Быть хозяином своей судьбы. Вне зависимости, станет ли генерал депутатом или от очередного губернаторского заскока.

— Он, кстати, до сих пор на тебя обижается.

— У меня нервный стресс. Вот и хочу уехать, отдохнуть.

Сережа наконец-то позволил себе усмехнуться:

— Чиновники вообще таких слов не знают. Работают на износ и других заставляют.

— Да, наш губернатор за последние тридцать лет горения на благо народа весь поизносился. Слава Богу, не поиздержался. Ладно, Сережа, пошли все они...

— Еще вопрос. Для себя хочу понять. Вернее, убедиться в предположении.

— Каком?

— Если бы не Туловский, ты бы решился на эту операцию?

Я аккуратно погасил сигарету и предельно откровенно ответил:

— Никогда. Меня столько раз призывали брать пример с отцов и быть достойным родины, что наконец-то многолетней выдержке пришли кранты. Я созрел, Сережа. Не для воровства, а для восстановления исторической справедливости. Эти картины до сих пор прячут не только от всего мира, но и от собственного народа. Так мы же его частичка. Какие дела, Рябов?

— Те самые, которые нас когда-то в могилу сведут! — не смог наступить на горло собственному характеру начальник службы безопасности. — Ты постоянно, как нарочно, загоняешь меня своими решениями. Как это любишь говорить про лошадь на свадьбе? Морда в цветах, а жопа в мыле! Сколько еще я смогу выдерживать такой вид? Мы что, с каждым годом делаемся моложе?

— Быть может, и в этом вся причина, Сережа. Я не хочу стариться и тебе не позволю, потому что слишком хорошо отношусь. Давай и дальше чувствовать себя молодыми.

— Почувствуешь, гарантирую, — в голосе Рябова просквозило едва заметное злорадство.

— Тогда поехали.

— Пока поехал Босягин, — поддевает меня Сережа.

— Доложили уже, — удовлетворенно замечаю по поводу постоянного контроля за моими действиями. — Это хорошо. А то, что твой Воха работает с моей группой...

— Знаю. Но руководство...

— Твое. Через Boxy, и не иначе.

— Ладно, — снисходит к моему требованию коммерческий директор. — Давай завершим по генералу.

— Мне бы его проблемы. Значит, так, вернемся, подключаем пресс-группу...

— Если вернемся, — Рябов явно разделяет общенародное настроение по поводу светлого будущего.

— А даже если не вернемся, — возвращаю себе роль оратора, — так генерал все равно станет депутатом. Свою последнюю волю я зафиксирую в завещании и обращении к нации! Словом, будет так. Пресс-группа лепит имидж единственного среди генералов защитника народа от криминального элемента, то есть хулиганов и банкиров...

— Ты имеешь в виду раскрытые заказные убийства?

— Этого еще не хватало, — возмущаюсь такому поверхностному взгляду на важность предвыборной кампании. — Когда грохают очередного богатея-эксплуататора, простые люди наконец-то перестают завидовать ему по-черному и где-то в мыслях выстраивают достойный некролог: доигрался, паразит, спи спокойно, так тебе и надо. Мы пойдем другим путем! Не в смысле использования независимой прессы, которая за наши деньги потащит на экраны телевизоров и страницы газет Вершигору. К тому же генерал должен будет раскрыть такое преступление, что лучшие представители народа взвоют от умиления и слух об этом...

— Погоди. Что ты имеешь в виду? Убийство обозревателя газеты?

— Сережа, я, конечно, переутомился, но не до такой степени. Кто ему позволит это сделать? Даже если Вершигора явно сойдет с ума... Я имел в виду причалы.

— Поясни, — не решается нарваться на обычную для наших бесед поддевку главный коммерсант «Козерога».

— Давным-давно, в период проклятого застоя, когда места на побережье никто не рассматривал в качестве чистого золота, одно из них выделили под причалы любителей-рыболовов. Настоящие советские люди, ветераны войны, труда... В общем, они налепили в шикарном месте современные шедевры архитектуры, напоминающие старинные курятники, стали в них активно отдыхать, чтобы набраться побольше сил для построения коммунизма. А когда строительные задачи общества слегка изменились, курени рыболовов своим откровенно гадостным видом стали портить нервы одному председателю поселкового Совета. Оказалось, их строения времен недоразвитого социализма стоят без копейки денег на том самом месте, продать которое от имени Совета...

— Понял, но что дальше? — поторопил меня Сережа.

— А дальше простые люди от имени по-прежнему неувядающей советской власти были предупреждены: или платите нам — естественно, через кассу — ежемесячную аренду, или потеряйтесь навсегда с народного достояния, то есть земли, принадлежащей нашему поселку.

— Арендная плата такая, что если выловить из моря остатки рыбы и продать — все равно не хватит, — на лету словил Рябов. — Ветераны-работяги, естественно, взвыли. Стали лить слезы на страницах газет. Поселковый Совет тем временем обратился в суд...

— Ну да, в суд. От того суда минимум за две штуки зелени толкового решения можно год ждать. За это время сладкие клиенты на кусок побережья могут удовлетвориться в другом месте. Потому ночью на причалах рыболовного товарищества вспыхнул пожар. Договора об аренде между ним и поселковым Советом никогда не существовало. Кстати, наш главарь Совета — глубоко порядочный человек. Другой бы на его месте захватил территорию пожарища на законном основании. А он был не против, чтобы люди заново отстроились, однако согласно утвержденным проектам, что еще раз говорит о мудрости вождя Совета, его заботе о людях и престиже страны. Правильно, нужно думать о красоте побережья. Нельзя, чтобы его уродовали халупы, от вида которых может испортиться впечатление туристов о наших райских краях. Только вот загвоздка, ветераны труда и рыболовы при нынешних ценах на благо их же даже стоимость заботы проектировщика не могут оплатить... Представляешь, что начнется, если генерал это дело разроет, какую рекламу по всему городу ему устроят погорельцы? Совершенно бесплатно.

— Но не с нашей точки зрения.

— Сережа, а как бы ты хотел? Правосудие денег требует. Не в том смысле, что у нас, имею в виду общемировую практику.

— А какая крыша у этого главаря сельсовета? — полюбопытствовал Рябов, чтобы представить себе возможную цену правосудия.

— Какая может быть крыша, сам понимаешь. Чего он там в область прет, пару свиней к празднику и кошелку помидор?

— Я сейчас думаю о людях, желающих приобрести дешевую выгоревшую землю.

— Так один из них мне эту душещипательную историю поведал, — выдаю Рябову причину осведомленности о положении любителей-рыболовов. — Приличный человек, кстати. О председателе Совета высказался определенно — бабки хотел хорошие, а работает из рук вон плохо. Тем более от сделки уже не жареным, а паленым за версту несет. В общем, такому козлу надо устраивать явку с повинной в профилактических целях.

— Это ты так решил? — не понял Сережа.

— Нет, это он так высказался. Лично я не против. Ладно, это детали. Теперь поговорим о главном.

— Данные по Косятину будут готовы к утру —отрезает Рябов.

— Сережа, ты теряешь хватку.

Рябов усмехнулся, допил остатки остывшего кофе и заметил:

— Ничего подобного. До возвращения Босягина еще много времени. А теперь собирайся.

— Куда? — насторожился я, потому что последнюю фразу Рябов произнес сладким голосом.

— Как куда? — удивился Рябов с не меньшей убедительностью, чем Горбачев по поводу того, что наша страна не занимала ведущее место в мировом автомобилестроении. — В сауну ты не хотел. Девочки, значит, тоже в пролете. Все, как ты мечтаешь. Молодым себя почувствуешь. Тем более, со своим липовым стрессом уже неделю не тренировался.

— Ты это прекрати, Сережа. Не ожидал, откровенно говоря, что в отместку за мое решение станешь заниматься такими мелкими...

— Мелочей в нашем деле не бывает, — отрезает Рябов. — Тем более, мы отдохнуть нацелились, а безопасность — прежде всего. Ночной марш-бросок и некоторые физическо-культурные упражнения в потемках вместо сна — что может быть приятнее для человека с твоим характером?

— В таком случае, Сережа, у меня небольшая просьба.

— Ну да, традиционная. Только не положено одному из всех не надевать бронежилет.

Больше всего мне уже хотелось не видеть генерала Вершигору среди депутатского корпуса, а прямо в гостиной вступить в рукопашный бой. Однако я не стал этого делать. Выиграть поединок у знаменитого в прошлом боксера Рябова очень сложно. А я привык ставить перед собой реальные задачи. Оттого и живу долго в отличие от других коммерсантов.

— Сережа, ты неправильно понял, — оставляю за собой последнее слово, — выбери мне бронежилетку потяжелее.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

После возвращения Босягина проникаюсь твердым убеждением: мои учителя могли бы гордиться тем, что посеянные в неокрепшей душе школьника семена постоянно дают пышные всходы плевел даже в зрелом возрасте. При условии, конечно, если бы преподаватели узнали: расхожая фраза о жизни, где всегда есть место подвигу, пришлась мне по душе до такой степени, что повлияла на выбор профессии.

Не узнают. Исключительно из-за моей природной скромности и полного отсутствия чувства тщеславия, которое пришлось выкорчевывать из собственной души, руководствуясь низменным инстинктом самосохранения. Это пресловутое чувство почему-то улетучивается с нездешней силой, стоит возникнуть малейшей вероятности совершить очередной подвиг.

То, что я называю подвигом, Рябов отчего-то постоянно именует поиском приключений на собственную задницу. Не иначе только для того, чтобы снизить мой очередной благородный порыв, направленный на достижение главной жизненной цели. Что поделаешь, если в моей душе горит неугасимый огонь стремления принести обществу максимальную пользу. Пусть Рябов считает: пресловутое пламя имеет совершенно другое происхождение, а именно — это не потухший огонь пионерского костра в заднице, он не собьет меня с истинного пути. Как я решил — так и будет. Иначе... Иначе жить не стоит.

О приключениях на собственную задницу, где вовсю пылает ну прямо-таки вечный огонь, невольно вспомнилось после того, как Босягин прекратил утомлять мои глаза бликами, отзеркаливающимися от его головы. Складывается такая ситуация, при которой мне вроде бы светит не очередной подвиг, а элементарно не дают спокойно спать лавры господина Свириденко. В прямом и переносном смысле. А как же иначе, если Свириденко стал первым и последним человеком, осмелившимся сунуться в спецхран? Мир твоему праху, Анатолий, ты был смелым человеком, но так до конца и не понял той элементарщины, о которой я втолковывал Гарику: жизнь — не кино, в ней герой-одиночка живет не больше, чем позволяет разбушевавшееся чувство собственной безнаказанности.

Лично у меня, кроме того, что в жизни всегда есть место подвигу, имеется еще одно убеждение: пусть на собственных ошибках другие учатся, мне для подобной науки и чужих хватает Иначе бы не посылал Босягина в очередную командировку, попутно дав понять на всякий случай зарубежному партнеру, куда нацеливаюсь. Это мой стиль работы, основанный на привычке параллельно решать несколько задач. Судьба господина Свириденко — еще одно подтверждение верности выбранного метода, выкристаллизовавшегося путем проб и ошибок. Чужих ошибок, само собой разумеется.

Итак, пять лет назад в поезде, направлявшемся в сторону Брянска, был убит сотрудник уголовного розыска МВД России Анатолий Свириденко. Именно убит, но объяви об этом вслух, так Московская транспортная прокуратура, того глядишь, еще потянет в суд за клевету и нанесение тяжких повреждений своей донельзя высокой репутации.

В сферу деятельности Свириденко входили хищения и противозаконный вывоз из России предметов антиквариата и исторических ценностей. За несколько дней до смерти, явно проверяя оперативные данные, он побывал в башне одного из монастырей Сергиева Посада, где обнаружил «Загорский архив». Попросту говоря, произведения искусства, которые с высокой взыскательностью отбирал в свое время для личного собрания самый известный тогда коллекционер в мире по кличке Гитлер.

Фюреру было отчего привередничать и перебирать харчами. Понятное дело, сотни личных и музейных коллекций всей Европы, это же как попотеть нужно, чтобы из такого-то изобилия выбрать наиболее подходящее твоему тонкому эстетическому вкусу. Иди знай, может, вождь до того увлекся, что не заметил открытия второго фронта при таких-то возможностях пополнять личное собрание.

Как бы то ни было, наследником коллекции издохшего из-за явной потери чувства меры фюрера стал... А вот в этом-то и вся загвоздка. До сих пор нет наследника. Все произведения искусства, вывезенные из рейхстага, в качестве трофеев попали в Москву, однако сперва советское, а затем российское правительства официально открещивались от того, что коллекция Гитлера находится на их территории. На нет и суда нет, в том числе и международного, но кто-то же на самом деле должен считать себя если не прямым наследником Гитлера, то хозяином коллекции-призрака — без сомнения.

Иначе отчего Свириденко так переполошился, он ведь уже жил не при проклятом тоталитаризме, а в свободной стране, демократической до омерзения. Вместо того, чтобы растрезвонить о находке века в средствах массовой информации и дырявить мундир для очередной государственной награды, Свириденко тут же предупредил коллег по работе: с этой минуты цена моей жизни — три копейки в не сильно базарный день.

Подобное ценообразование сложилось оттого, что мент имел еще одно твердое убеждение: пропавшие предметы искусства из несуществующей коллекции самым удивительным образом материализуются в закордонных частных коллекциях благодаря неустанной заботе о культуре некоего господина Григорьева. Того самого, которым ведает закупками произведений искусства для отечественных музеев. Только не зря философы утверждали: истинная культура не знает границ, а потому государственный закупщик старается вовсю доказать делом верность такого теоретического рассуждения. Вместе с теми, кто его прикрывает сверху, потому что одному Григорьеву такое стремление тайком дарить людям радость явно не по зубам и креслу.

Как мне кажется, предупредив коллег о своих дальнейших действиях, господин Свириденко был обязан окончательно отказаться от мысли дырявить мундир для ордена. Уж кто-кто, а он должен был знать: в подобных случаях родина-мать эту дырку в его мундире собственноручно исполнит, пусть даже не собирается награждать посмертно орденом шутки ради. Еще бы, ведь мент обнаглел до невозможности. Мало того что нашел спецхран, так еще и стал громогласно разоряться: если российское правительство откажется мне помочь, то извещу о своей находке германское. Вот только еще раз побываю в Загорске, сделаю опись картин, и историческая справедливость будет восстановлена.

Вместо Загорска принципиального господина Свириденко направили в Калугу для проверки работы местного уголовного розыска, что гораздо важнее для правопорядка, чем какие-то полотна. Из Калуги Свириденко направился в свой родной городок Студенку, но так и не добрался до места назначения. В тот же день его тело обнаружили на железнодорожной колее путевые обходчики.

Когда погибает сотрудник уголовного розыска, менты моментально становятся на дыбы. Коллеги павшего в боях с бандитизмом над его не погребенным телом дают клятвы найти и обезвредить криминалитет, затихают в предчувствии ужаса поголовных шмонов хазы с малинами, а всякие спецподразделения с масками на мордах шерстят подозрительные места с таким остервенением, которое никаким служебным пайком не оправдать. При таких слаженных действиях успех неминуем, и очень скоро на проклятом убийце с радостным скрежетом защелкиваются наручники. Справедливость торжествует, а потому — конец.

Конец фильма, само собой разумеется. В жизни все происходит иначе. Пусть мент Свириденко погиб при весьма загадочных обстоятельствах, понадобилось всего-навсего две недели, чтобы начать расследование. Не раньше, чем по поводу смерти Свириденко подняли вой... Нет, не его коллеги, а депутаты Моссовета. Пришлось разводить следствие, а что делать, если народные избранники чересчур нервничают? Пусть успокоятся, у нас до сих пор все для блага человека. Прошло всего лишь полгода, и прокурор Московской транспортной прокуратуры вынес заключение: смерть Свириденко -— самый что ни на есть несчастный случай. Он просто-напросто выпил куда больше двух бутылок водки, а потом взял и выпал из поезда. Следствие закончено — забудьте.

Так и произошло. Память человеческая во-обще-то штука избирательная, однако лично мне о судьбе Свириденко забыть не придется. К тому же реалии нашей жизни будут крепко помогать этому благому намерению. Ну а о том, что нет ничего опаснее, чем играть в многократно воспетого героя-одиночку, лишний раз задумываться не хочется. Равно как и над тем, отчего Марина не едет в славный город Косятин. Предугадать ходы Рябова сложно, быть может, поэтому чувствую себя на нашем свете немного увереннее. Эх, Свириденко, земля тебе пухом, и чего тебе, подобно другим ментам, легко и просто не жилось на свете?

Аналогичный вопрос я адресовал самому себе перед тем, как приступить к тщательному изучению карты города Косятина.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Многие из нас иногда мечтают вернуться в детство, хотя бы на мгновение. Мне это удалось, когда стоял на обледеневших ступеньках отеля, с наслаждением вдыхая морозный воздух. Где-то вдалеке пронзительно мерцали звезды, и луна отбрасывала ровный свет на припорошенные снегом елки.

Все, словно в далеком детстве с его ожиданием новогоднего чуда, когда зимы были гораздо суровее, а вместо нынешней слякоти хрустел под ногами снежный ковер, укутывавший улицы Южноморска. И потрепанный томик сказок Андерсена со звучащими волшебно, совершенно непонятными словами — рождество, сочельник. Елка с громадными шарами, самым невероятным образом появлявшаяся в комнате, стоило проснуться, мой крохотный валенок, набитый вкусными подарками, новая игрушка, стоящая рядом с небольшой фигуркой деда мороза, и счастливое лицо мамы...

Так мне удалось на короткое время вернуться в прошлое — эту полузабытую сказку с обязательно счастливым концом. В крохотном городке Косятине, где нет ни одной гостиницы. Сплошные отели, целых три штуки. В одном из них, аж двухэтажном, с маняще звучащим названием «Метелица», я снял одноместный «люкс».

«Метелица» может претендовать на звание пятизвездочного отеля по нашим меркам. В «люксе» есть телефонный аппарат, который, согласно утверждению администрации, отремонтируют всего через несколько дней, ванная комната, явно нуждающаяся в хорошей дезинфекции при хроническом отсутствии горячей воды, а также холодильник, дребезжащий с таким завидным постоянством, что, когда происходит плановое отключение электроэнергии, поневоле воспринимаешь эту заботу о народе с некоторой долей радости.

Телевизор тоже есть, «Электрон» модели восемьдесят пятого года, нагревающийся всего минут за пять, в отличие от батарей водяного отопления. С работой телевизора и бра возле кровати, судя по состоянию матраца с весьма боевым прошлым, да таким, что поневоле принимаешься мечтать, все просто и ясно. Лампочка горит целых два часа кряду, а затем номер окутывают потемки. Тоже еще проблема, мы и не такое выдерживали до обретения независимости. Пройдет всего сто двадцать минут, и экран телевизора оживет на пару часов. Правда, как при такой периодичности подачи электроэнергии пользоваться телевизором — ума не приложу. Потому и не включаю; тем более прибыл в славный городок не для того, чтобы наслаждаться нашими кальками их телешоу, а принимать радоновые ванны. Однако при всей своей непритязательности в санатории, активно нуждающемся в капитальном ремонте лет двадцать, поселиться не рискнул. Там такие замечательные бытовые условия, что мне уже хочется раздобыть краску с кисточкой и намалевать на фасаде «Метелицы» шесть, а то и семь звездочек.

Впервые переступив порог «Метелицы», я невольно вспомнил Дюка, хотя переминавшееся с ноги на ногу очередное преосвященство внешне напоминало доктора искусствоведения исключительно бегающими глазками. Да, «Метелица» — точно выдающееся заведение, единственный на моей памяти отель, где нет портье. Здесь имеется исключительно администратор, как указано на табличке с полуистершимися буквами.

В этом самом отеле чувствую себя как в сказке. Этакой маленькой безобидной золотой рыбкой, помещенной в просматривающийся со всех сторон аквариум без элементарного грота на дне, где можно было бы скрыться от любопытных взоров хотя бы на несколько минут. Откровенно говоря, не думал, что на мою долю падет тяжкая обязанность стать ключевой фигурой операции, но, когда речь заходит о безопасности, приоритет решения полностью принадлежит Рябову.

Славный городок Косятин, для знакомства с его достопримечательностями мне даже не требуется экскурсовод. Здесь есть все, что нужно для полнокровной жизни, бежать, как прежде, в большие города его жителям теперь не приходится. С работой у них, правда, стало негусто, но кто сказал, что ее легко найти в том же Южноморске, где прежде все заводы-фабрики были оклеены по периметру объявлениями с отчаянным призывом «Требуются...».

Зато сегодня жителям Косятина не требуется смываться с малой родины поближе к жизненным благам больших городов. Все к их услугам, кроме вытрезвителя, в том числе бар под названием «Эльдорадо», которое, как никакое другое, подходит к сонному, утопающему в снегах городку.

Кроме «Эльдорадо», здесь имеются два небольших базарчика, несколько почти закрытых заводов, продукцией которых наверняка можно было бы до сих пор стращать западные рынки, а также дышащий на ладан санаторий ВЦСПС в отставке. С санаторием все ясно, это когда-то у нас миллионы болящих имелись, все норовили за профсоюзный счет лечиться подальше от дома. Но после того, как мы поперлись на мировой базар, состояние здоровья общества заметно улучшилось, толпы трудящихся резко перестали шляться по некогда почти бесплатным здравницам, что лишний раз подчеркивает окончательное претворение в жизнь традиционного лозунга «Здоровье человека — богатство общества».

Общественная жизнь Косятина мне также доподлинно известна. Есть здесь горсовет, который возглавляет бывший секретарь горкома партии, заплывший жиром начальник милиции, прокурор, с усердием сажающий картошку на личном подворье, а также деятель с громкой кличкой Будяк, контролирующий доходы города. Естественно, Будяк искренне считает себя пупом земли, потому что зарабатывает примерно как мой начальник отдела снабжения, от силы тысяч пять в месяц. Это и дает ему право держаться с видом несказанного богатея Али-Бабы, наблатыкавшегося при общении с сорока разбойниками.

И есть еще в этом сказочном городке та самая пещера, набитая вполне реальными сокровищами, которые кое-кто зорко охраняет, надежнее дракона, упомянутого Рябовым. «Ох уж эти сказки, почему-то постоянно находящие воплощение в реальной жизни», — подумал я, увидев перед собой самую настоящую Красную Шапочку в отороченной мехом куницы дубленке. Девушка торопливо прошмыгнула в освещенный керосиновой лампой холл отеля, но тем не менее успеваю отметить: этот персонаж вполне соответствует моему утонченному эстетическому вкусу.

Ничего удивительного, что я снова вспомнил о ней, стоило явиться Рябову на заснеженной колеснице с шипованной резиной. Да, только саней с парой вороных не хватает для того, чтобы констатировать: встреча с прошлым все-таки состоялась.

— Сережа, а что это за Красная Шапочка по «Метелице» вышивает? — спрашиваю как бы невзначай, расположившись в укутанном теплом салоне автомобиля.

Рябов пристально посмотрел на меня и подозрительным голосом заметил:

— Стресс прогрессирует? В прошлый раз говорил губернатору про бумажных человечков. Как они по твоему рабочему столу скачут. А теперь красные шапочки...

— Не шапочки, а шапочка. Я серьезно. Девушка в красной шапочке, дубленка, а под ней очень даже не кривые ноги. Она что тут — приезжих привечает или болящей бабушке пирожок понесла?

— Нет у нее бабушки. Один дедушка, — буркнул Рябов.

— А, так она занимается персональным обслуживанием, — воодушевился я, прикуривая сигарету. — Хорошо придумано. Старый хрыч с молодой телкой заламываются на периферию, долой с чужих глаз. Ну а то, что не привыкшие к нашим нравам местные аборигены считают их дедушкой и внучкой...

— Между прочим, так оно и есть.

Сомневаться в словах Рябова не приходится. Сережа не удивит меня, если выдаст массу информации обо всех немногочисленных постояльцах отеля.

— Тебя сейчас не дедушки с шапками должны волновать... — попытался настроить меня на грядущие трудовые подвиги коммерческий директор.

— Не скажи, девочка очень даже приятная, — мечтательно прикрываю глаза.

— Голодной куме одно на уме, — снова пробурчал Рябов, слегка притормозил, и мы понеслись по дороге со скоростью черепахи с перебитой лапой.

— Ты уверен, что все пойдет... — Сережа попытался продекламировать традиционный бенефисный монолог.

— Поспорим?

— С тобой спорить — без штанов останешься, — воспользовался богатым жизненным опытом коммерческий директор и покрепче сжал руль.

С помощью какого по счету чувства ему удается вести машину, мне не совсем ясно. Пусть даже уверен: Рябов изучал карту Косятина куда тщательнее меня самого. Город затемнен до такой степени, словно ему угрожает не как всегда очередное светлое завтра, а налет вражеской авиации. Сказка — она сказка и есть: звезды, морозец, кажется, вот-вот прекрасная Солоха для окончательного потемочного счастья народа раз и навсегда сунет луну в свою торбу. А чего нет, чихать она хотела на Антимонопольный комитет не тише всяких других и даже без гриппозных последствий. Тем более, Вакула закончил ковать осветительный прибор последней модели под названием таганок, так что его мамаша, осуществляя пресловутый семейный подряд, вовремя оседлала метлу...

В самом деле, какие еще могут быть ассоциации, кроме сказочных, в этом утопающем среди снегов городке в самом конце двадцатого века? Красная Шапочка — и та в наличии, правда, керосиновые лампы под светофоры не приспособили, да и черт где-то запропастился. Правильно, нечего здесь козлокопытному ловить, в наше-то время пургу все больше с высоких трибун несут, и покупать души не требуется, ну разве что перед выборами. А керосиновые светофоры, понятно, дело недалекого будущего, научное достижение двадцать первого века.

— Приехали, — прервал кратковременное расслабление перед вечерним отдыхом Рябов.

Выйдя из машины, с наслаждением вдыхаю морозный воздух и спешу сделать глубокий выдох. Не очень-то приятно вдыхать пары бензина, но как иначе может обеспечиваться высокими доходами бар в погруженном во мрак городе? Генератор мерно стучал на салазках, прикованных к одной из металлических колонн, поддерживающих сверкающую сорокаваттными лампочками пронзительно-яркую во тьме надпись «Эльдорадо».

Вот это цепь! Еще массивнее, чем та, которую было не жалко потерять пролетариату. Надежнее пресловутых оков колониальной системы, о которых с нежностью вспоминают потомки порабощенных народов. С такой не то что древний Самсон — современный трактор не справится. Молодцы, ребята, хорошо придумали. Ваш наверняка поражающий остальной город генератор можно уволочь только вместе с заведением. И к чему такая предосторожность тем, кому покровительствует грозный Будяк, — ума не приложу. Впрочем, не это сейчас важно, а элементарно отдохнуть в «Эльдорадо». Сюда, на единственный огонек в кромешной мгле, наверняка собираются сливки местного общества. Мне требуется всего лишь произвести на них впечатление.

Пришвартовавшись у барной стойки, заказываю элементарный хайбол с маслиной и киви. Бармен, вместо того чтобы немедленно продолжить трудовые будни, вытаращился на клиента, словно он потребовал сотворить восьмое чудо света. После этого стало окончательно ясно: заведение как нельзя лучше соответствует своему названию, тем более, бармен откровенно признался: кроме изготовления фирменного коктейля «Огненный» его высокое мастерство может проявиться в подаче сигарет на стойку.

Распечатав пачку «Пэлл-Мэлла», я чуть было не прослезился от трепетной заботы нашего Минздрава, предупреждающего о вреде заморских сигарет. Впрочем, считать этот «Пэлл-Мэлл» настоящим можно только после двух-трех бокалов «Огненного». Сигарета напоминала изысканным вкусом смесь сушеного дерьма и полыни в равных пропорциях, что же до коктейля, то его качество заметно бы улучшилось, добавь бармен в бокал немного дихлофоса.

Мне показалось: в своей биографии бармен впервые встретился с таким привередливым клиентом, который ко всем остальным капризам подозревает о существовании киви и маслин.

— Скажите, — обратился я к нервно протирающему стойку скромному труженику стакана и рюмки, — вы этот самый «Огненный» в качестве крысомора уже использовали? Или пытаетесь изобрести синтетический заменитель органических удобрений?

Бармен настороженно посмотрел на меня и на всякий случай попытался улыбнуться.

— Кстати, любезный, где ваша книга жалоб и предложений? — замечаю безапелляционным тоном, не без удовольствия плюнув для полноты вкусовой гаммы в бокал с «Огненным».

Производитель этого воистину дивного напитка вытаращился на меня так рьяно, словно его подбивали перекрыть пути рыночных преобразований общества и вернуться к прежней профессии. У меня не возникло и тени сомнения, что в бармены его толкнули исключительно хроническое безденежье и повальная безработица. Судя по музыкальным пальчикам, в период проклятого застоя изобретатель «Огненного» доблестно отлынивал от общественно полезного труда на колхозной конюшне.

Зато теперь он старается изо всех сил. Еще бы, этот деятель так отчаянно заморгал, явно вызывая слезу по поводу того, что нужная клиенту книга отчего-то отсутствует в культурнопросветительном меню «Эльдорадо».

— Жаль, если здесь нет пресловутой книги, — искренне огорчаюсь отсутствию тщеславия у бармена. — Ваше имя вошло бы в историю. Благодарность хотел написать. Вместе с рационализаторским предложением. Этим изобретением — «Огненный» стоило бы поить кое-кого для экономии бюджетных средств с тех пор, как на высшую меру наложили мораторий.

По поводу качества сигарет, изготовленных по несуществующей лицензии даже не в Греции, я высказаться не успел. Из-за того, что меня кто-то чересчур дружески похлопал по плечу. Лицо бармена расплылось в такой радостной улыбке, будто за моей спиной появилась Золотая Рыбка, у которой нет других жизненных целей, кроме как выполнять все мои желания. Самое первое из них отчетливо читалось большими буквами на лице изобретателя пойла под названием «Огненный».

Обернувшись, я увидел перед собой вовсе не рыбку, а пока доброго молодца, стоящего на страже относительного покоя в заведении, с таким животом, словно в нем до поры до времени спряталась группа поддержки. Рядом с ним стоял еще один тип, намекающий своими габаритами о родстве с трансформаторной будкой. Мне стало неясно: отчего колхозники постоянно скулят, как им не хватает техники для уборочной страды? Таких мальчиков вполне можно использовать вместо тракторов с куда большим производственным эффектом при сильной экономии дорогих горюче-смазочных материалов. Но вместо доблестного труда на полях отчизны они почему-то околачиваются в баре с некогда идеологически вредным названием «Эльдорадо».

Многочисленные посетители забегаловки наблюдали за происходящим у стойки с таким интересом, что до меня окончательно дошло, отчего хозяин «Эльдорадо» экономит на варьете.

— Вам что-то не подходит? — наконец-то решил поднять культуру обслуживания на высоту обладатель пуза слонихи на двадцатом месяце.

— Все в порядке, — активно изображаю слегка перепуганный вид, плодотворно действующий на эту парочку похожих друг на друга, как два булыжника мостовой. — Бармен, бутылку лучшего коньяка!

После моего заказа добры молодцы явно решили: их интеллектуальный вид как нельзя лучше способствует тому, что клиенту уже нравится и коктейль «Огненный», и качество сигарет, изготовленных из явно сэкономленных материалов, после того как на табачной фабрике подмели пол. Привыкли ребятки к тому, что они чересчур грозные и донельзя сильные, однако вся их работа наверняка сводится к утихомириванию перебравших гостей «Эльдорадо». Что такое тренировки — эти хранители спокойствия вряд ли догадываются, такие все больше на свои габариты надеются. Совершенно напрасно: бык тоже здоровый, но в консервную банку его загоняют.

Бармен с победоносным видом поставил передо мной бутылку так называемого коньяка «Метакса», который я бы не стал пить под угрозой физической расправы. Но в конце концов этот дивный напиток я заказывал для парней, находящихся рядом, не зря один из них так плотоядно облизывается, словно у него пересохло в горле еще в прошлом году.

— Давай бокалы! — обращаюсь к бармену, угощая бутылкой по темени садящегося за барную стойку ценителя лучших коньяков. С его коллегой пришлось повозиться чуть дольше, одновременно проверив на прочность барную стойку. После второго удара его башкой в то самое место, где недавно стояла уже вдребезги разбитая бутылка «Метаксы», краем глаза замечаю явное удивление на благообразном лице бармена.

Охранник «Эльдорадо» спокойно сполз по стойке и без резких телодвижений удобно расположился рядом со своим собратом. Теперь эта парочка напоминала если не колхозные трактора перед капитальным ремонтом, то уж наверняка пару пролетариев через три часа -осле наконец-то полученной зарплаты за февраль прошлого года.

Между столиками заведения в помощь посерженной охране спешило явно нетрезвое подкрепление. Я не стал ждать, пока оно доберется до места основных событий вечера. Сделав несколько шагов навстречу, выхватываю стул из-под раскрашенной, как индеец, ставшей на тропу войны, девицы и от всей души приветствую спешащего на противоходе. Стул оказался куда крепче и бутылки, и того столика на который грохнулся очередной защитник качества коктейля «Огненный». Не скажу, что этому эстрадному номеру обрадовались сидевшие за тем самым столом, однако они почему-то не стали демонстрировать намеков на желание заняться физкультурой. Наверняка посчитали: культурная программа бара на сегодняшний день исчерпана полностью.

Как истинный джентльмен я с благодарностью вернул мебель под зад раскрашенной девицы и без дальнейших приключений вышел из бара, совершенно позабыв расплатиться с почему-то не напомнившим об этом барменом.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В том, что я как нельзя лучше проявил себя в качестве туриста, сомневаться не приходится.

Наверняка сказалась польза от радоновых ванн, вот и поперло из меня то самое здоровье, за которым приехал в Косятин. Ну а разминка в баре случилась вовсе не по моей вине. Будь там, как в прежние времена, книга жалоб и предложений, изложил бы свою благодарность в письменном виде.

Конечно, в конце концов можно было бы обратиться в «Общество защиты потребителей», но иди знай, подозревают ли о существовании такой общественной организации косятинцы. Зато мне не приходится сомневаться по поводу другого общества иной защиты. Той самой, которую Будяк гарантирует платящим ему дань. Потому и жду гостей в «люксе» «Метелицы», до того мне заранее отведенная роль рыбки в просвечивающемся аквариуме пришлась по душе, что я, от греха подальше, даже пистолет сюда не привез. Как без него отдыхать, лечиться и просто ходить по улицам в наше судьбоносное время — ума не приложу.

На первый взгляд, «Зиг-Зауэр» может показаться неплохим аргументом в дискуссии, направленной на улучшение качества фирменных блюд «Эльдорадо». Только вот незадача — вероятный визит переквалифицировавшихся колхозников, искренне считающих себя настоящими головорезами правопорядка, меня волнует не менее остро, чем остальные преобразования в агропромышленном комплексе. Больше того: возможная встреча с очень даже ничего Красной Шапочкой не будоражит воображение, хотя уже целую неделю веду себя чуть ли не монахом во время поста или воином на посту номер один.

В голову лезут мысли не по поводу Красной Шапочки с розовой попкой, а о другом почти сказочном персонаже по кличке Грифон. Именно он следит за тем, чтобы заинтересовавшие меня полотна по-прежнему числились среди растворившихся в небытии.

Интересная птичка, перелетевшая из легенды в реальную жизнь. Помнится, видел памятник грифону, установленный в одном некогда веселом городе, весьма заботливо облитый масляной краской. Жаль, памятник выполнен в бронзе, его, как другие, разломать непросто. Наверное, только поэтому монумент сохранился до сих пор, несмотря на стремление деревни, заполонившей город, придать ему вид, наиболее подходящий для собственного существования.

Не стоит надеяться, что местный Грифон внешне чересчур похож на своих легендарных собратьев. Он в человечьем обличье ходит, не выделяется в общей массе львиной головой, телом и орлиными крыльями. А какие громадные когти у этой сказочной твари, в несколько раз превышающей параметры льва...

Но вот одного не могу понять. И в легенде, и в жизни. В своих золотых гнездах грифоны хранят несметные сокровища, принадлежащие им, так сказать, на правах личной собственности. Разве может быть мало несметных сокровищ, тем более для крылатой зверюги, которая одним ударом когтя разрывает лошадь? Оказывается, может. Иначе отчего легендарные грифоны состоят на службе у беззаботного гиперборейского народа, охраняя его покой и высокое благосостояние?

Веселые эти люди — гипербореи, любимцы бога Аполлона. Живут исключительно в свое удовольствие, на остальной мир плевать хотели и даже смерть воспринимают в качестве избавления от пресыщенности бытием.

Легенда, шагнувшая в жизнь. Сколько сейчас этих гипербореев развелось и грифонов при них, вернее, тех, кто себя таковыми считает. Но я знаю: настоящие гипербореи на моей памяти никогда не светились, многие из них до сих пор на высоких должностях вкалывают, а вовсе не ведут беззаботную жизнь. Их вместо бога Аполлона полагается народу любить, даже когда он гипербореев проклинает. Однако от пресыщенности жизнью реальные гипербореи еще ни разу самостоятельно не топились. Бывали случаи, когда их, всесильных, из окон в последний полет отправляли, по старой дружбе инсульты устраивали. А охраняющие престарелых гипербореев грифоны отчего-то хлопающимся на асфальт свои мощные крылья не подставляли. Больше того, многие из них доказали: уж кто-кто, а грифоны умеют беречь покой и сердце хозяев для обширных инфарктов. Прошло несколько лет, все быльем покрылось. И активно муссировавшиеся разговоры о вывезенных из страны несметных сокровищах гипербореев, с помощью все тех же грифонов, поросли травой забвения. Да, мы уж точно рождены, чтоб сказку сделать былью, какой бы страшной она ни была.

Но нам ли стоять на месте, если в своих дерзаниях всегда мы правы, и теперь уже без натяжек я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. Не каждый, конечно, но всякие грифоны-гипербореи — без сомнения. У них ведь неприкосновенность похлеще депутатской, ну а если и случится избавление от набрыдшей жизни, то только по решению гиперборейского совета из-за уж чересчур неправильного поведения. Такого, какое продемонстрировал юноша среднего возраста с выразительной свинячьей мордой, нагло влезший в мой номер без стука.

— Ну что, поехали? — чуть ли не ласково произнес этот гибрид трехстворчатого шкафа местного производства и дешевой турецкой жвачки.

Тон его слов явно не допускал возражений. Тем не менее я откровенно зевнул и спросил:

— Тебя учили стучаться, прежде чем входить в комнату?

На мое замечание амбал ответил откровенной улыбкой, которая сделала бы честь кандидату в дебилы с пожизненным диагнозом.

— Шевели мосалыгами, — посоветовал незваный визитер. — Тебя хозяин ждет. Там повыступаешь.

Наверняка самый грозный боец местной бригады. Такой даже несколько приемов рукопашного боя знает, его стулом не возьмешь. Только поэтому я не стал портить казенную мебель, а капризно спросил:

— А что, у меня наконец-то хозяин объявился? Он случайно не дирижер вашего оркестра Дворца бракосочетаний?

О времена, о нравы, до чего вы измельчали. Этот считающий себя блатным полудурок даже не понял, что его великому хозяину нанесли одно из самых грязных оскорблений.

— Слышишь, дефективный, когда будешь выходить, прикрой поплотнее дверь, — брезгливо бросаю в его сторону. — Здесь с отоплением не все ладно.

Вместо того чтобы выполнить доброе напутствие, амбал в мгновение ока сгреб меня в медвежьи объятия и с силой придавил голову к полу.

— Ты не понял? — вполне миролюбивым тоном продолжал, в свою очередь, мое воспитание посланец неведомого хозяина.

Я окончательно дал ему почувствовать себя Ильей Муромцем и лишь затем плаксиво пробормотал:

— Понял-понял...

Стоило гостю заметно ослабить хватку, как я, не встав с колен, подтвердил слова делом, нанеся резкий короткий удар в пах. Бычок повел себя не менее традиционно, чем его четырехногие собратья на бойне, а затем попытался поднять свое громадное тело на четвереньки. Мне пришлось помешать этому благому намерению хорошо поставленным ударом с левой ноги. Ума не приложу, отчего все, с кем приходится иметь дело, обращают особое внимание моей правой руке. Приходится доказывать людям, что иногда они могут заблуждаться в своих рассуждениях.

— Я понял, тебя надо научить стучаться, — бормочу, не без труда отрывая визитера от пола.

Воспитательный процесс состоялся после того, как я убедился: коридор пуст, словно закрома родины в урожайный год. За спиной скрипнула дверь, я мгновенно выпустил из рук гостя. Красная Шапочка с любопытством смотрела на амбала, в очередной раз стукнувшегося мордой о пол.

— Что случилось? -— нежным голоском полюбопытствовала сказочная девочка.

— Дядя переутомился от стахановских будней, — поведал я, бережно приподнял быка с пола и отправил его к новым трудовым свершениям вниз по лестнице. В том, что амбал не по своей воле научился стучаться, сомневаться не приходится, до того активно его башка билась о ступеньки.

Красная Шапочка вместо бурного восхищения моей доблестью испуганно закрыла свою дверь. Из вестибюля донесся истошный крик администратора «Метелицы». «Реагировать таким образом можно на появление хорошо знакомого человека», — усмехнулся я, вернувшись в номер. Да, ситуация пока складывается не самым лучшим образом. Тем более, о всяких разных будяках-грифонах размышлять почему-то не хочется. Слава Богу, Рябов где-то шляется, о моих дурных мыслях не подозревает. Он бы верно проанализировал ситуацию и понял: среди всех моих устремлений на первом месте уже стоит острое желание разговеться с помощью Красной Шапочки.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

То, что курс моего лечения окончательно и бесповоротно прерван, стало ясно еще до того, как я очутился на сиденье явно списанного в эпоху перестройки «козла» из райкомовского гаража.

Вместо того, чтобы окунуться в остро необходимую подорванному здоровью радоновую ванну, пришлось не без помощи добрых людей занырнуть в косятинский эквивалент джипа «Паджеро» с удобными деревянными сиденьями, еще раз подчеркивающими простоту местных нравов..

На сей раз мне не довелось продемонстрировать умение работать руками по весьма прозаической причине. Когда на тебя с двух сторон смотрят стволы, корчить из себя Шварценеггера может только претендент на исполнение главной роли фильма «Идиот», поставленного исключительно по мотивам Достоевского.

Никакой достоевщиной в «газике» не пахло, ну разве что чертовщиной, а также табаком низкого качества и отменным перегаром. Черти были, как на подбор, мало уступающие в параметрах тем, которых я пытался приучить к хорошему коньяку и стучаться в двери. В неземных способностях моего нынешнего мордатого окружения я как-то сомневаюсь, хотя понимаю — это самые настоящие черти. Именно таким словом с незапамятных времен в моем родном Южноморске именуют деревенских жителей.

Зато в остальном ошибся. Мне казалось, что наше свидание с Будяком состоится в каком-то клубе, перепрофилированном в новых исторических условиях в амбар, где хозяин Косятина попытается научить гостя города уму-разуму с собственной точки зрения. Вместо этого я очутился на самой настоящей свадьбе в качестве опоздавшего, которому налили такую штрафную! О подобной таре не смеет мечтать алкоголик с двадцатилетним стажем, в ней вполне могла найти отдохновение от пресыщенности жизнью пара гипербореев.

Ради счастья совершенно незнакомых молодых пришлось пойти на максимальный риск, опорожнив посудину с выпивкой. Делая последние глотки, я отчего-то с нежностью вспоминал о запахе «Огненного» и без подсказок со стороны самого Будяка созрел принести свои извинения изобретателю этого коктейля.

Несмотря на то, что Будяк торчал на свадьбе в качестве посаженого отца, крестный папа Городка сидел рядом со мной и отчего-то совершенно не боялся, что вместо густого холодца я попытаюсь проколоть вилкой его глаз. Штрафная подействовала очень быстро, активно гоня по жилам застоявшуюся со вчерашнего дня кровь. Стало предельно ясно, почему некоторые люди норовят опаздывать на торжественные мероприятия. Только для того, чтобы им наливали штрафные.

Будяк мне понравился, несмотря на качество выпитого. Простой мужик, крепкий вовсе не задним умом, с легкой хитринкой, привыкший все делать обстоятельно, не торопясь, а главное, умеющий принимать верное решение из множества вариантов. Именно эта природная мудрость помогла безобидным хлебопашцам сохраниться во время коллективизации, а впоследствии — захватить все ключевые позиции в государстве, наивно пытавшемся выкорчевывать их с корнем. Правда, до истинно гиперборейских высот, в отличие от других современных князей, ведущих родословную от сохи, Будяк не добрался. Да и вряд ли он когда-то задумывался о чем-то большем, чем быть первым парнем на селе. И не прогадал, по крайней мере с собственной точки зрения.

Вот и сейчас хозяин города выдерживает длинную паузу, словно у него нет никаких забот, кроме поразить капризного гостя Косятина местным хлебосольством. В моем положении только и оставалось копировать его поведение, усиленно исполняя вид: мне очень приятно находиться на банкете в честь торжественной сдачи вагины в эксплуатацию.

— Чего ты добиваешься? — как бы невзначай спросил Будяк, после того как я уже потерял всякую надежду на разговор до подачи сладкого.

— Счастья ищу, — отвечаю неопределенно и вгрызаюсь в великолепно приготовленный окорок.

— Счастье — оно разное бывает, —с философским видом заметил Будяк. — Кому — баба. Кому — кулаками махать. Но на такое счастье и несчастье случается.

— Это да, — просто невозможно не согласиться с подобным глубоким житейским опытом. — Только иначе мы бы не встретились.

— Я сразу понял. Потому и Ваську к тебе послал. Одного, — Будяк добрым глотком опорожнил фужер, занюхал корочкой и аккуратно положил ее на край тарелки. — Допускаю, ты человек серьезный. Или дурак набитый. Таких тоже хватает. Афганец?

— Чеченец, — хихикнул я, находясь под воздействием штрафной.

Будяк слегка нахмурился и благодушно сказал:

— Ты с мальчонками моими так говори.

— Если хочешь иметь со мной дело, привыкай, — оскаливаюсь в ответ. — Допускаешь, что я человек серьезный? А мне кажется — ты это просто знаешь. И не из-за недоразумения в «Эльдорадо».

Хозяин Косятина сосредоточенно надкусил моченое яблоко, тщательно прожевал и лишь затем заметил:

— Так какое у тебя дело?

— Заработать. И тебе предлагаю.

— Спасибо, — с серьезным видом произнес Будяк. — А то, понимаешь, без тебя с голоду пухну.

— Заметь, — благодушно улыбаюсь в ответ, — я тебя не укоряю. Мол, так с мальчонками говори. Умные люди должны понимать друг друга. Но если честно, такое предложение может быть лишь однажды в жизни. Если весь город с молотка продашь — столько не заработаешь.

Будяк усмехнулся, видимо, представил себе, как лупит деревянным молотком по трибуне, привлекая внимание к фигуре аукционатора тех, кто явно сошел с ума и приперся на такую чересчур дешевую распродажу. Да и то верно, какой нормальный человек при существующем законодательстве станет легально покупать лежащие предприятия?

— Сколько? — лаконично спросил божок местного значения.

— Триста тысяч долларов, — небрежным тоном замечаю в ответ и доверительно сообщаю:

— А свинина даже очень хорошо приготовлена. Рекомендую.

Мой милый собеседник ничего не ответил. Он дожевал моченое яблоко, о чем-то задумался и задушевно поведал:

— Жирное, оно вредное. Много жрать нельзя.

Бедняга, скорее всего, ошалел от моего предложения. Быть может, решил: за эти деньги требуется перестрелять весь город или еще хуже — возглавить районную администрацию и доблестно продолжать опыты над людьми по выживанию в экстремальных условиях, именующихся жизнью.

— Да, что касается свиньи — ты прав, — прихожу на помощь соседу по столу, за которым стоит сплошной рев, изредка прерывающийся косноязычными тостами. — Единственное в мире, чего много не бывает, — это деньги. А сумма... Я привык работать честно. Много жрать водиночку — быстро подавишься.

— А дело-то в чем? — безразлично, словно исключительно для того, чтобы поддержать разговор, спросил Будяк.

— Я коллекционер. Собираю картины. В городе есть один склад. Возьмем его — и все дела.

По лицу собеседника скользнуло удивление. Оказывается, в подотчетном только ему хозяйстве имеется склад, о котором хозяин не имеет представления, это же форменный непорядок.

— Ну, допустим, я возьму эти картинки. А чего ты не боишься...

— Потому и не боюсь, что картинки. Это же не видеомагнитофон или картошка. Их продать нужно. Сомневаюсь, что все картинные галереи страны дадут тебе хотя бы десять тысяч. В общем, без меня их реализация просто невозможна.

— Так, может, они полежат. До лучшего времени, — невозмутимо рассудил деловой человек косятинского пошиба.

И этот туда же. Интересно, люди хоть когда-нибудь придут к мысли: лучших времен попросту не бывает, в отличие от летальных последствий в их ожидании.

Я не стал подсказывать Будяку, что он скорее разучится щи лаптем хлебать, чем хоть раз в жизни дождется лучших времен, подобно дедам-отцам, и доверительно поведал:

— Деньги должны не лежать, а работать. Если твой навар прокручивать хотя бы из пятидесяти процентов годовых...

Будяк сосредоточенно пожевал губами, словно его тарелка уже опустела. До сих пор в себя от радости прийти не может. Триста штук, с ума сойти, вдобавок их еще, оказывается, прокручивать можно. Я уже чувствую себя главнее лектора ликбеза экономического образования при наших рыночно-дебильных отношениях.

— Это дело обсосать требуется, — наконец-то созрел для уклончивого ответа мой собеседник и предложил:

— Поедем ко мне. Попаримся, помозгуем. Банька у меня хорошая...

— Девочки на загляденье, — пытаюсь насытить программу местного гостеприимства в нужном направлении, однако Будяк решительно обрывает:

— Ты это брось. Я — человек семейный.

— Можешь выразить мне соболезнование. Я тоже.

Будяк бросил на меня беглый взгляд без тени иронии и встал.

Разговоры за столом стихли с такой скоростью, словно присутствующие уже до отвала закусили мышьяком стаканы с сулемой. Даже вилки перестали стучать по тарелкам, а пышногрудая невеста, настоящая кровь с молоком, так мечтательно уставилась на Будяка, будто в Косятине до сих пор сохраняется право первой ночи за его хозяином, стоящим на страже кодекса чистоты семейных отношений.

— Дорогие мои Лена с Борей, — тихим ровным голосом произнес Будяк, приподняв бокал с водкой. — Дай вам Бог! Горько!

— Горько! — завизжала ожившая свадьба с такой радостью, словно впервые в жизни наконец-то дождалась от кого-то умного слова.

— Горько! — радостно заорал я, искренне сожалея об отсутствии традиционного угощения гостей в местных баньках.

Каким бы ни было прекрасным качество косятинского алкоголя, я окончательно проникся ответственностью за предстоящую работу с Будяком. Разве будет легко с человеком, не догадывающимся о том, что желание гостя — закон для хозяина, а тосты полагается провозглашать исключительно с бокалом шампанского в руке?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

К «Метелице» меня доставили поздним вечером, когда многие косятинцы отдыхают, отказавшись от наглого желания дождаться включения электроэнергии. А раз люди уже легли спать — самое время давать им свет, согласно весьма логично составленному графику. Вот и светится аж тремя окнами отель «Метелица», два из которых находятся в холле.

Скрипя по укатанному снежку, к крыльцу отеля подкатила старенькая «Волга» с белорусскими номерами, из которой выпорхнула сказочная девушка моей мечты в красной шапочке. Она немного повозилась с замком багажника и достала из него две пары обледенелых лыж. Неужели потянет их в свой номер? К чему такая предосторожность, вряд ли местные аборигены совершат ночной налет на автомобиль столь редкой модели исключительно ради того, чтобы разжиться парой лыж. Здесь деревьев полно, лес кругом. Не то что в окрестностях Южноморска, где через пару лет от посадок останутся одни воспоминания в связи с ценами на уголь и доходами колхозников. Вот там бы эти лыжи точно на дрова пустили, тем более, в хозяйстве они столь же остро необходимы, как коньки.

Из-за руля «Волги», кряхтя, выбрался румяный, по-детски пухлощекий дядя, приветливо улыбнулся и сказал:

— Добрый вам вечер.

Мне хотелось ответить: «И вам того же тем же местом», однако сдержало присутствие Красной Шапочки. Девушка смотрела на меня с тем же выражением на задорном личике, как в прошлый раз, когда я справлялся с обязанностью уборщика отеля.

— Вечер действительно добрый, — отвечаю незнакомцу и не удерживаюсь от вопроса: — А вы, простите, любите совершать в темноте лыжные прогулки?

— Карбюратор забарахлил, пришлось повозиться. Спасибо, Аленка помогла. Она просто молодец, ей бы мужчиной родиться...

— Дедушка! — в голосе Красной Шапочки послышался упрек.

Я полностью разделял ее точку зрения. В качестве мужчины Красная Шапочка вряд ли бы вызвала у меня неподдельный интерес, несмотря на изменение сексуальных ориентиров общества до такой степени, что очень многие с радостью устанавливали бы в своих домах под Новый год исключительно голубые ели. Сегодня такое удовольствие стоит около двухсот долларов; мне оно, конечно, по карману, однако предпочитаю этим елям традиционные елки зеленого цвета, а красных шапочек — голубым принцам.

— Позвольте представиться, Филипп Евсеевич Чекушин, подполковник в отставке.

Свое отставное звание дядя Филя чеканил с такой гордостью, словно это был чин, следующий после фельдмаршала. Мне захотелось вытянуться перед ним во фрунт и отрапортовать по всем правилам, но, к великому несчастью, мне не пришлось отбывать срок в армии, а значит, хвастать больше нечем.

— Чайку не желаете? — добродушно улыбнулся бывший защитник родины от империалистической агрессии.

Я легко согласился на чаек. Что может быть лучше крепко заваренного чая после экскурсии в будяковскую баньку с приложением из местного продукта под названием «Спотыкач»? Спотыкаться мне не пришлось. Ни в разговоре с Будяком, ни после бутылки, но чай — это именно то, чего не хватает для полного счастья в жизни, если учитывать, что дедушка и внучка занимают один номер.

К действительно прекрасно заваренному «Липтону» я получил вприкуску самый настоящий понос. Не более чем словесный, напавший на Чекушина, безостановочно в течение получаса выдававшего остро интересующую меня информацию о событиях в Анголе, работе в КБ генерала Калашникова и лечении подагры нетрадиционным лыжным способом. Я терпел это ради Аленушки, прекрасно осознавая грозящую опасность. Еще час монолога — и вполне могу заделаться чуть ли не ее братцем по имени Иванушка на стадии преобразования в козленка. И никакой лужи в отпечатке козлиного копыта не требуется, «Липтона» за глаза хватит.

После мемуаров отставника о недавнем посещении госпиталя мне еще острее захотелось не все тех же сказочных аналогий с козлиными экспериментами, а реалий жизни. Было бы здорово, чтобы на товарища подполковника в отставке вместо словесного поноса напал самый настоящий и он устремился на пару часов напрягать вместо меня унитаз в тщательно закрытом сортире. Тогда можно было бы попытаться сделать Аленушке воистину сказочное предложение.

Однако такого счастья мне не улыбнулось, а потому я решил найти путь к сердцу внучки ветерана Чекушина обходным маневром, самым бестактным образом не согласившись с тем, что товарищ Калашников — наиболее умный человек, с которым довелось встречаться подполковнику на своем усеянном подвигами жизненном пути.

— Я бы не сказал, что знаменитый конструктор — очень умный человек, — не без удовольствия прерываю восторги отставника.

Ну какой «Липтон» способен вызвать у подполковника такую обильную испарину? Скромно промолчу о моем главном достижении, выразившемся в его кратковременной потере дара речи.

— Отчего вы так считаете? — наконец-то выдавил из себя ветеран, одаривая меня таким добрым взглядом, как будто я в свое время дезертировал из его части.

Правдивого ответа Евсеевич не дождался.

— Мне кажется, что товарищ Калашников мог бы принести нашей родине еще большую пользу, запатентуй он свое изобретение. И тогда сегодня экономическое положение народа не было бы таким тяжелым. Насколько мне известно, его автомат изготавливают в семидесяти странах мира. Представляете, если бы с каждого ствола народ получал хотя бы доллар? Никаких кредитов у этих западных хапуг не требовалось бы!

Аленушка заинтересованно посмотрела на меня. Видимо, впервые в жизни в присутствии ее деда какой-то человек сумел сказать так много слов подряд. Лицо товарища Чекушина сияло, словно я произвел его в полковника в отставке.

— Ну а что касается прообраза автомата, о котором вы упоминали, — воодушевляюсь я, стремясь теперь уже больше произвести впечатление на Аленушку, — то, к сожалению, также не могу с вами согласиться. Это, конечно, мало кому известный факт, однако первое многозарядное ружье появилось еще в середине семнадцатого века.

— Не может быть! — привел веский аргумент в качестве своей правоты Евсеевич и припал к чашке с дымящимся «Липтоном».

— Мне самому было трудно поверить, однако это так. Как-то довелось держать в руках старинное оружие. Двадцать девять пуль в цевье, всего на одну меньше, чем в рожке автомата Калашникова. А магазин для пороха находился в прикладе. Это ружье изобрел Питер Кальтхофф. И вот что он придумал: вмонтировал в предохранительную скобу транспортер, переносивший порох из магазина в переднюю часть замка. Казенный блок приводился в движение поворотом предохранительной скобы. В нем находились три каморы. С их помощью необходимая порция пороха и свинцовая пуля подавались в канал ствола.

Я чуть было не проговорился: в отличие от Калашникова и Министерства обороны СССР, Кальтхоффу уже в первой половине семнадцатого века хватило ума запатентовать свое изобретение, но вовремя остановился.

— Вы эксперт по оружию? — спросила Красная Шапочка, смотрящая на меня с явным любопытством.

— Нет, — откровенно признаюсь девушке, чтобы информировать ошарашенного деда.

— А где вы работаете? — полюбопытствовал отставник.

По твоим понятиям, друг Евсеевич, я не работаю, а пью кровь народа и вытягиваю из него последние жилы. Разве ты сумеешь себе представить, чем еще, кроме этого, может заниматься генеральный директор крупной коммерческой фирмы.

— Я филолог, — говорю абсолютно чистую правду. — Занимаюсь исследованиями.

«Хорошеньких девочек, старинных картин и окружающей среды», — это уже добавляю про себя.

— А какими именно? — пришла на помощь дедушке Красная Шапочка.

— Моя профессия — исследование сказок и фольклора, — откровенно признаюсь Аленушке, подспудно имея в виду изредка просматриваемый телевизор и ахинею, печатающуюся на страницах независимой от общественного мнения и здравого смысла прессы.

— Диссертацию защитили? — спросил о самом главном для науки Филипп Евсеевич, и я пожалел, что не купил себе звание академика. Было бы здорово положить сейчас на стол визитку размером с футбольное поле. Дядя проникся бы еще большим уважением, чем при упоминании о ружье, а главное, внучка такой факт без внимания не оставила. Правда, сейчас девочки все больше не на академиков клюют, а на таких, как я, но, увы, приходится совмещать несовместимое из-за присутствия дедушки.

«С моими наклонностями не докторскую, а ветеринарскую защищать», — подумал я и неопределенно ответил:

— Все время находишь какую-то новизну. Вы себе не представляете, какое удовольствие получаю от работы. Приглашение получил. На зарубежный симпозиум. Буду делиться опытом с иностранными коллегами. Не побоюсь показаться нескромным, однако в настоящее время как представитель отечественной науки могу откровенно признаться: таких высот в, так сказать, сказочной области не достигла ни одна из европейских стран.

— А чего нового может быть в сказках? Они же старые, — внесла свой вклад в развитие отечественной науки Аленушка, не менее ценный, чем немерено расплодившиеся академики.

— Об этом можно говорить часами. Уже поздно...

— Нет, но все-таки интересно, — пробормотал отставник. — Действительно, что нового может быть в сказках?

Все, я вызвал подозрение. Быть может, сижу на шее многострадального народа, бездельник-тунеядец с потрепанной книжкой в зубах.

— В какой обуви танцевала Золушка с принцем на балу? — задаю Аленушке воистину детский вопрос.

— В хрустальных башмачках, — не задумываясь, ответила внучка, дедушка которой явно предпочитал, чтобы Золушка носила кирзовые сапоги и гимнастерку вместо бального платья.

— В связи с этим меня заинтересовал вопрос: как можно танцевать в хрустальных башмачках, они ведь разбились бы...

— Но это же сказка, — улыбнулась Алена.

— Тем-то отличается исследователь от читателя, — поднимаю роль своей личности в истории, — что ему приходится все анализировать. Автор сказки дал Золушке совершенно другую обувь — меховую. Перро писал verre.

Очень похоже на vair, вдобавок эти слова произносятся одинаково. Что «мех», что «стекло». Отсюда еще одно научное открытие о трансформации стекла в хрусталь.

— Слова так много значат? — въедливо спросил подполковник, порываясь вернуть себе роль основного оратора.

— Безусловно, — мгновенно отвечаю, холодея от мысли по поводу возможного продолжения его мемуаров. — Для науки все важно. Вот, к примеру, наши законы, которые, как всем ясно, созданы для ухудшения жизни народа...

— Чтоб они пропали! — высказался явно по поводу всех ветвей власти ветеран Советской Армии.

Я думаю, небось по прежним временам получал бы пенсию рубликов двести пятьдесят, а булка хлеба — двадцать копеек, канистра бензина — шесть рублей на колонке, три — у любого шофера государственного грузовика, пачка лекарств — дешевле шариковой ручки. Вот на чем основывается ветеранская ностальгия, вот почему они мечтают вернуться в прошлое. И внуков за собой потащить.

— Драконовские законы! — поддерживаю ветерана, одновременно улыбаясь его потомству. — Все так и говорят — драконовские. Но только специалисты знают: на самом деле их следует называть драконтовскими. Это выражение взяло начало от времен правления в Афинах Драконта. Он ввел новый кодекс законов, где основной карой почти за все преступления была смертная казнь. Она полагалась даже за бродяжничество и безделье. Эти законы были смягчены задолго до новой эры.

— Зря! — горячо высказался дед. — Их бы сейчас ввести, столько дармоедов развелось, бандюг и бизнесменов этих, ворюг...

Я испугался, как бы высказывания товарища подполковника не донеслись до просвещенной Европы. Они же тогда нам кислород перекроют, надежды на кредиты, без которых — полная хана. Мы же не сможем, как теперь, активно шляться по мировым рынкам с протянутой рукой. Кто нас после этого уважать будет, если, к примеру, луганскую банду, убившую сто двадцать человек, приговорят к расстрелу? Вот что может испортить отношения, а не пресловутый кредит. Тем более, новая история неоднократно доказывала: чем банановее получившая кредиты республика, тем плодотворнее они работали на повышение благосостояния исключительно высшего эшелона страны.

— Извините, уже поздно, — не без сожаления поднимаюсь из-за донельзя исцарапанного стола. — Пора отдыхать, особенно детям.

— У меня уже паспорт есть! — капризно бросила Алена, дав понять, что ее можно склонять к сожительству без возможных последствий, которыми угрожает обмякший до неприличия, с точки зрения дедушки, Уголовный кодекс.

— Было очень приятно с вами познакомиться. Спасибо за чай, — подкрепляю на прощание впечатление, произведенное на Аленушку, и, к явному неудовольствию подполковника, собиравшегося продолжить героические мемуары, направляюсь в свой номер.

Перед тем как вставить ключ в дверной замок, успеваю убедиться — в мое отсутствие в номере побывали гости. Исчезновение контрольной волосинки говорило об этом надежнее любой охранной системы, которую невозможно применять в условиях постоянного отключения тока. И тут, к еще большей радости, отель внезапно погрузился во мглу. С помощью крохотного фонарика с инфракрасным излучателем отпираю номер, в котором любопытные носы при всем своем рвении не могут найти ничего такого, что бы их сильно возбудило.

Я зажег керосиновую лампу, любезно предоставленную администрацией «Метелицы», и на несколько секунд смежил веки, позволяя глазам привыкнуть к полумраку. Первым, что я увидел, был отпечаток собственного сапога на полу возле стола. Кроме того, на стенах номера появился какой-то дикий сюр в виде хаотически разбросанных темных пятен с подтеками. Но главная находка ожидала меня в спальне, где поперек кровати лежал незваный гость, широко раскинув руки.

Обильный запах свежей крови тошнотворно ударил по ноздрям, заставил проглотить комок, мгновенно подкативший к горлу, и прикурить сигарету. Я не рассчитывал, что он сумеет так быстро сделать ответный ход. Тем более такой, который и при чересчур абстрактном мышлении не предугадаешь. Сомневаться не приходится: передо мной результат работы Грифона. Не оттого, что этой зверюге по силам за секунду растерзать лошадь, в легендах и не такое бывает. Но кто, кроме Грифона, сумел бы устроить бойню, главным персонажем которой стал так называемый хозяин города?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я решил не метаться по номеру, лихорадочно вытирать руки и черную жильную кровь, застывшую на сапожках, а сидел на колченогом стуле «люкса», стараясь как можно спокойнее проанализировать ситуацию.

Итак, мы расстались с Будяком, когда он был в полном здравии и хорошем подпитии, а спустя какой-то час ему устроили обильное кровопускание в отеле на другом конце городка. Алиби вроде бы у меня имеется. Аленушка с дедушкой. Но, иди знай, как эта парочка поведет себя в дальнейшем. Вполне вероятно, чистосердечно признается следствию: донельзя подозрительный тип, действительно, напросился в гости, нагло обожрал нас на чашку «Липтона», попутно рассказал сказку о Перро, нервничая и зыркая на часы, а затем срочно отправился восвояси. Потом мы отчетливо слышали подозрительные шумы и сильные вопли за стеной вроде «Не рубите меня топором!», аккурат в его номере.

При таком свидетельстве ментам никакой пресс-хаты не потребуется. Не исключено, что, сидя в изоляторе временного содержания, я получу неотъемлемое право чистосердечно признаться в содеянном под тяжестью неопровержимых улик, подписать протокол и среди ночи в камере перегрызть себе вены на руках в качестве покаяния из-за донельзя измучившей совести. Или удавиться, что тоже даст очень хороший результат, позволяющий при большом желании повесить на самоубийцу еще несколько трупов, превратив «глухарей» в блестяще завершенные расследования.

Ситуация, конечно, как говорится, жизненная, однако в данном случае несколько наигранная. Меня можно было бы убрать по-другому, причем почти чисто. Например, в пьяной драке. Или я уснул бы в ванне и нахлебался пользительным радоном по самые ноздри. А быть может, во время прогулки в лесу невпопад рухнуло сгнившее у комля дерево прямо на темечко. Вполне допустимо было бы стать пропавшим без вести, подобно тысячам других. Отправился бы из отеля в санаторий, а по дороге растворился с концами. Ну, конечно, начались бы розыски-поиски, но когда нет трупа — нет и преступления.

Однако, учитывая наличие трупа Будяка, в местных условиях все делается просто и надежно, под стать нравам, без головоломных выкрутасов. А если всего лишь требуется вывезти меня из игры, чтобы я уже не помышлял ни : чем, кроме как вернуться по возможности целым и невредимым в родной город? В таком случае убийство Будяка спишут, скажем, на внутрибригадные разборки, как уже не раз бывало. Здесь схема накатана надежнее зимней дороги после окончания снегопадов. Грифон, судя по его решительным действиям, догадывается о событиях, которые могут последовать за... Нет, не арестом, а задержанием моей скромной персоны, которое в сложившейся ситуации, увы, неизбежно. Начнется привлечение таких фигур; им не навешаешь домашней лапши косятинского производства о самоубийстве в камере. Они сами кого хочешь до самоубийства доведут. В служебном кабинете. Ну и, понятное дело, на лучших адвокатах кандидат в убийцы экономить не будет, плюс общественное мнение, звонки министерского руководства, заинтересованность некоторых представителей высшего депутатского корпуса.

В конце концов, станет ли известный бизнесмен самолично исполнять кого бы то ни было? Конечно, нет, случись такая производственная необходимость, он поступит подобно другим нормальным людям. Я тоже нормальный, могу справку из дурдома представить.

Неровный отблеск керосиновой лампы выхватывал из темноты бескровное лицо Будяка, лежащего на пропитанной кровью кровати. Что ж, на такой обширный анализ крови тщательно следящий за своим здоровьем примерный семьянин вряд ли рассчитывал. Кем ты был еще несколько часов назад, мой неудачливый компаньон? Исключительно известным в городе бизнесменом. И не более того. Конечно, пробей личность Будяка по «Тарантулу», сразу последует ответ о принадлежности фирмача к организованной преступности. Но такая справочка служит исключительно для внутреннего пользования, тем более, на покойнике нет даже элементарной судимости за мелкое хулиганство.

Я тоже, в конце концов, не привлекавшийся бизнесмен. Честный до отвращения, известный заскоками по части филантропии, такого никакому «Тарантулу» не укусить. Фирма «Козерог» — наверняка единственная в стране, которую ни разу не штрафовала налоговая инспекция. Подобное обстоятельство лично у меня вызвало бы подозрение, но более идеального прикрытия в наших условиях создать просто невозможно.

Итак: генеральный директор «Козерога» прибыл в Косятин подлечиться, а заодно, как положено фирмачу, попытался из этого печального обстоятельства извлечь пользу. Скажем, организовать с Будяком совместное предприятие, не какое-то там набившее оскомину «Рэкетушечка кредит инкорпорейтед», а, к примеру, самую настоящую лесопилку. Вовсе не под девизом «Врежем дуба раньше срока», как получилось с моим косятинским партнером из-за несдержанности неких таинственных конкурентов. Эти конкуренты не смогли пережить, что Будяк собирался совершить сделку со мной, а не с ними. Вполне реальная ситуация, при которой не один бизнесмен врезал того самого дуба раньше намеченного природой срока.

Значит, мы с Будяком культурно отдохнули в баньке, обо всем договорились, распрощались, но через каких-то пару часов он отчего-то прибыл в «Метелицу», где ему срочно надоело жить, а в результате сделка сорвалась, прибыль упущена — словом, у меня есть повод для скорби. Чем не линия поведения, увы, пока главного подозреваемого по грядущему уголовному делу?

Будет дело. Не собираюсь трепыхаться, лишь бы избежать официального расследования, взваливать на себя труп, тащить его в близлежащий лесок для торжественных похорон инкогнито, а затем возвращаться в номер и устраивать здесь такую уборку, которую не видел отель со дня открытия. При подобном раскладе Грифону достаточно легкого намека не самой прокуратуре, она и без подобных подсказок станет трясти меня сильнее землетрясения, а всего-навсего осиротевшей бригаде Будяка. И тогда начнется такое, что любая прокуратура покажется манной небесной, дай Бог унести целой голову на не простреленных ногах.

Следовательно, менты, естественно, с моей подачи, найдут в номере труп Будяка. Меня, конечно, задержат. Мягко пояснят, что в качестве основного свидетеля, который через полчаса после возбуждения уголовного дела превратится в подозреваемого. Словом, впереди отчетливо маячит прекрасная возможность полюбоваться изнутри шедевром местного зодчества под названием изолятор временного содержания. Но на что не пойдет законопослушный гражданин вроде меня ради установления истины в грядущем уголовном деле?

Правда, его возможное блестящее расследование этого гражданина сейчас мало заботит. Грифон явно дал понять, что крутится неподалеку от усопшего из-за многочисленных ранений Будяка. Как понимаю, для него основным событием вечера будет расцениваться не переселение хозяина города в мир теней, а моя реакция на последовавшие события.

Чего ты добиваешься, тайный хранитель сокровищ гипербореев? Повесить на меня труп? Смешно. В конце концов, я ведь в состоянии легко и непринужденно дать миллион. При таком раскладе настоящего убийцу в три свистка сыщут. Вернее, того, на кого труп повесят. Ну а ежели косятинская сказка получит продолжение, так вполне допустимо и создание очередного висяка. Ну выговоры, ну оргмеры, однако даже проводы прокурора на пока не заслуженную пенсию — все это такие мелочи в сравнении с моей невиновностью ценой в миллион.

Думаю, Грифону требуется одно. Чтобы я побежал. Стал дергаться, раскрывая группу поддержки. Вряд ли он догадывается, что их две. Я всегда работал с подстраховкой. Но в том, что Грифон обратил на меня внимание с первого дня появления в Косятине, сомневаться не приходится. Я один из немногих крупных антикваров в стране. Информацию об этом после телодвижений Рябова Грифон просто не мог не получить, скажем так, от южноморского коллеги. Чтобы крутой бизнесмен вместо каких-то Базелей-Ницц отправился лечиться в Косятин — это же самое настоящее извращение, вызванное длительными галлюцинациями. Грифону и без того было отчего насторожиться, вряд ли он интересовался состоянием моей нервной системы. О ее почти полном крахе осведомлен исключительно господин губернатор, да и то ради душевного спокойствия генерала Вершигоры.

В конце концов, чему удивляться? Для того и прибыла в Косятин рыбка, чтобы вертеться в просматривающемся со всех сторон аквариуме. Лишь бы дать людям возможность снимать юмористическую передачу, охотиться, любоваться шедеврами архитектуры, которые обхожу двадцатой дорогой. Все идет почти как задумано, тем более, дискету именно мне, а не киношникам-охотникам передал господин Осипов, царствие ему небесное, туда и дорога, а перед смертью он вполне мог... Стоп. Не мог, а должен был. Осипов знал очень многое, но не ведал всего лишь одного: ему предстоит случайно отравиться. Он был уверен: я сперва отправлюсь исполнить Саблю, а лишь затем ринусь получать гонорар за работу в виде трех спецхранов. Сведения о косятинском были получены в качестве аванса, через несколько дней Осипов скончался в реанимации. Но до этого я честно предупредил его: к Сабле отправлюсь только после того, как сумею убедиться в существовании спецхрана.

Убедился. Даже не побывав в нем. И, кажется, окончательно понимаю, какие цели преследует Грифон. Он-то знает о безвременной кончине Осипова. И понимает: решение по спецхрану тогда еще не усопший принимал отнюдь не в гордом одиночестве. Потому Грифон честно выполняет свой служебный долг, не нарушая указаний, полученных от Осипова. Значит, он действительно пытается вывести меня из игры, чтобы я унес ноги куда подальше. Другими словами, направился прямиком к Сабле. А заодно пытается вычислить группу поддержки, которая, по его расчетам, вполне может остаться в Косятине для окончания операции.

Да, мне сейчас нелегко. Но Грифону еще тяжелее. У него-то поддержка слабая, даже если трудится в Службе Безопасности Украины. Грифон не может обратиться к сослуживцам за помощью, откровенно признаться им, мол, коллеги дорогие, на самом деле моей главной задачей является не забота о безопасности страны, а охрана сокровищ, неведомых миру, но реально существующих гипербореев.

Вычислить группу поддержки было проще простого. Приезжих в Косятине не так уж много, установи за каждым круглосуточное наблюдение — и спокойно плюй в потолок до появления результатов слежки. Как в кино. А что, быть может, Будяк стал первой жертвой очередного серийного маньяка-убийцы? У нас их сейчас столько развелось, еще больше, чем сексуального меньшинства, и каждому лавры Дракулы спать не дают. Тем более, вампир действовал исключительно в потемках, а для этого в стране создаются все условия, ну прямо-таки как в киносказках.

Вот там Грифону было бы еще проще. Сколько топтунов требуется для слежки? Пятьдесят? Нет проблем. Группы захвата нужны? Дивизия уже наготове. Какие автомобили у противников? Чересчур скоростные вездеходы? Тоже еще событие. Берем джипы «Хаммер», на худой конец — «Мерседесы». И бензина — хоть залейся, никаких лимитов. А средства связи? Самые современные, стоимостью в сотни тысяч долларов. При таком раскладе в кино, как обычно, зло будет наказано. В жизни, как показывает опыт, все произойдет тоже как обычно.

Телефон в моем «люксе» не работает, а о существовании сотовой связи в Косятине до сих пор вряд ли подозревают. Но даже если бы она здесь функционировала, вряд ли у местных господ-товарищей имеется прибор, позволяющий расшифровывать коды, слушать разговоры. Он и столичным сыщикам не по вечно дефицитным бюджетным средствам. К тому же не приходится особо опасаться засветить явно срисованного Рябова. Бросив беглый взгляд на растерзанного Будяка, извлекаю из бокового кармана телефон и искренне радуюсь, что до сих пор никто не догадался экономить электроэнергию на искусственных спутниках.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В том, что, несмотря на смерть Будяка, город Косятин испытывает определенные трудности по части разгула преступности, пришлось убедиться в изоляторе временного содержания. Осчастливившая гостеприимством камера рассчитана на шесть постояльцев, однако вместо пары десятков задержанных здесь отчего-то томились всего два индивидуума. На свободе такие постоянно ищут третьего, и мне было впору задумываться о пресловутом гуманизме, наконец-то шагнувшем из теоретической плоскости непосредственно в камеры.

Вместо того чтобы обрадоваться появлению третьего, один из соседей попытался доказать: место под солнцем изолятора принадлежит исключительно ему. В камере почему-то отсутствовали предметы первой необходимости для убийства свободного времени в виде телевизора и стереосистемы. При таком отношении к первоочередным нуждам узников опухший от вынужденного безделья старожил посчитал: вновь прибывший появился на свет исключительно, чтобы выступить здесь в роли клоуна, и для начала решил устроить мне прописку.

От заспанного, радостно осклабившегося типа больше несло потом, чем мочой. Судя по его искусно выполненным татуировкам на пальцах, их колол великий мастер до опохмелки в чересчур стерильных условиях неподалеку от пивной будки.

Я нарочно не вытер ноги о грязное полотенце, лежащее у порога. Что поделаешь, характер. Несмотря на постоянно возникающие непредвиденные обстоятельства, волей-неволей влияющие на мой образ жизни, никогда еще не позволял роскоши вести себя по-другому, чем привык. Вот отчего на вопрос алкаша: «В жопу дашь или мать продашь?» не ответил фразой: «Жопа не дается, мать не продается», ставшей вершиной зэковского остроумия, а повел себя как полагается фраеру.

В сложившейся ситуации рисковать не приходилось: на пресс-хату этот филиал местного клуба веселых и находчивых явно не похож, в нем населения раз-два и обчелся. Пристально посмотрев на продолжающую ехидно ухмыляться крутизну, которая, по всему видать, была заловлена общественностью при дерзкой попытке украсть яйца из курятника, я щелкнул пальцами правой руки.

Как и следовало ожидать, искренне считающий себя настоящей блатотой вонючка скосил взгляд в сторону звука и тут же получил мой коронный удар в печень. Этот удар — всего одно из преимуществ левши в драке — оказал на татуированного весьма плодотворное влияние. Грозный хозяин камеры мгновенно нашел свое место на грязном полу и усиленно исполнял вид главного пациента доктора Боткина незадолго до переселения в нулевую палату.

Ну кто, кроме левши, сумел бы так плодотворно повлиять на его печень, измученную денатурированным алкоголем в непрерывных боях с собственным здоровьем? Если бы в свое время неизвестно куда задевавшееся общество «Трезвость» пригласило меня в качестве консультанта по здоровому образу жизни, многих ханыг можно было бы отучить от желания заливаться под завязку с утра пораньше. Тем более, как доказала жизнь, другие меры разговорно-плакатного направления на них действовали почему-то недостаточно убедительно.

Второй обитатель камеры, вместо того чтобы прийти на помощь к соседу, усиленно демонстрировал на нарах, что является продуктом пламенной страсти манекена и мумии. Я посчитал: церемония знакомства с местными криминалами прошла в теплой, непринужденной обстановке, а обмен верительными грамотами состоялся окончательно и бесповоротно, тем более, великий специалист по матерям и жопам перестал корчиться на полу в предсмертных судорогах и вернулся к жизни. Он довольно твердо стал на четвереньки и принялся весьма активно блевать. Наверняка этот процесс ему не в диковинку, решил я, глядя на не очень-то аппетитный зад татуированного, подскакивающий в такт дергающейся голове. Мне такой и даром не нужен, в отличие от освежителя воздуха. Конечно, было бы неплохо, если б менты проявили подлинное человеколюбие и заперли меня в одной камере с Красной Шапочкой, пришив ей нарушение гостиничного режима. Ну хотя бы на трое суток... Впрочем, подобная мысль пахнула явным извращением даже в этой косятинской сказке.

Свое главное предназначение в камере я уже выполнил, не слишком рискуя получить срок за хулиганство. Облевавшийся гражданин, конечно же, откровенно поведает вертухаю, как совершенно случайно упал на пол, но при этом менты получат реальное подтверждение, что задержанный — левша.

Пусть следствие пока не располагает результатами экспертизы, я точно знаю — смертельные удары Будяку наносились правой рукой. Мы ведь с Рябовым умеем делать выводы и в более сложной обстановке. Поэтому мне, слабонервному, пришлось потерять сознание в залитом кровью номере отеля «Метелица» ровно на полтора часа. До тех самых пор, пока я не очухался, а на дежурство в местном райотделе не заступил майор Олег Валентинович Саенко.

Честный мент. Именно так охарактеризовал его Рябов, попутно пояснив, на чем зиждется пресловутая честность. Майору Саенко нет нужды регулярно сшибать мзду, получать шуршащие презенты от местных торговцев или состоять на содержании какой-нибудь фирмы.

Его супруга опутала Косятин мощной сетью из двенадцати лотков, обеспечивая семье достаточный прожиточный минимум по местным меркам. Не приходится сомневаться: мадам Саенко, в отличие от других коммерсантов, очень даже неплохо экономит на отсутствии пристального внимания к своей деятельности со стороны санэпидемстанции, коллег мужа и будяковской бригады. А потому майор Саенко может быть действительно честным ментом, так что генерал Вершигора вряд ли ошибался, выдав такую непривычную для коллег характеристику.

То, что майор Саенко нарвался на расследование убийства по горячим следам, не дожидаясь, пока прибудет следователь из областной прокуратуры, меня даже очень радует.

Больше того, думаю, дело у него не заберут из-за твердой уверенности руководства в профессиональных навыках майора Саенко. А чтобы честному менту было легче работать, начальника райотдела разбудил среди ночи телефонный звонок. Тот наверняка сперва чего-то недовольно буркнул в трубку сонным голосом, а затем, скорее всего, вытянулся по стойке «смирно» рядом с ночным горшком. Еще бы, замминистра телефонирует, трехэтажные маты гнет, на которые положено отвечать «Так точно!» донельзя бодрым голосом.

Легко представить себе, как улучшилось настроение у гражданина начальника, когда зам замминистра поинтересовался: кто там вышел на это дело, портящее картину твоей и без того хреновой работы? Саенко? Ну и хрен с ним, пусть ведет дальше. Тем более, задержанием известного бизнесмена заинтересовались высокие инстанции, если что не так — уже есть с кого спускать шкуру. При такой позиции министерства руководителю райотдела остается только снова орать «Так точно!» с явными оттенками радости в голосе, оттого как собственная жопа дороже подчиненной головы. Пусть даже мент понимает: руководство есть руководство. Вполне можно ожидать, как при пиковом раскладе тот же замминистра заорет: ах ты, туда-сюда и мать, но не родина, как ты посмел поручить это дело какому-то засранцу?! Его надо было гнать с работы еще раньше тебя!

И без того гражданину начальнику несладко. Еще бы, Будяка грохнули, самое настоящее резонансное убийство. Вдобавок сильно подозреваю, со смертью крестного отца местного пошиба у начальника райотдела на какое-то время начнутся проблемы материального характера. До тех самых пор, пока их не примется решать будяковский преемник. Это же как гражданину начальнику надо голову ломать. Не над ходом расследования, само собой, а над утверждением наиболее достойной кандидатуры на освободившуюся должность в связи с переходом Будяка в мир иной.

Но это его головная боль, которая весьма плодотворно сказывается на моем самочувствии. У честного мента Саенко полностью развязаны руки; уж он-то старается отвести беду от невиновного человека и отмазывает меня с такой силой, словно от исхода дела понятно в чью пользу получит, кроме премии, внеочередное звание.

В отличие от премии, насчет присвоения майору чина подполковника я пока не уверен, хотя в свое время мне доводилось покупать генеральские погоны. Но если возникнет подобная производственная необходимость, то, с моей точки зрения, Олег Валентинович уже заслужил и более высокое звание. Это стало ясно во время допроса, когда Саенко, вместо того чтобы заботливо навешивать на основного подозреваемого в убийстве всякое дерьмо, принялся выстраивать мое непотопляемое алиби.

Дело дошло до того, что майор попытался выяснить: кто, с точки зрения задержанного исключительно для полного выяснения некоторых обстоятельств, мог так здорово оприходовать Будяка в графе обитателей преисподней? После этого вопроса мне пришлось вести себя менее капризно, прекратить выдавать соображения насчет присутствия адвоката на допросе и требовать непременно фирменного Пэлл-Мэлла» вместо той гадости под видом «Мальборо», которой от всей души угощал честный мент.

Я высказал следствию все, что думаю, лишь бы убить время в ожидании положительного решения собственной судьбы. Мои подозрения вызвали у майора неподдельный интерес, он аккуратно записывал в протокол чистосердечные признания человека, который всей душой стремится помочь следствию в поисках убийцы, согласно гражданскому долгу и статье Уголовного кодекса. Вот почему я кололся быстрее, чем орехи в руках опытной домохозяйки перед изготовлением торта «Наполеон». Мы с Владимиром Ивановичем, кстати, как вы говорите? Будяк? Впервые слышу... Да, так мы с известным косятинским бизнесменом Владимиром Ивановичем Усенко заключили в неформальной обстановке пока устное соглашение о совместной деятельности. Однако после того, как я вернулся к себе, у него, по всему видать, возник какой-то срочный вопрос. Вот он и отправился в мой отель. А супруга Владимира Ивановича подумала о чем-то нехорошем и в порыве ревности пошла следом с топором за пазухой...

А чего, собственно, удивительного, если подобное преступление — одно из самых распространенных. Вы, гражданин майор, взяли бы и подсчитали, сколько раз в нашей стране жены выясняли семейные отношения с помощью топора — и цифры на вашем калькуляторе будут зашкаливать.

Олег Валентинович добросовестно записывал в протокол не только требовавшиеся для моего освобождения из-под стражи сведения, но и ту ахинею, которую я нес перед финальной стадией допроса. Кроме версии о ревнивой жене, возникли подозрения насчет недремлющих конкурентов и очередного серийного маньяка, я чуть было не перешел к проискам иностранных разведок, однако вместо этого пришлось подписывать протокол.

Отправляя меня в камеру, честный мент поступил так, что не возникло тени сомнения: жизнь, похожая на сказку, продолжается. Майор одарил задержанного пачкой сигарет, попутно поведав: Будяка убивали в то время, когда я находился в обществе ветерана вооруженных сил Чекушина и его внучки. Эти родственники подтвердили: из их номера я не выходил. К тому же я отчего-то подписывал протокол левой рукой, а убийца, хотя пока нет результатов экспертизы, похоже, правша. Кроме того, майор понял, почему у меня возникла необходимость подлечить нервы радоновыми ваннами. От кровавого зрелища в номере у здорового человека может случиться припадок, что уж говорить о таком доходяге, как я? Неудивительно, что без чувств грохнулся, тем более, майор успел связаться с Южнморском, и «Тарантул» подтвердил: по нашим данным, ваш подозреваемый не имеет никакого отношения к организованной преступности и является весьма достойным членом нашего траханого общества.

И вот сейчас, лежа на нарах, узник терпеливо ждет часа свободы, не слишком опасаясь, что соседи рискнут продолжать его камерное образование. Я им даже пару сигарет подбросил, естественно, не чтобы задобрить, а от не усопшего в новых исторических условиях чувства солидарности трудящихся, на котором был воспитан.

А еще меня воспитали правшой. Стоило сесть за школьную парту, как поехал по скамье вслед движениям левой руки. Это было явным непорядком и вызовом не только системе среднего образования, но и советскому образу жизни. Если весь класс пишет правой, то какое право имеет кто-нибудь делать то же самое левой? Природа в расчет не бралась, тогда реки вспять поворачивали, хорошие художники вместо звания заслуженных-народных получили титул «пидорасы», кукурузу на Северном полюсе сажали, Америку ракетами стращали, неужто они со мной бы не справились?

Справились. Но только в том, что касается чистописания правой рукой. Если не кривить душой, спасибо, дорогая моя первая учительница, в том числе за этот урок. Не потому, что с тех пор я не делаю различий между левой и правой, а за верное восприятие окружающего мира, где самое опасное — хоть чем-нибудь отличаться от других.

Я снова благодарил свою первую учительницу, когда пришел в спорт. Дрался на рапирах, держа оружие в левой руке, и попутно осваивал саблю. Исключительно правой, чтобы не разбалтывать кисть, как считал, рабочей руки. Зато потом выяснил: в отличие от очень многих так называемых индивидуумов, сбитых в совокупность советского народа, мои руки практически равны, нупрямо как теоретически граждане перед законом. Только вот об этой особенности следствию знать не обязательно, пусть даже такому справедливому, намек которого по поводу ударной руки я понял. И косвенно подтвердил алиби с помощью печенки татуированного сокамерника.

Несмотря на то, что пока все относительно хорошо, не считая воздуха в камере, меня беспокоит одно обстоятельство. Отсутствие на рабочем месте администратора, когда я звонил в милицию, пользуясь его телефоном. Естественно, не потому, что он единственный человек, который мог бы по-настоящему подтвердить мое алиби. Как ни крути, но просквозить мимо дежурного администратора поздним вечером мог бы исключительно Святой дух, каковым покойный Будяк точно не был.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Я сидел в номере и на подписке о невыезде.

Мой «люкс» опечатали вскоре после того, как менты сильнее чесоточных клещей взбудоражили своими расспросами постояльцев отеля. После убийства в «Метелице» и без того немногочисленное население заведения отчего-то слегка поредело. А казалось бы, здесь только у меня слабые до невозможности нервы, и кровавые суеверия постоянно бьют по мозгам.

Рябов, расположившись в кресле, по которому тоскуют все свалки мира, привел в действие небольшой «дипломат». Пока мент Саенко непонятно на кой мордовал меня на очередном допросе, Сережа тщательно обследовал любезно предоставленный администрацией годами бронированно-пустующий «люкс». В нем вместо привычных тараканов коммерческий директор отчего-то обнаружил допотопного «клопа». Когда Рябов продемонстрировал свою находку, я почувствовал себя как минимум на двадцать лет моложе. Что касается начальника службы безопасности фирмы, то, по его мнению, изготовленные подобным образом насекомые должны были вымереть надежнее мамонтов в ледниковый период «холодной войны».

К нашему великому удивлению, телефон в этом номере отчего-то функционировал. При таком трепетном отношении к постояльцу даже не хотелось проверять, каким прослушивающимся антиквариатом нафарширована последняя модель аппарата времен проклятущего тоталитаризма.

После того, как Рябов вопросительно посмотрел на меня, я без тени смущения прикурил стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла» и с наслаждением затянулся.

— Ладно. Показывай, — требовательным тоном бросил коммерческий директор фирмы «Козерог».

— Топор, которым я изрубил Будяка?

— Топор или другой предмет убийства не обнаружен.

— Сережа, я просто счастлив. Так что тебе продемонстрировать?

— Как что? — почти искренне удивляется Рябов. — Ты же наконец попал, куда всю жизнь нарывался. Вот это самое «Кто не был, тот будет, кто был — не забудет» у тебя на груди наколото? Или где?

— Или там, Рябов. Учти, у нас, у зэков, в отличие от вас, фраеров, за горбатое слово полагается перо в бок.

— И это говорит человек, всю жизнь утверждавший, что он фраер, — огорченно произнес Рябов, морщась то ли от моих слов, то ли от сигаретного дыма. — Убеждал меня: фраер не должен обращать внимания на законы, придуманные блатными...

— ...А диктовать им свои, — продолжаю в ответ. — Так разве я отказываюсь? Поехали?

— Поехали, — легко согласился Сережа и спросил: — Знаешь, что ментов взбудоражило больше всего?

— Отсутствие администратора?

— Это тоже. Но две сотни презервативов в твоем чемодане — еще больше.

Аккуратно погасив окурок в мраморной пепельнице, каким-то чудом уцелевшей от рук уборщиц со времен сталинского террора, возмущаюсь:

— А как же иначе? Я же, в конце концов, не должен ничем отличаться от прочих болящих-отдыхающих. Кстати, ты не знаешь, мои соседи...

— О твоих соседях речь еще пойдет, — прогарантировал Рябов. — В общем, так. Кое-какие данные по Грифону получены. Мне кажется, Воха с ним уже встречался.

— Интересно, кто претендует на это псевдо?

— Директор местного техникума измерительных приборов. Чересчур интеллигентен для своего места.

— В галстуке ходит? — пытаюсь выяснить, на чем зиждутся подозрения заместителя коммерческого директора.

Рябов посмотрел на меня так, будто я всунул в рот одновременно четыре сигареты, и слегка резче обычного поруководил моей скромной персоной:

— Давай серьезно. Нам есть над чем думать.

Согласно кивнув головой, делаю глубокую затяжку. Вот что значит незавидное положение кандидата в заключенные. Даже подчиненные вертят мной, как хотят. Хорошо еще, такое отношение легко укладывается в схему накатанного годами взаимодействия с Рябовым.

— Значится, пойдем дальше, — более миролюбивым тоном заметил Сережа. — Решетняк Клим Николаевич, отставник, награжден боевыми орденами и медалями. В мирное время. Сидит в рабочем кресле чуть ли не на спецхране.

— Отношение к измерительным приборам?

— Прямое, — отрезает Рябов. — Работал в свое время в КБ генерала Калашникова...

После этих слов Сережи я стряхнул пепел мимо мраморной тары.

— Калашникова? А ты знаешь...

— Знаю, — отрезает Сережа. — Твой сосед по отелю с внученькой. Которая тебе покоя не дает... Словом, он приехал сюда по приглашению старого сослуживца.

— А чего в отеле живет? — не отказываюсь от возникшего подозрения.

— Как чего? Чтоб тебе было легче внучку склеить... Или из-за бытовых условий приятеля. Тот в двухкомнатной квартире панует.

Вместе с женой, сыном, невесткой и двумя внуками. К этому счастью вдобавок — бабушка. Сюда еще дедушку с внучкой — полный перебор.

— Сережа, ты забыл, где живешь. У нас по этой части переборов не бывает...

— Дальше... — не обратил внимания на попытку демарша Рябов.

— Постой, — мгновенно доказываю, кто кому должен подчиняться. — Этот Решетняк, он что, взяток не берет, хату купить не может?

Рябов отчего-то вздохнул и признался:

— Не берет. Мы навели справки.

Да, дела. Директор техникума не берет, мент Саенко не берет, ну разве что от нас единоразово получит. Я, выходит, действительно попал в сказку?

— На чем основаны твои подозрения, Сережа? — вполне серьезным тоном спрашиваю коммерческого директора.

— Покаты тут гладиаторские бои устраивал, поступили дополнительные сведения.

— Позволь напомнить, тебе запрещено использовать пресс-группу без моего согласия, — говорю как можно жестче.

— Нужны мне твои искусственники, — отмахнулся Сережа. — У меня своих хватает. И не этих придурковатых...

— Короче, Сережа!

— Короче — длиннее. Ты чересчур их разбаловал, — проявляет невиданную заботу о прибыли фирмы коммерческий директор. — Они скоро станут тебя раскалывать на бумагу, если в сортир нацелятся. И дополнительно потребуют заплатить за этот процесс.

— Не твое дело, — решительно отрезаю в ответ. — Твоего кармана мои затеи не касаются.

— Зато мои очень даже коснутся, — предупредил Рябов, явно продолжая считать, что группа Бойко кормится и за его счет. — В общем, так. В КБ Решетняк трудился всего одиннадцать месяцев. А до того — совершенно в другой системе. То есть отделе. Вдобавок очень даже подходит по возрасту.

— Откуда такая уверенность?

— Грифону должно быть не менее сорока пяти. И не более шестидесяти.

— Прекрасный диапазон, — воодушевился я. — Но ведь для тебя главное не возраст, а пресловутый отдел. Какой именно?

— Восьмой отдел Первого Главного управления КГБ, — почти отчеканил Рябов.

Вот это да. Решетняк явно занял свое очередное место в жизни и по-прежнему сеет разумное, доброе, вечное. Плоды его работы до сих пор дают всходы на чересчур испаханной земле некогда братского Афганистана. Именно там в канун восьмидесятого года хорошо порезвились труженики канувшего в небытие того самого отдела под номером восемь. Теперь и мне неведомый Решетняк кажется слишком подозрительным. Чтобы бывший сотрудник «восьмерки» подался в кресло директора техникума вместо более комфортной мебели, положенной руководителю службы безопасности крутой фирмы? Или, на худой конец, не стал консультантом не менее уважаемой преступной группировки?

А ведь как работал. На загляденье. Был у нас большой друг Амин, которого народ избрал президентом. Советский Союз, ясное дело, тут же поздравил этого Хафизуллу с высоким доверием сограждан, попутно высказав горячее убеждение, что и в будущем братские отношения между СССР и революционным Афганистаном станут развиваться на основе договора о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве. Через полгода Амин стал чересчур драть суверенный нос, да так, что его было невозможно не заметить из-за соседской границы. По такому поводу Хафизулла по-быстрому превратился из пламенного борца за мир в кровожадного агента американского империализма. После этого никто в нашей стране не удивился, что народ Афганистана, исстрадавшись под пятой тирана, устроил восстание. На второй день после его начала по решению революционного трибунала свободного Афганистана перерожденец-президент был казнен.

На самом деле и революция, и казнь очередного агента империализма состоялись на день раньше. Когда, согласно договору, Амину и его любовнице по-добрососедски устроили в декабре досрочную встречу Нового года скромные труженики восьмого отдела Первого Главного управления КГБ. В президентском дворце состоялся фейерверк с помощью петард «РГД». И праздничный салют из донельзя интернациональных «Калашниковых». Амин отправился на небеса наслаждаться ласками неземных гурий, а в Афганистан наконец-то пришла хорошая жизнь.

Жаль только не знают некогда братские афганцы, кого поименно за нее благодарить, кроме давно откопытившегося Политбюро. Так ведь продолжают жить другие ветераны-декабристы, вроде заседателя революционного трибунала, славного представителя восставшего против тирании афганского народа, этого, мягко выражаясь, ибн Клим Решетняка.

Такой спец по измерительным приборам вполне способен самолично топором помахать, несмотря на почтенный возраст. Разве ему, подобно другим, не приятно вспомнить молодость? Да, не ошиблись родители, назвав Клима в честь самого выдающегося стрелка всех времен и народов наркома Ворошилова. Куда там до него легендарному Теллю. Спросить бы покойного президента Амина: кто лучше стреляет — наш борец за мир Клим или немецкий реваншист Вильгельм, интересно, что бы он ответил?

Но сейчас такое положение, о покойных Аминах Бабраковичах думать недосуг. Меня больше возможные кандидаты в покойники занимают.

— Значит, Сережа, говоришь, старый дружбан к нему приехал. С внучкой. Совершенно случайно этот отставной подполкан встретил меня, пригласил к себе...

— Ты, конечно, не отказался...

— Из уважения к сединам... — продолжил я.

— ...Но, по-моему, внучке краситься рановато, — наконец-то улыбнулся Рябов.

Укоризненно посмотрев на Сережу, весьма самокритично замечаю:

— Не это сейчас главное.

— Вот именно, — не сдержался коммерческий директор. — Наверняка производил впечатление.

— Да нет, больше мемуары выслушивал, — чуть ли не оправдываюсь в ответ.

— Пока ты их выслушивал, кто-то у тебя в номере порезвился. Бесшумно, несмотря на орудие преступления. Топор или мясницкий нож. Есть над чем думать.

Для воздействия на характер Рябова мне пришлось прикурить очередную сигарету.

— Да, Сережа, ты хватки не теряешь. Небось, успел правила дорожного движения нарушить? Откупился, понятно, по-царски. Потом с ящиком водки в райотдел, там, понятно, отыскались знакомые твоих знакомых. Правильно?

— В самых общих чертах, — подтвердил главный коммерсант «Козерога». — Знаешь, что меня больше всего интересует?

— Знаю, Сережа, — отвечаю серьезным тоном. — Еще бы, столько лет вместе. Именно интересует, а не интересовало. Тебе любопытно, не куда задевался администратор отеля, а кому именно из ментов он стучал.

Сережа засопел с явным недовольством, словно у него отбивали громадный шмат работы.

— Прогоняю ситуацию, — не стал возражать как всегда что-то тщательно скрывающий Рябов. — Дедушка то ли с чьей-то подачи, то ли по простоте душевной пригласил тебя в гости. Ты согласился ради внучки. В это время в гостинице появляется Будяк. Сразу отметаю твой вопрос: своим ходом. Один или еще с кем-то — предстоит выяснить. Вариантов мало, всего два. Либо Будяка исполнил исчезнувший администратор. Либо тот, кто оприходовал Будяка, затем ликвидировал администратора.

— А если он стал невольным свидетелем, испугался и где-то запрятался? Сидит пережидает...

— Не думал, что камера так может повлиять на тебя, — назидательно поднял палец Рябов. — Он, как понимаю, не сидит переживает, а лежит и воняет... Ну, может, насчет воняет — преувеличение. Зима все-таки. Как весна придет — пойдут подснежники, попробуй опознай всех. Ладно, авось не залежится. Решетняка попробуем пробить дальше, хотя это вряд ли, но все-таки...

— Дедушка с внучкой...

— Уже. Все в порядке.

— Быстро у тебя с ним получилось, — смотрю на Рябова с неменьшим подозрением, чем он на окружающий мир. — Этот отставник — узел на ровном месте... Кстати, почему Будяка изрубили? Рискованно. Одежда в крови, я в любой момент мог вернуться в номер. Тот, кто это...

— А ты как хотел? Пулей в голову, оружие рядом бросить, как оно обычно делается? Зато при топорном исполнении версии плодятся, как вши в коросте. Значит, он опытный игрок. Как в преферансе. Чем больше пробоев на «мизере» — тем труднее ловить. В общем, сейчас нужно не гадать, а выяснять... Да, не вздумай на безружейную охоту вывалиться или от нечего делать за киносъемками наблюдать.

У меня создалось твердое впечатление, что общение с ментами повлияло на Сережу гораздо сильнее, нежели камера — на его руководителя.

— Слушаюсь, господин фельдфебель, — достойно реагирую на слова явно переутомившегося Рябова.

— Кроме того, — снова не повелся на подковырку коммерческий директор, — есть еще одна новость. Приятная. В городе объявился следователь по особо важным делам из областной прокуратуры господин Маркушевский. Он в ментуре кордебалет закатил. От имени своего руководства, конечно. Любопытно, отчего это прокуратура нарывается на дополнительный объем работы?

— Другими словами, ты пока точно не знаешь.

— Не знаю. Но учти, Маркушевский резко сунул нос в дело об убийстве. Оно-то на их контроле. Почему-то сильно заинтересовался дракой в баре. Хорошо, о твоем поединке здесь пока не ведает.

— Саенко доложился? — ухмыляюсь от предвкушения возможной встречи с очередным господином из внутренних органов.

Рябов откинулся на спинку облезшего кресла и заржал:

— А мне не только Саенко докладывает.

— Это я уже понял.

— Что ты понял? — в голосе коммерческого директора пробились нотки чрезмерного любопытства.

— Как что? Что у тебя достойные отношения с ментами. Они, как везде утверждается, в твоем лице опираются на широкие массы населения в своем нелегком труде...

— Теперь у меня вопрос, — прерывает Сережа. — Откуда знаешь, что администратор...

— ...Помогает ментам в оперативной работе? Просто его преосвященству это делать куда проще, чем уборщице.

— Какому преосвященству? — на всякий случай встревожился начальник службы безопасности фирмы.

— Это в прошлом так администраторов называли, — успокаиваю собеседника. — Отель без стукачей — как селедка без лучка. И какая самая лучшая кандидатура на эту ответственную должность? Ну не директор же, в самом деле, должен же кто-то и на него погрюкивать. Впрочем, давай о самом главном. Когда берем спецхран?

— Не берем! — твердо сказал Рябов. — В смысле, что тебя там близко не будет. И не вздумай, как всегда, поступить по-своему. Я тебя знаю. Сейчас начнешь зевать, а уйду — вполне возможно, начнешь показывать характер. Ангельский. Сам в спецхран сунешься. Забыл, что ты работаешь на отвлечение?

— Не дергайся. Как договорились, так будет. Получи по этому поводу еще одну задачу...

— Знаю, — отмахивается Рябов. — Тебя заинтересовало такое необычное служебное рвение...

— Не просто заинтересовало. Мы с тобой, конечно, парни любознательные, но гораздо важнее остудить служебный пыл этого Маркушевского. Чувствую, он станет путаться под ногами...

— Ну и пусть, — слабо возражает Сережа. — Это не так уж и плохо для твоей линии.

Я пристально посмотрел на Рябова, как всегда выдававшего информацию порционно.

— Могу и отвлечь. Элементарно. Изрубить несколько человек топором. Первых попавшихся. В течение ночи. Тогда этот важняк от тебя быстро отлипнет...

— Саенко топтуна приклеил? — догадался я. — Да, надежнее алиби не придумать. Только, к сожалению, твою шутку в жизнь не воплотишь.

— Почему? — прикинулся непонимающим Сережа.

Можно подумать, он не понимает: мы никогда не опустимся так низко, чтобы действовать их методами.

Я искренне оценил высокий уровень Сережиного юмора и чуть резче, чем следовало бы, спросил:

— Ты не ответил на вопрос о спецхране.

— Им будет заниматься моя команда, — отрезает Рябов. — В подпоре — охотники Челнока. Воха и другие режиссеры прикрывают отход, В крайнем случае. Но, думаю, до этого дело не дойдет. Ты старайся пореже высовываться, тем более...

— Сережа, я не маленький. Твоя просьба меня устраивает. Сам понимаешь, меня больше интересует вероятность свидания с Аленушкой, чем с патологоанатомом.

— Да? — в голосе Рябова просквозило ехидство. — А сам постоянно делаешь все возможное, чтобы попасть именно к... Кстати, данные вскрытия. Будяка сперва оглушили, а затем стали разделывать.

— Кто бы мог подумать! — всплескиваю руками, как умирающий лебедь на балетной сцене. — А я все ломаю голову, отчего мой несостоявшийся партнер умирал молча, как подобает герою? Не орал: «Зачем ты взял этот тесак, зачем?».

— Кончай резвиться, дело серьезное. Сам понимаешь, у Грифона есть команда. Небольшая, но все-таки. Так что...

— Так что я готов чистосердечно отвечать на вопросы гражданина важняка, если только до этого ты не сумеешь... Сколько ему лет?

— Пятьдесят два, — не задумываясь, выпалил Рябов.

— Ты точно сумеешь, — пробормотал я и подошел к окну. — Не боишься, что топтун...

— Так он Саенко докладывает. Кроме того, ты мой земеля, какие дела? Все, я пошел. Работы — валом.

Рябов с гордым видом утащил свой волшебный «дипломат» из моего нового обиталища. Теперь меня будут слушать все кому не лень. Одного «клопа» мы оставили на расплод. Впрочем, рассуждать вслух не собираюсь, однако понимаю: Сережа, как всегда, остался верен себе. Откуда он узнал об инциденте в гостинице с посланцем Будяка? Не от исчезнувшего же администратора, в самом деле. Или этого медведя Васьки, которого пришлось учить уму-разуму и культурным манерам. Удивляться не приходится — и у меня, и у Сережи сходные методы работы, позволяющие сохранять небольшие тайны друг от друга. Именно такой необычный стиль всегда давал неплохие результаты при решении непростых производственных задач.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Машина с чересчур любопытными седоками торчала неподалеку от отеля. Чтобы сделать их времяпрепровождение более приятным, я исполнил вслух арию князя Игоря дивным голосом. Улови его какой-то Паваротти, он бы мигом бросился делать пластическую операцию на ушах с помощью эпоксидной смолы. Но граждане, торчащие в микроавтобусе, оказались более подготовленными к именно что оперному искусству. Тем не менее после предфинальных нот сольного воя их авто резко стартовало с места.

Иди знай, может, они сейчас заняты более важной задачей. Например, пытаются понять: отчего чуть раньше в наушниках вместо моего дивного голоса раздавалась такая неразборчивая какофония, почти как на концертах некоторых рок-групп, сильно экономящих на качестве аппаратуры за счет слуха и нервов зала. Впрочем, на рок-концерты люди приходят покайфовать-подергаться. А уже потом за песнями, тексты которых не имеют особого значения.

Как бы то ни было, я решил слегка размяться, тем более, «Метелицу» обесточили. К тому же топтун явно томится от безделья, а меня, налогоплательщика, это никак не устраивает. Пусть поработает, потопчет снег, резво пошастает в потемках, особенно когда перейду на волчий шаг, а затем, если не упадет от усталости в манящий не хуже постели сугроб, проводит меня к отелю.

Конечно, было бы неплохо сходить в гости. К тому же Рябову. Однако, во-первых, сильно сомневаюсь, что он торчит в четырех стенах, а во-вторых, не знаю, где Сережа обитает. Естественно, для пользы дела. Что же до возможности посетить внесших заметную лепту в усиление моего алиби ветерана Чекушина и внучки, то она отметается по техническим причинам. Еще один вечер, озвученный мемуарами подполковника, и вместо радоновых ванн можно нарваться на шприц с серой.

Для полного туристического счастья мне только не хватало длительной экскурсии по местному дурдому, к тому же сильно сомневаюсь в существовании такой достопримечательности в Косятине, несмотря на то, что с настоящими психами теперь — сплошной перебор. Даже если не иметь в виду тех, кто цепко держится всеми конечностями за любую из ветвей власти. Такое творят, что понять их действия может исключительно больной на голову, лечащийся голоданием. Или очень умные люди, знающие присказку «Чем хуже — тем лучше».

Протерев слегка запотевшее стекло, я все равно ничего не увидел за окном. Топтун наверняка греется в вестибюле, а «рафик» времен победившего самого себя социализма урыл подальше от меня — поближе к руководству.

Слухачи успели убедиться — меня можно прослушивать с неменьшим успехом, чем дождаться толку от отечественной промышленности. Им впору ломиться к своему министру: дай пару лимонов на современную аппаратуру. А откуда их взять тому же министру? Ему самому пару лимонов не помешают, что он, рыжий? Да нет, лысый...

От таких дельных мыслей оторвал торопливый стук в дверь. На перевоспитанного Ваську не похоже, бригаду Будяка сейчас сильно мытарят, им не до поздних визитов. Я зажег благоухающую керосином лампу, и ее тусклый свет озарил перепуганное лицо Аленушки.

— Дедушке плохо! Сердце! — выпалила девушка с порога, и я поневоле почувствовал себя главнее Парацельса. Интересно, как она узнала, где мой новый номер?

— Лампу возьмите, — попросила Красная Шапочка с непокрытой головой, — я в нашей стекло разбила.

Трагическое сообщение. Материальному благополучию страны нанесен очередной экономический урон. Если каждый начнет лампы курочить, откуда взяться освещению? Снова придется выбрасывать лозунги начала века о повальной электрификации, и тогда сидящим на торговле энергоносителями поплохеет еще больше, чем ветерану Чекушину, о котором трепетно заботится правительство, делающее все возможное для максимальной экономии на его пенсии.

По лицу отставника крупными горошинами стекал пот, словно он не скорчился на кровати, а шел к финишу лыжного марафона. Добегался, товарищ подполковник. Я приложил ладонь к его груди, и сердце отозвалось частыми толчками.

— В больницу нужно, — мягко ставлю единственно верный диагноз, на который постоянно способен.

И в таком положении отставник держался, как подобает вояке с солидным стажем. Филипп Евсеевич одарил меня красноречивым взглядом, будто его фамилия Македонский, а отца Аленушки зовут Сашей. Он прикусил губу и гордо покачал головой.

Несмотря на героические мемуары о госпиталях, Чекушин отчего-то не сильно стремился перелечь из постели «Метелицы» на больничную койку. Может, он решил: сердце, как и подагру, стоит лечить лыжетерапией?

Как ни старался ветеран, но в больницу он все-таки попал. Я подсуетился еще сильнее, чем если бы он был моим тестем. Больше того, нанял угревшегося в вестибюле топтуна в качестве водителя, посулив ему целых пять долларов. Скромный труженик конторы Саенко после расценки на труд весьма условными единицами погнал заводить стоящий у чекушинской «Волги» «Москвичок» темпами, доказывающими: забота о человеке — для него не пустой звук. Даже если этот человек вовсе не я. Тем более, топтун, по всему видать, радовался редкой возможности совмещения приятного с полезным: не упускать меня из виду и одновременно заработать. В сложившейся ситуации он должен быть счастливее Золушки в объятиях принца.

Стоило добраться до больницы, как ее страждущих, в том числе и врачей, любезно одарили подачей электроэнергии. Я погнал топтуна за санитарами и носилками, а сам направился к дежурному врачу этой на удивление ухоженной крохотной больнички с ее персоналом, явно не избалованным повышенным денежным вниманием со стороны родственников недужных.

Здесь, на периферии, еще витают остатки духа, заложенного земскими врачами. И сегодня, понятное дело, для врачей главное — поставить пациента на ноги, ну а если за это еще и благодарят, так вряд ли кто-то из гиппократов становится в донельзя гордую позу героического подпольщика перед расстрелом. Берут, конечно, жить-то им нужно, несмотря на регулярную выплату зарплаты за март прошлого года. С дёньгами в Косятине, как и везде, напряженка, вот и принимают лекари благодарность курами, салом и прочими продуктами подсобных хозяйств, детей-то кормить нужно. Они, несмотря на нежный возраст, наверное, уже сделали главный жизненный вывод: маленький рубль лучше большого спасибо.

Ничего, детки, потерпите. Сегодня добрый южноморский дядя накормит исключительно ваших родителей. У него есть волшебная торба под названием бумажник.

Когда неделю назад содержимое этого бумажника увидел мент, принимающий мои вещи под ответственное хранение, на него напало косоглазие. Я отправился в камеру, а он наверняка решил: косятинские сыскари заловили главного мафиози страны или самого товарища Гарун-аль-Рашидова.

Дежурный врач считал меня и тем и другим. Медперсонал больницы окончательно понял: на их улицу пришел праздник, украшенный конфетти зеленого цвета. И вправду, разве может быть более высокая награда для докторов, чем возможность выцарапать больного из объятий смерти?

Я в этом убедился. Две нянечки и сиделка чуть ли не подрались за право первой ночи в отдельной палате, любезно предоставленной ветерану. Вот до чего здорово проявляется забота о пенсионерах, несмотря на явную клевету независимых средств массовой информации, на чьем бы содержании они ни находились. Тем более, сразу нашлись все необходимые лекарства, никаких традиционных медицинских указаний, вроде «пойдите и купите капельницу». Все для блага человека! Я чуть ли не прослезился от умиления, увидев, как этот некогда истрепанный лозунг наконец-то воплотился в жизнь.

Зато когда увидел старого приятеля подполковника, слезы на глаза не навернулись. Вот ты какой, Клим Николаевич, воспитатель нашего будущего по части измерительных приборов. Я, конечно, человек слегка тщеславный, но не до такой степени, чтобы представлять себя на месте высокопоставленных особей, попадавших в твои руки. Такими нежными ручонками и сейчас можно гнуть подковы, на что они были способны лет двадцать назад — представить несложно.

На нехилых плечах Решетняка едва умещался накрахмаленный до синевы халат. Сразу вспомнилась крылатая фраза об убийцах в белых халатах. Так в свое время стали величать врачей, которые не понимали, как можно брать деньги за свой труд. О том, что они кого-то на самом деле убивали, говорить просто смешно.

Зато вот он передо мной, отмеченный орденами-медалями, самый настоящий ветеран труда мокрых дел, и никто его убийцей не именует. Эсэсовцы, они тоже оправдывались: мы выполняли свой долг, но на такие слова почему-то никто не обращал внимания, расстрел или петля — как кому повезет. Решетняк тоже выполнял свой долг. Я бы сказал, с честью. Но на его кристально чистую служебную репутацию не упадет и гипотетическая тень от виселицы. На том стоим, ничего удивительного, все уже было в этом мире, как говаривал любимый философ эсэсовцев, только имена и даты другие.

Аленушка доверчиво прижалась к плечу сослуживца дедушки, которому идет белый халат. Их, кроме врачей, мясники носят. Решетняк, полоснув по мне все еще острыми, хотя и слегка выцветшими глазами, глухо сказал:

— Спасибо вам.

— Ну что вы, — пожимаю плечами.

— Не скажите, — отозвался Решетняк на подобное скромное признание заслуг перед отечественной медициной. — В настоящее время такое встречается нечасто. Это когда-то... Меня зовут Клим Николаевич.

Я пожал его длань и убедился: тоскующий об ушедших временах директор стальной рукой многое бы еще мог сделать на благо родины, если бы они вернулись. Ничего, когда предположение Рябова подтвердится, так он и сегодня находится при деле. Старом деле. Их кадры по-прежнему решают если не все, то очень многое. Вот отчего у пресловутого народа такая счастливая жизнь, а мне сейчас больше всего хочется вымыть руки.

Вместо того, чтобы решать проблемы личной гигиены, бодро высказываю предположение:

— Дай Бог, у Филиппа Евсеевича все будет хорошо.

— Дай Бог, — активно поддержал меня Решетняк, а Аленушка беззвучно заплакала.

Нет и тени сомнения, что пошатнувшееся здоровье ветерана пойдет на поправку. Он окружен такой заботой и вниманием, какие не снились бы первому секретарю райкома Косятина перед выпиской на тот свет. Зато впору тревожиться о хорошем самочувствии местных врачей. Еще бы, пройдет пару дней, Филя оклемается и при таком-то бережном отношении к своей персоне начнет лежа в койке разводить мемуары с удвоенной энергией. Какая нервная система в состоянии выдержать монотонные рассказы Чекушина — ума не приложу, а значит, пока весьма довольным появлением в стенах больницы хорошего клиента нянечкам-сиделкам предстоят серьезные испытания. Они же, бедненькие, станут утки к своим ушам прикладывать или, того глядишь, не выдержат и запузырят Чекушину клизму в рот, пусть даже главврач этой процедуры не прописывал.

Топтун, не расставшись со стремлением заработать на обратном рейсе, терпеливо ждал меня на заснеженном крыльце.

— Назад доставить? — с надеждой спросил он.

— Да я, может, пешочком пройдусь... — говорю неуверенным тоном, и на его интеллектуальное чело набежала толпа морщин.

Представляю себе эту картину. Иду по Косятину, а следом движется хвост на «Москвиче». Картинка, достойная передачи «Розыгрыш», жаль только к съемочной площадке мне соваться не след.

— Да нет, как же так? Садитесь, — пришел сам себе на помощь топтун. — Я вас назад доставлю.

Конечно, можно было бы отказаться, ждать, пока топтун рухнет на колени и взмолится, чтобы я оказал ему такую честь. Прав Рябов, характер у меня ангельский. Придется соглашаться. Нечего на служивом злость срывать из-за подонка Решетняка. Если бы не он, я бы погоревал с Аленушкой у постели дедушки, а затем отвез бы ее в отель, утешил от всей души. Я ведь никогда не оставлял людей в беде, всегда старался им помочь, а тут паскуда-директор взял и сорвал очередную благотворительную акцию.

— Мир не без добрых людей, — вместо исключительно голословной благодарности наконец-то отвечаю топтуну и открываю дверь машины. В самом деле, не могу же я позволить майору Саенко считать топтуна еще дурнее, чем он есть на самом деле.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Следователь прокуратуры Маркушевский, советник этой трахающей саму себя юстиции, напоминал грозным видом забракованную воблу в экспортном исполнении. Трухлявый мужичонка в предчувствии неминуемой пенсии вцепился в меня с яростью издыхающего от бескормицы терьера. Глядя на него, мне больше хотелось, вместо чистосердечных показаний, дать советнику хороший шмат сала на буханке черного хлеба. Или добрый шелобан, чтобы Маркушевский наконец попал туда, где можно найти ответы на все вопросы бренного бытия.

Вместо этого приходилось терпеливо отвечать на подковыристые вопросы труженика прокуратуры. Откровенно говоря, примочки, которыми он пользовался, могли бы подействовать на выпускника церковноприходской школы. Однако Маркушевский наверняка считал себя тонким психологом, и на глазах допрашиваемого выстроил мрачную картину повального бандитизма в Косятине, возникшую самым естественным образом после моего появления в городке.

Но вот что интересно: несмотря на хитроумные петли, рассчитанные на обкурившегося планом шизофреника, следователя больше интересовал инцидент в «Эльдорадо», чем скоропостижная смерть Будяка. Правда, засушенный конспиратор заставлял меня рисовать какие-то схемы места кровавого преступления, монотонно вставляя ржавым голосом пять копеек в творческий процесс.

Я понимал: эти чертежи сейчас столь остро необходимы следствию, как противогаз уже зарытому Будяку, но тем не менее старался, как в телепередаче «От всего сердца», хотя «Розыгрыш» мне нравится гораздо больше. Чуть ли не высунув язык от усердия, я корябал план своего номера левой рукой с таким напряженным видом, какой вряд ли напускал на себя Микеланджело во время росписи капеллы. Маркушевский нахваливал мои графические упражнения, попутно, как бы невзначай, выясняя: как меня, тихого мирного человека, потянуло сотворить в «Эльдорадо» до тех пор непривычную для Косятина дегустацию бутылкой по голове?

Несмотря на комплименты следователя, я прекрасно осознавал: из меня такой же художник, как из президента — гарант Конституции, и бормотал объяснения, сделавшие бы честь дефективному на вступительных экзаменах в Академию наук. В конце концов, напрасно, что ли, в свое время я активно занимался спортом, пусть уважаемый Дмитрий Леонидович проверит. Вот основная причина моего возмущения в баре из-за грязных оскорблений двух, по всему видать, донельзя организованных криминалов. Получил бы такое воспитание, как масса других людей, может быть, сидел и не рыпался. Пусть эти амбалы издеваются, в душу плюют, лишь бы морду не набили. Атак — образование не позволило, все-таки почти пятнадцать лет кряду минимум по четыре тренировки в неделю.

Хотел того Маркушевский или нет, но косвенно подтвердил мою догадку о сладкой парочке, протершей задницами пол «Эльдорадо». Если не набивать себе цену, о том, кто они на самом деле, мог бы догадаться интеллектуал с тремя параллельными извилинами. Многие менты после службы отправляются на дополнительные заработки. Без погон и оружия. Сколько их при таком-то бережном отношении Министерства внутренних дел к своим кадрам полегло в последнее время? Гораздо больше, чем на службе, где зарплату выплачивают со столь завидной периодичностью, будто менты научились жрать раз в квартал.

Словом, пусть господин Маркушевский радуется, если при сложившейся практике рядовые менты просто несут охрану заведений, а не интересов хозяев. Правильно, разве ментовское руководство допустит подчиненных к охране этих самых интересов? Ему самому очень даже нравится их соблюдать. Кстати, господин следователь, отчего вы проявляете такое небывалое служебное рвение?

Вслух этот вопрос, конечно же, задан не был. Спрашивать — привилегия следствия, а моя — отвечать настолько чистосердечно, насколько оно заслуживает.

Пришлось даже продемонстрировать необычайное воодушевление, стоило этому ходячему скелету, опять-таки как бы между прочим, поинтересоваться: нет ли у меня претензий к коллеге из органов и вообще, как со мной обходился майор Саенко?

Изобразив радостное возбуждение и засверкав глазами, я понес откровенные признания с такой скоростью, словно надежно заразился словесным поносом от страдающего сердцем Чекушина. Маркушевский гремел костями, едва успевая записывать показания, как гнусный мент Саенко окунул меня в камеру с отпетыми уголовниками, пугал, слава Богу, замороженной высшей мерой, всячески склоняя дать ложные признательные показания, и намекал, что при небольшом желании следствия мне придется долго завидовать венцу карьеры генерала Карбышева. Исключительно неопровержимые факты моей невиновности наверняка спасли безвинно подозреваемого от пика расследования майора Саенко с его пудовыми кулаками и коваными сапогами минимум сорок четвертого размера.

После того как Маркушевский наконец-то удовлетворил свое стремление найти неведомую мне истину, он честно предупредил гнойным голосом: возможно, я ему еще понадоблюсь. Самым естественным образом пришлось чуть ли не клятвенно заверить советника:

для меня нет ничего слаще, чем помогать прокуратуре в сражении с преступностью. Больше того: допрашиваемый чуть ли не порывался дать, кроме очередной подписки о невыезде, подписку о сотрудничестве. У доходяги-советника ушло немало сил, пока он наконец-то сумел выставить меня из кабинета, почему-то оккупированного представителем смежников в райотделе милиции. Свой монолог о том, как блистательно трудится прокуратура, а ментам уже не доверяют маленькие дети, пришлось завершить за захлопывающейся дверью, к вящей радости присутствовавших в коридоре.

Вместо того чтобы устремиться в радоновую ванну или, к счастью всего райотдела, прогуляться по улице в обнимку с топором, я направился обедать в «Эльдорадо».

Завидев гостя, изобретатель коктейля «Огненный» чуть было не залег за стойкой, однако вместо бутылки лучшего коньяка на сей раз поступил заказ на пиво, бутерброды и кофе.

Пиво было бутылочным, кофе — отвратительным, а бармен отчего-то не опасался, что для улучшения качества обслуживания меня посетит очередная блажь дербалызнуть кого-то по голове. Совершенно напрасно, здешний хлеб дошел до того состояния свежести, что его ломтем при большом желании можно было бы проверить на крепость какую-то черепушку не менее удачно, чем это было сделано во время прошлого посещения «Эльдорадо».

Чтобы скромный труженик бара чувствовал себя гораздо увереннее на своем ответственном посту и в этой жизни, кладу пятидесятидолларовую купюру на стойку и небрежно замечаю:

— Сдачи не надо.

Портрет президента Гранта исчез в ладони бармена почти с той же скоростью, на которую оказалось способно бодро идущее ко дну некогда крупнейшее в мире Южноморское пароходство. Бесстрашный парень, мало того что меня накрахмаленной грудью встретил, так вдобавок не боится брать в руки подстатейные баксы. И чего ты такой храбрый, да еще по отношению к не так давно нахамившему посетителю?

— А где эти два орла? — спрашиваю бармена, протирающего и без того чистый бокал.

— Каких? — спросил он, на всякий случай убирая посуду.

— Ну которые в прошлый раз дергались...

Бармен загарцевал на месте, подобно коню, которому наездник строго-настрого запретил мочиться в стойле.

После того как я продолжил художественное образование работника «Эльдорадо» в виде подарка с портретом президента Франклина, его прорвало надежнее водопроводной трубы после капитального ремонта.

— Один дома лежит, а второй — не знаю, — скороговоркой поведал бармен и принялся протирать бутылку коньяка с таким ожесточением, словно я успел сделать заказ для бенефиса.

— А кто теперь вместо этих ментов за порядком следит?

— Никто, — подтвердил мою догадку бармен. — То есть... Ну в смысле ребята...

Услышь такой образчик красноречия Демосфен, он бы не решился набивать рот камнями, а немедленно отдал Богу душу из-за приступа зависти. Я задал еще несколько ничего не значащих вопросов, попросил на вынос шоколада, апельсинов, какой-то непонятной арабской пурги с вредными добавками в красивой упаковке и отправился проведать болящего. Не мента, конечно, — тогда бы бутылку с собой взял. Лучшего коньяка, само собой разумеется. Чтобы поставить окончательный диагноз черепно-мозговой болезни, возникшей из-за пагубного увлечения ковать монету в свободное от работы в райотделе время.

Сменивший засвеченного топтуна коллега держался на столь почтительном расстоянии, что мне чуть было не пришла шальная мысль зайти к окулисту для лечения мозолей. Нужно будет позвонить Рябову, пусть подскажет Саенко: его фокусы начинают приедаться. Или накапать об этом тонкому психологу, сушеной глисте Маркушевскому, пусть возьмет на заметку своей замечательной ручкой, торчащей из нагрудного кармана.

Когда я увидел допотопный микрофон, замаскированный под колпачок ручки, на ум сразу пришли кое-какие сопоставления. Пожалуй, капать Маркушевскому мне не придется, честный мент и без его помощи поймет: дурацкая наружка нужна ему самому, как лично мне — идти на предстоящие выборы. Впрочем, чаша сия неминуема, придется участвовать в выборах, к урне, правда, можно будет не спешить.

Жаль, я бы всех кандидатов — в одну урну, да с большим удовольствием. Кроме одного, по фамилии Вершигора. Будем выдвигать, раз народ того хочет. Для благополучного исхода выборов генералу одна малость требуется. Лишь бы я вернулся в Южноморск, желательно целым и невредимым, с хорошо работающими внутренними органами. Чтобы печень не ныла, легкие трудились нормально, ну и сердце, само собой, шалить не должно. Как у ветерана Чекушина, которого иду проведывать.

При этом не возникает ни малейшей тени сомнения, что подцеплю от доблестного защитника отечества в отставке вирус чрезмерного многословия. Доктора активно лечат его пошатнувшееся в кровопролитных боях здоровье по комплексной системе, подразумевающей хорошие дозы успокоительного перед капельницей, следовательно, проявлять присущее мне человеколюбие будет не очень-то тяжко.

В дверях больницы я посторонился, пропуская почти двухметрового доходягу с перевязанной рукой, разминуться с которым могла бы разве что донельзя отощавшая от зимней бескормицы полевая мышь. Болящий так бережно прижимал к необъятной груди поврежденную конечность, словно это была не его собственная рука, а антикварное переходящее красное знамя, завоеванное колхозом во время очередной битвы за урожай.

Мне предстоит сражаться всего лишь за победу. Во всяком случае, приложу все усилия, лишь бы максимально использовать сложившиеся обстоятельства. Если вместо хорошо оплаченной сиделки у постели больного дедушки сердобольно дежурит Аленушка, значит, я на верном пути.

Перед тем как направиться в палату, посещаю еще более антикварный, чем канувшее в вечность переходящее красное знамя, больничный сортир. Исключительно для того, чтобы облегчить дальнейшее существование с помощью записки, переданной доходягой с поврежденной конечностью. Ознакомившись с ее содержанием, я не стал жевать-глотать тонкую бумагу, а уничтожил ее не менее надежным способом и с чувством глубокого удовлетворения направился скорбеть у койки того, кому по гроб жизни обязан своей счастливой судьбой.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Сидя в потемках, услужливо предоставленных постояльцам «Метелицы», я чувствовал легкое раздражение, несмотря на то, что мне улыбнулось счастье лично убедиться: здоровье доблестного защитника отчизны Чекушина окончательно и бесповоротно пошло на поправку.Пройдет еще пара дней — доктора не без сожаления выпишут сладкого пациента, и друг Евсеевич снова обретет возможность гонять на лыжах за инсультом.

Легкое раздражение вызвано всего одним обстоятельством. Аленушка оказалась донельзя закомплексованной на старомодных идеалах. Пользуясь некоторыми привилегиями такого заслуженного деда, она поселилась в больнице. Можно подумать, ради этого я делал все возможное, лишь бы к Чекушину относились согласно клятве Гиппократа.

Чтобы славный ветеран поскорее встал на ноги, пришлось провести воспитательную беседу с врачом. Естественно, как бы между прочим, хотя тот слушал меня с таким вниманием, словно до него снизошел сам академик Павлов, понимавший толк в добыче слюны из полуголодных организмов.

В условиях существования отечественной медицины я держался увереннее того Павлова, а потому доктор легко согласился с моей точкой зрения: болящий Чекушин пошел на поправку спринтерскими темпами. Вдобавок отбивающая кусок хлеба у ночных сиделок внучка — действительно явный непорядок. Есть часы посещения больных — и хватит. Нечего нарушать распорядок. Иначе иди знай, вдруг ветеран, возле которого постоянно околачивается внучка, дополнительно надрывает сердце, глядя на нее? Он, может, думает о будущем Аленушки, а от таких мыслей больному, как и подавляющему большинству здоровых, захочется исключительно взвыть или разрыдаться. О каком успешном лечении может идти речь?

Кроме лечебно-профилактических обстоятельств, дополнительное раздражение вызвал факт моего явного перевоплощения. Чувствую себя не рыбкой в просвечивающемся аквариуме, за поведением которой не наблюдают разве что слепые, а самым настоящим болваном, если пользоваться рябовской терминологией. Сережа любит сравнения с преферансом.

Интересная игра. В нее можно и вдвоем катать, с так называемым болваном. Карты сдаются на троих, вистующий запросто открывает свои и болвана. В самом деле, разрешения, что ли, у него просить, у пустого места, этого теоретически третьего? Он только указующий перст судьбы, определяет, от кого идет ход, а в остальном — игроки все за него решают.

Именно таким болваном я себя чувствую. Представляю, какую радость испытывает Рябов в сложившейся ситуации. За всю историю нашей совместной деятельности Сереже не часто удавалось почти полностью исключить меня из игры. Впрочем, за что боролся, на то и напоролся, сам согласился работать на отвлечение. А куда было деваться, на кого, кроме меня, обратил бы пристальное внимание Грифон, на жизнерадостных придурков с телекамерами или иногородних охотников?

Стоящая на столе не зажженная керосиновая лампа будоражила мое тонкое обоняние, источая дивный запах. К чему такая забота о человеке тому, у кого чувство ответственности развито куда лучше пресловутого шестого? Вот по этой причине Сереже рановато радоваться. Придется сходить в спецхран, несмотря на возможную реакцию Рябова.

По поводу отхода особо переживать не стоит, ну разве если, кроме Будяка, в косятинской эпопее появятся дополнительные покойники. В самом деле, кто станет подымать шумиху при такой-то сказочной ситуации: пришли туда, не знаем куда, и взяли то, не знаем что. И не иначе. О краже речи быть не может, как бы ни полоскал крыльями по ветру страж сокровищ, которых не существует. Ну что, ребятки-гипербореи, сами себя за зад укусили?

Да нет, пока зад в переносном смысле ноет у меня. И будет ныть до тех пор, пока все окончательно не станет на соответствующие безопасному образу жизни места. Оттого что один из ключей к заветной дверке, за которой спрятан клад, — ничем не примечательная фигурка исчезнувшего администратора.

Я ведь не Шерлок Холмс и не опытный сыщик по фамилии Маркушевский или честный мент Саенко. Конечно, было бы здорово протелефонировать на Бэйкер-стрит, чтобы великий Холмс взялся за это дело. При нашей действительности и раскрываемости заказных убийств вся надежда только на него. Шерлок побегал бы с лупой по моему номеру, осмотрел труп Будяка, затем рабочее место администратора и выдал бы эпикриз. Дескать, покойника дербенили топором. И не просто топором, а именно еланью, клевцом, протазаном, цоцзыфу, на худой конец, томагавком. Да чего там, если хозяина города исполняли редчайшим антиквариатом в виде лохаберакста или шисхаккеля, Холмс скажет, чем именно, не задумываясь.

Кто убивал? Нет проблем. Мужчина выше ста семидесяти пяти сантиметров, с красным носом, левый глаз заколочен фанерой. Администратор? Вот здесь и у великого сыщика начнутся проблемы. Он-то, бедолага, не догадывается, насколько шагнул вперед агентурный метод оперативной работы, сам все больше пользуется услугами пацанов.

Исчезнувший администратор принадлежит к когорте стукачей, которых у нас расплодилось куда больше, чем блох на бродячей стае собак. Стукачи бывают разные, например платные. Их гораздо меньше, чем тех, кого зажали компроматом. Эти капают, спасая собственную шкуру за счет горя ближнего.

Почти по Писанию — «Стучите — и будет вам отворено» — работает многочисленное племя, поклоняющееся святому Павлу Морозову. Они, понятное дело, патриоты, стучащие по идеологическим мотивам. Раньше выявляли антисоветчиков, а сегодня?

И сегодня они не без дела. Потому что один философ давным-давно заметил: патриотизм — последнее убежище негодяев. Ошибался философ. Это их первое убежище, а стучать — главное жизненное призвание. Напрасно, что ли, Академия наук по числу доносов заметно опережала даже так называемые творческие союзы? А ведь среди ученых очень мало осведомителей той категории, к которой принадлежит администратор, — по месту работы. Есть такие профессии и должности, которые особо располагают к вербовке. Администратор — из их числа.

Глупо было бы думать иначе, вдобавок факты красноречивее любой теории. На дочку администратора «Метелицы», красну девицу необъятную, в свое время лихие разбойники наехали. Девица активно скупала сало в окрестных селах и волочила его за кордон, не имея понятия о таможенных декларациях и налогах на добавленную стоимость. Несмотря на катастрофическое падение уровня жизни народа, она раскрутилась до такой степени, что выгнала избушку о два этажа — не лубяную или ледяную, а из силиката. Вот тут-то разбойнички пережить не смогли, как сало активно мимо их ртов пролетает, решили кусок отхватить. Естественно, для порядка. Как это так, кто-то торгует, а им не платит, сплошной беспредел.

Заявились будяковцы к деве красной, набили стрелу для расчета, не принимая здравых возражений, и стали растопыривать карманы в ожидании урочного дня. Но пришлось им отлипнуть от бизнес-бабы несолоно хлебавши. Сама-то она вряд ли своим салом кого-то прельстила, пусть даже у местных деятелей вкусы соответствующие. Папаня посодействовал, пользуясь тайным званием и всеми вытекающими из него почти сказочными поблажками со стороны следящей за правопорядком организации. И грозный Будяк мгновенно потерял интерес к сальной девице, чуть ли не впервые в трудовой биографии отказался от увеличения прибылей.

Так разве после этого я поверю, что администратор самолично рубил Будяка, приговаривая: «Получи, кровосос, за дочку мою ненаглядную и прочий страдающий от твоей непомерной дани народ!»? Если каждый начнет таким манером в экономические процессы вмешиваться, стране конец придет. Да и где на поголовно всех рэкетиров топоров набраться? Отечественная промышленность стоит надежнее Алеши Поповича на распутье. Налево пойдешь — в острог попадешь, направо пойдешь — налогами задушат. Вперед тоже идти не след, опыт у нас по этой части большой. Сколько вперед ни шли, все позади самих себя оказывались.

В нашей сказке-реальности и не такое бывает. Вот и не приходится сомневаться: в данном случае Грифон никакой самодеятельности не допускал, а вполне умело поруководил и Будяком, и администратором. Причем сориентировался мгновенно, как только поступило Будяку заманчивое предложение. Я работал и на отвлечение, и на подстраховку. Спецхраны будякам не по зубам, здесь не их сноровка требуется, но в результате Грифон решил навязать свою игру и попытался повесить на меня труп. В подобной ситуации другому человеку было бы не до жира, спрятанного в тайном подвале. Плохо же ты меня знаешь, где бы я был, если бы не научился на собственных синяках-шишках держать удары судьбы? Там, где все остальные, в глубокой заднице.

И пока меня мытарит Маркушевский, действует неусыпной заботой на измученную нервную систему мент Саенко, ребята сработают. Сегодня проведут ну если не всю операцию, то разведку — без сомнения. Несмотря на старания Рябова, знаю об этом. Воха доложился, как было договорено, через контейнер с перевязанной рукой.

Так что, Грифоша, птичка легендарная, может, плюнуть на все эти психологические этюды и действовать напролом, как не раз было? Вот возьму выйду из номера, заявлюсь в тайное место — попробуй там со мной пофехтовать.

Еще час безделья — и точно сорвусь. От нечего делать. В конце концов, я всегда лично участвовал в операциях, можно и традицию соблюсти, и удовольствие получить. Естественно, от общения с прекрасным, выцарапанным из небытия. Хочешь не хочешь, рано или поздно придется. Студента здесь нет, а подчиненные Рябова разбираются в изобразительном искусстве не хуже очередного министра культуры.

Сгустившийся вечерний мрак снова вызвал сказочные ассоциации, соответствующие моим донельзя мудрым рассуждениям из-за вынужденного безделья. Конечно, было бы неплохо разжиться банкой яда и обкапать, для начала, директора техникума Решетняка. Ведь, согласно легенде, коготь грифона темнеет, когда на него попадет отрава. Равно как и рог единорога... Нужно было для подстраховки с собой Дюка брать, великого искусствоведа. Он мне недавно восторженно рассказывал о единорогах.

Оказывается, кроме «Карл Маркс и Фридрих Энгельс об искусстве», Дюк прочитал наконец-то изданную у нас книгу Холла. Таким образом доктор наук узнал: единорог в изобразительном искусстве является символом девственности. Кто бы мог подумать? Куда мне до докторов-академиков, я об этом и без новейших словарей давно догадался. Есть старинная легенда о единственном способе ловли этой не менее редкой, чем грифон, зверюги. Нужно усадить девственницу под деревом — и вся охота. Единорог сам припрется и доверчиво положит голову на ее колени.

Одного не возьму в толк, отчего идет сильный вой по поводу падения современных нравов? Можно подумать, в мировой истории был зафиксирован хоть один положительный результат подобной охоты. Я и сам уже не помню, когда клал голову на колени не менее сказочному, чем грифоны-единороги, персонажу, хотя, возможно, в детском саду...

Это явно кровь играет, адреналин в ней бухтит кипятком — ведь ночью произойдет то, ради чего, собственно, я решил подлечиться радоновыми ваннами. А в связи с этим вполне естественное раздражение перерастает в явную злость. Вместо того чтобы заняться непосредственно своим делом, я вынужден сидеть в потемках и убивать время, несомненно, полезными рассуждениями. Толк от них есть — чем больше думаю, тем сильнее выхожу из себя. Так что, может, пойти навстречу Судьбе, устроить Рябову очередной сюрприз, к которым он, по правде говоря, давно успел привыкнуть?

И безоружным себя не почувствую. У меня есть старинный нательный крест красного дерева, в недрах которого скрывается булат «Кирк Нардубан», — в крайнем случае, действительно можно искать спасения в религии. Верю вполне искренне, еще бы, не так давно с помощью крестика отстоял свое право на жизнь, перерезав горло одному гангстеру. Он после этого взял и пропал с концами, запрятался где-то не менее надежно, чем администратор «Метелицы». Кроме креста, имеется еще несколько очень даже неплохих вещичек, позволяющих более уверенно чувствовать себя на этом свете. Робкий стук в дверь мгновенно напомнил о функциональных способностях каждой из них.

— Войдите, — позволяю кому угодно тревожить свою подопытную персону, одновременно занимая позицию сбоку двери.

После абсолютной темноты огонек керосиновой лампы показался мне мощным прожектором.

— Извините за беспокойство, — робко озираясь по сторонам, сказала Красная Шапочка. — Вы чаю не хотите?

— Ну что вы, поздно уже. Мне кажется, девушкам в вашем нежном возрасте давно пора спать.

Растерянная улыбка на лице Алены свидетельствовала — я сильно отстал от жизни. Правильно, это мне, старому пню, спать пора, а молодежь только начинает веселиться. Но какое может быть веселье у Красной Шапочки в погруженном во тьму отеле, где недавно произошло убийство? Вдобавок переживания по поводу дедушки. Да, я рыбка из просвечивающегося аквариума, сидящая на подписке, меня, болвана, можно рассматривать как претендента на звание убийцы, но только не в качестве основной кандидатуры воспитателя подрастающего поколения.

— Я пыталась, но... Мне страшно, — откровенно призналась Аленушка и свободной от лампы рукой прихватила у ворота халат, идеально подходящий комсомолке с тридцатилетним партийным стажем.

Придется соглашаться на чай, даже если взять в расчет вероятность появления в номере Красной Шапочки старинного приятеля ее заслуженного деда. Во всяком случае, острое желание принять участие в ночной вылазке притупилось. В конечном счете можно ограничиться другой ночной вылазкой. Из собственного номера до комнаты, где потчуют отменно заваренным «Липтоном». А почему нет? Я ведь не знаю, чем меня могут подхарчить в темном номере «Метелицы», однако, кроме чая, очень хочется рассчитывать на угощение в исполнении Красной Шапочки. Кровь по-прежнему бурлит в жилах, а значит, нужно идти навстречу Судьбе.

— Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Пойдемте пить чай, — наконец-то соглашаюсь я.

В конце концов, постоянный риск, на который я не без удовольствия нарываюсь, является составной частью моей профессии. Вот отчего, бросив беглый взгляд в сторону чемодана с двумя сотнями поразивших воображение ментов причиндалами, мужественно отказываюсь от здравой мысли запустить в него руку.

«Кто не рискует, тот не пьет «Липтона», — усмехаюсь в коридоре, освещенном бликами керосиновой лампы, и, вместо соблюдения личных интересов, иду защищать Аленушку от страха и одиночества.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В свой «люкс» пришлось возвращаться ближе к позднему утру, когда за окном рассвело, а в «Метелице» снова вовсю заполыхали лампочки. Ушедшая ночь принесла плодотворные результаты персонального расследования. Я действительно принял абсолютно верное решение, отказавшись от мысли совершить ночную вылазку, лишь бы путаться под ногами у подчиненных и сбивать их с толку ценными указаниями, как положено руководству.

К великому разочарованию, директора техникума измерительных приборов, отставного мокрушника Решетняка в номере Красной Шапочки не оказалось. По такому поводу сперва пришлось насладиться «Липтоном», а затем окончательно убедиться: Аленушку можно использовать в качестве наживки при ловле крокодилов, волков, акул, но только не единорогов.

Красная Шапочка оказалась из редчайшей породы девиц, обладающих драгоценностью, известной плейбоям под названием «мыший глаз». Именно поэтому я постоянно вспоминал о звере-единороге во время так называемого кругосветного путешествия. Мы совершали его, не покидая постели как нельзя кстати хворающего дедушки. Час за часом крепло и без того твердое убеждение: именно я лишил невинности Красную Шапочку. Три раза кряду.

И вот когда наконец-то удалось выполнить одну из составляющих намеченного самому себе задания, после проведенной в трудах ночи отдохнуть так и не пришлось. Ну хорошо, это я, в принципе человек закаленный, тренированный, а будь на моем месте другой? Где забота о человеке, менты снова творят беспредел. Вместо того чтобы дать возможность выспаться, набраться сил для очередных трудовых подвигов во славу отчизны, мент Саенко стал доставать меня по телефону. Понадобился я ему, причем так срочно, впору потеть от страшных переживаний. Иди знай, что случится, если не явлюсь. Вдруг из-за этого преступность не будет уничтожена отныне и во веки веков?

Несмотря на категорический тон честного мента, я не бросился стремглав без штанов на улицу для оказания максимальной помощи следствию, а стал одаривать любопытными взорами телефонный аппарат с допотопной начинкой. Интересно, когда он зазвонит снова? Через пару минут или ближе к обеду?

Телефон задребезжал в аккурат к импровизированному завтраку. Голос советника Маркушевского как нельзя лучше соответствовал шумовым эффектам в мембране. Оказалось, я ему тоже необходим. Причем срочно, и любые возражения не принимаются.

Вместо того чтобы полететь на очередной призыв органов со скоростью торпеды, я не торопясь прикуриваю сигарету, окончательно почувствовав себя чуть ли не геем по вызову. Псы поганые, даю объединенную характеристику ментуре-прокуратуре, никак долечиться не дают. У меня одна забота — радоновая ванна, а лягаши срывают курс лечения. При такой постановке лечения оно вполне может привести пациента от начавшегося выздоровления до летального исхода.

Несмотря на срочный вызов, майора Саенко на месте не оказалось. Честный мент, не дождавшись меня, уперся в кабинет начальника. За подобное отношение к моему времени я чуть было не принял решение наказать его долларом по итогам расследования. Можно подумать, начальник платит больше, если Саенко предпочитает его общество моему. Вот отчего не без чувства злорадства я направился к советнику Маркушевскому.

В отличие от смежника, следователь торчал в кабинете, источая ауру самодовольства. Накопившаяся усталость позволила вежливо поздороваться и сделать мысленный комплимент в адрес советника. Причем довольно сильный. А как же иначе? Я бы нанес засушенному сперматозоиду страшное оскорбление, сравнив его с господином Маркушевским.

— Вы узнаете этого человека? — проскрипел следователь, показывая мне фотографию, исполненную на пленэре.

— А это человек? — спрашиваю с опасением в голосе.

— Что вы имеете в виду?

— На труп смахивает, — даю очередное чистосердечное признание.

Маркушевский пристально посмотрел на меня и подтвердил:

— Да, труп. Вы его узнаете?

Несмотря на то, что покойник прекрасно сохранился благодаря морозной погоде, я долго вглядывался в фотографию. Ничего не поделаешь, привычка, сложившаяся при оценке произведений искусства. В данном случае она играет на руку. .

— По-моему, как-то... Боюсь ошибиться, — наконец-то прихожу на помощь следствию таким неуверенным тоном, будто опасаюсь возможных последствий из-за навета.

Следователь одарил меня, с его точки зрения, проницательным взглядом и поощрил:

— Вы не спешите. Вспоминайте.

Спешить нельзя. Вдруг скажу о нем что-то нехорошее, а покойничек оживет и потянет меня в суд, станет качать бабки за нанесение морального ущерба. Я ведь, в конце концов, попал в самую настоящую сказку, смешавшуюся с реальностью. Разве на моей памяти трупы не оживали? Еще как. Сам видел могилу Бурлакова, а через два года гулял у него на именинках... Все, пришло время вспомнить.

— Мне кажется, я как-то получал у него ключ от номера, — доношу более уверенным тоном. — Да, этот труп работал в отеле.

Маркушевский потер свои мослы друг о дружку с таким довольным видом, словно благодаря моему показанию уже списал в висяки очередное преступление.

— Ну и что он за человек? — на лице ходячего скелета проявилось выражение полнейшего безразличия.

— Покойный, — подтверждаю выводы прокуратуры, но эту засушку не так-то легко довести до стадии легкого возбуждения.

— Вы с ним встречались?

— Если это он. В смысле работник «Метелицы». Однажды, когда брал у него ключ от номера.

— И о чем вы говорили?

— Ни о чем. Он дал ключ. Я взял. И все.

— Даже не здоровались?

— Не помню.

Самый достойный ответ в моем положении. Я ведь не имею права врать из-за возможности получить срок. Вообще-то по итогам моей трудовой деятельности при большом желании меня можно привлекать почти по всем статьям Уголовного кодекса. Однако впервые в жизни сталкиваюсь с возможностью сесть за заведомо ложные показания. Вот и приходится говорить чистую правду. «Не помню» — и все тут. В конце концов, склероз является общенациональной неподсудной болезнью. Кто им здесь не страдает? В том числе — гарант конституции. Стал президентом — и тут же забыл о своих обещаниях. Так то президент. Что говорить о подчиненных, берущих с него пример, или простых людях вроде меня?

— Хорошо, — согласился с Бог весть каким по счету провалом памяти в своей практике Маркушевский и жестом поражающего исключительно комплекцией индийского факира выхватил из папки на столе очередную фотографию.

— А этих людей знаете?

Лихо работают. Наверняка труп администратора был обнаружен вчера, а сегодня с утра пораньше у Маркушевского уже есть фотографии оперативной съемки места преступления. Не удивлюсь, если он располагает и результатами вскрытия.

Вместо того чтобы, в свою очередь, задать следователю невинный вопрос: «Вы не в курсе, какого дьявола Рябову понадобилось устраивать свежемороженые находки?», пристально вглядываюсь в черно-белое изображение и бормочу спасительную фразу:

— Не помню...

— Так не помните или не знаете? — с подковыркой проскрипел Маркушевский.

— Не знаю, — решительно преступаю статью Уголовного кодекса, отодвигая фотографию.

Кое-кого действительно не знаю. В конце концов, разве могу помнить всю команду Челнока? Да и пара человек на фото — явно местные, иначе просто быть не может. Кто как не местные стали для приезжих охотников своеобразными егерями, именно они совершенно случайно наткнулись на сокровище среди леса. И погнали выполнять свой гражданский долг, даже не требуя положенных по закону двадцати пяти процентов от найденного клада.

— Удивительно, — пробормотал следователь, — тут есть и ваши земляки. Живете в одном городе.

— Ну и что? — мне окончательно стало ясно, какую роль в этом деле играет Маркушевский. — Южноморск — не Косятин. Это здесь друг друга все знают, на то и деревня. А у нас населения — больше миллиона. Там соседи по площадке годами живут бок о бок и то друг друга не знают...

— Ладно, — согласился с таким здравым рассуждением Маркушевский и прищурил глаз до такой степени, что мне стало страшно: вдруг он выскочит из окружности костей прямо на пол? Больше вроде бы Маркушевскому стращать меня нечем. Я даже не опасаюсь, что меня снова окунут в камеру в качестве подозреваемого уже в двойном убийстве. В этом случае за мной бы приехали. Значит, администратор был убит позже, чем Будяк. Когда именно, не знаю, но об одном догадываюсь: во время убийства у меня имелось твердое алиби, иначе Маркушевский строил бы допрос совершенно по-другому.

В отличие от господина Маркушевского, майор Саенко провел допрос более эффективно. Он в меру отпущенных природой способностей изготовил кофе на крохотной электроплитке в углу кабинета, активно угощал меня «Мальборо» и попутно рассказывал о недавней находке в лесу.

Лицензионные сигареты походили на настоящий «Мальборо», как господин Маркушевский на окорок. Тем не менее во время допроса я травился этой гадостью, попивая жиденький кофеек, лишь бы не обидеть честного мента. Больше того, мне удалось ответить абсолютно на все вопросы следствия, почти не задумываясь.

Пока я наслаждался временным отдыхом после бессонной ночи, майор Саенко допрашивал меня с особым усердием. В свою очередь, я старался как можно реже перебивать его монолог чистосердечными признаниями, состоящими из слова «да». Все происходило как в старом анекдоте, когда на экзамен заявился абитуриент, поступающий в институт за бабки. Экзаменатор задает вопрос: «Это правда, что Великая Отечественная война началась в сорок первом году?» Кандидат в студенты отвечает «да» и получает заслуженную пятерку. В конце концов, я тоже сижу в кабинете майора не бесплатно. А он до того по-новаторски ведет допрос, дальше, как говорится, некуда.

Майор Саенко со скорострельностью пулемета поведал: вчера был найден труп администратора гостиницы. Какие-то охотники шастали по лесу в поисках добычи, но вместо того, чтобы забомбить чудом уцелевшего в наших экологических условиях зайца, обнаружили уже готовый труп. Кстати, вот его изображение, узнаете? Правда, это администратор «Метелицы», с которым вы виделись как-то мельком, но не больше того? Хорошо, пойдем дальше.

В том, что убийства администратора и Усенко связываются между собой, у следствия не возникает и тени сомнения. А потому оно в лице майора. Саенко приносит мне окончательные извинения за беспочвенные подозрения и беспокойство. Ведь администратора убили в то время, когда меня безвинно томили в изоляторе временного содержания, извините еще раз.

Честный мент клятвенно заверял: он приложит все усилия, лишь бы найти настоящего убийцу, чтобы таким образом отогнать тень, невольно брошенную на честное имя известного филантропическими заскоками бизнесмена. Недолго осталось безнаказанно шастать по Косятину кровавому монстру, который, кстати, укокошил администратора из старомодного револьвера. Пулю нашли в голове трупа, а орудие преступления разыскала собачка в восьмидесяти метрах от места трагедии. Конечно, охотники натоптали там будь здоров, но разве это могло сбить со следа надрессированную по криминалу шавку и местных пинкертонов? А потому мою скромную персону больше не будут дергать на допросы. Вовсе не из-за точки зрения начальника райотдела, а по причине открывшихся обстоятельств.

Напоследок майор Саенко долго жал мою руку и кололся — с первых минут нашего невольного знакомства он был уверен в моей невиновности. И теперь я могу приходить к нему запросто в гости, потому как нечасто встретишь в наши дни такого культурного человека.

Я прекрасно осознавал, отчего майор так активно зазывает меня к себе не на очередной допрос. Волнуется, как бы мою издерганную нервную систему не поразил тот самый склероз, и я не отбыл из Косятина восвояси, начисто позабыв о доблестной работе милиции.

Пришлось откровенно признаться майору: у меня есть твердая надежда, что его профессионализм будет отмечен руководством по достоинству. С моей точки зрения, майор вполне достоин даже самой распространенной ментовской премии в виде наручных часов. Пусть, как говорится, счастливые этих самых часов не наблюдают, но на другие виды премии фантазии руководства органов никогда не распространялись.

Выйдя из райотдела на свежий морозный воздух, не без удовольствия иду по заснеженным улицам, отмечая исчезновение наружного наблюдения. Это не означает, что я отныне могу гулять сам по себе, подобно киплинговскому коту. Просто люди Рябова работают гораздо профессиональнее, чем доморощенные косятинские топтуны. Мне не раз приходилось в этом убеждаться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Время траура наступало на нас, приобретая довольно отчетливые очертания грядущей трагедии. И для меня, и, в частности, для Красной Шапочки. В связи со скоропостижной выпиской доблестного ветерана Чекушина, который с завтрашнего дня займет мое сегодняшнее место. Тогда прощай свободное хождение в ветеранскую койку, ну а о том, что мы с Аленушкой сможем в присутствии дедушки перебазироваться на ее скрипучую кровать, думать не приходится. По нескольким причинам.

Во-первых, расшатанная моими командировочными предшественниками кровать скрипит более противным тембром, чем голос следователя Маркушевского, что отрицательно сказывается на и без того измученной нервной системе. А во-вторых, сильно подозреваю: отставник Евсеевич вряд ли будет доволен таким зрелищем, хотя многим людям оно по душе. Но Чекушин наверняка не станет умиляться-сюсюкать: как стремительно бежит время, воспитывающее детей надежней родителей. Ой, до чего быстро выросла моя внученька, Аленушка ненаглядная, кажется, еще вчера в пасочки игралась, а сегодня такие пирамидки выстраивает...

Похоже, и Красная Шапочка не безмерно счастлива от предстоящей перспективы. Уверен, гонять на лыжах в обществе дедушки ей нравится гораздо меньше, чем скакать верхом, упершись ладонями в мои плечи. Несмотря на широко разрекламированное равноправие между мужчиной и женщиной, Аленушка предпочитает быть хозяйкой положения и посматривать на меня сверху вниз, изредка чересчур широко раскрывая глаза.

Чтобы поддержать идеи равноправия, одновременно доказывая наличие пресловутого мужского достоинства, мне пришлось побеспокоить Красную Шапочку, а затем продолжать приносить ей радость в той позе, на которую только и способен серый волк.

Нет, не зря мы отдаем предпочтение дедушкиной койке. Аленушка постоянно издает весьма красноречивые звуки, добавься к ним аккомпанемент ее кровати — и это станет самой настоящей шумовой помехой в любовной симфонии.

Видимо, гены старого бойца Чекушина сказываются на поведении внучки, держащейся донельзя по-военному. Красная Шапочка вцепилась зубками в наволочку, как в горло врагу, вдобавок лупит кулачком левой руки простыню, одновременно то накатываясь бедрами вперед, то отступая на намеченные природой позиции. При этом умудряется издавать какие-то воинственные междометия, переходящие в яростные вопли, лишний раз подтверждающие поэтическое откровение: есть упоение в бою, да еще какое.

Только вот опыт, позволяющий соразмерять силы, приходит к бойцам с годами, несмотря на кажущуюся спорность подобного вывода. И когда обессилевшая Аленушка угомонилась, доверчиво заснула на моей груди, прижавшись к моему самому старому, лет двадцать назад заросшему шраму, я впервые за все это время не смог позволить себе роскоши ответить ей взаимностью.

Кто в этом виновен? Конечно же, Рябов. Вместо того чтобы дать возможность руководству отдохнуть после бессонной ночи и двух допросов, Сережа перехватил меня неподалеку от отеля, и мечты о хотя бы кратковременном сне стали улетучиваться с невероятной скоростью. И сейчас, пожалуй, впервые за долгие годы нашей совместной деятельности вызывает раздражение метод работы, который много лет я навязывал тогда еще просто начальнику собственной охраны Рябову. Вот отчего, вместо того чтобы расслабиться, подобно Красной Шапочке, смотрю в нуждающийся в срочной перетирке потолок номера отеля и анализирую беседу с коммерческим директором фирмы. При этом самым естественным образом приходится брать в расчет догадки, возникшие в райотделе.

Когда мы с Рябовым бродили у кромки заснеженного леса, свежий морозный воздух стал его союзником. Мне больше всего хотелось вернуться в «Метелицу», нырнуть под окутывающее теплом одеяло, соснуть минут четыреста, а потом позволить Аленушке сделать почти то же самое в начале первого раунда нашего бурного свидания.

Вместо Красной Шапочки меня принялся возбуждать Рябов. Как сейчас понимаю, Сережа вел себя довольно активно лишь затем, чтобы я продолжал пребывать в состоянии грогги, не помышляя об атаке. Все верно, Рябов, лучшей защиты не придумано, ты сам об этом сказал. Только в другом контексте, когда я не стал оздоровляться озоном до полной одури, а прикурил «Пэлл-Мэлл».

Сережа отчего-то не стал морщиться по поводу пассивного курения на свежем воздухе, а затем не терпящим возражений тоном выдал:

— В нашем случае лучшая защита — не нападение. А выдержка.

— То есть? — спросил я, понимая, к чему клонит Рябов, откровенно зевнул и доверительно поведал: — Мне эти игрушки начинают надоедать. Когда со мной играют — это одно, но если в процессе игры начинается руководство...

— Все, — решительно прервал меня начальник службы безопасности. — Ты начинаешь отходить от первоначального варианта.

— А ты, бедный, не знаешь, в нашем деле — сплошные встречные планы. Из-за непредвиденных обстоятельств.

— Я тебя знаю. Удивляюсь, как выдержал. Не заявился... Так сказать, лично поучаствовать...

— Чему ты удивляешься? — держусь не менее искренне, чем во время допроса. — Мы же договорились. А еще рассказываешь: «Я тебя знаю»...

Тень иронии скользнула по лицу Сережи. Я не без удовольствия вспомнил, как нынешней ночью вместо того, чтобы шастать возле всяких сказочных сокровищ, наплевал на личное благополучие и спасал девушку от ночных страхов в отеле, пропитанном ужасом от недавнего убийства.

— Ну раз выдержал, — рассудил Рябов, — значит, у тебя была причина. Веская. Иначе пошла бы карусель. Я и так удивляюсь...

— Я тоже, — решительно прерываю воспитательную часть беседы, во время которой Сережа обязательно начнет строить намеки: кстати, как тебе спалось, пока ребята любовались архитектурой?

— Вот теперь я не удивляюсь, — подтвердил мою мысль Сережа. — Теперь я волнуюсь... Да, как она?

— Кто?

— Девочка на лыжах.

— Лучше, чем на коньках, — решительно отрезаю возможное проявление дальнейшего любопытства. — Тебя это взволновало?

— Нет, твое поведение, — безмятежно улыбнулся Рябов.

— Значит, так, господин Рябов, мне стало надоедать...

— Вот-вот, — обрадовался коммерческий директор. — Этого и боюсь.

— Ну да, — говорю с легким раздражением. — Ты же меня знаешь.

— Знаю, — упрямо повторил Сережа. — Наверняка решил действовать иначе. Сейчас такое может начаться! Тебе уже плевать на игру...

— То, что я игрок — это вы все вызубрили. Но в данном случае я не игрок. Болван из преферанса, не более того. Ничего, ребята, я вам устрою сдачу с двумя тузами в прикупе. На мизере, само собой!

— Поэтому я тебя и встретил.

— Сережа, ты давай кончай эти рассказы типа: мы с тобою в бане повстречались, оттого что не было воды. Я уже с одним в баньке встречался... А ты еще постоянно рассказываешь, как меня изучил.

— Ну ясно, — спокойно заметил Рябов, — сейчас пойдет заваруха. Любыми методами. Косятин — городок маленький, ты уже все взвесил. Лишь бы самомнение не страдало. А что? Люди Челнока получают хорошее подкрепление. Киногруппа опять же расширяется. Сильнее, чем когда «Войну и мир» фотографировали. Человек пятьсот у тебя будет. Захватишь городишко быстрее, чем Наполеон Москву. Возьмешь спецхран. А как уходить будешь? Как положено. Духовой оркестр вдоль дороги. Ты — в головной машине. Пусть холодно, но стекло опустишь. Высунешь руку. Все пальцы согнуты. Кроме среднего. Красиво...

— Ну да. А Грифон, привязанный к колеснице триумфатора? — глушу резкое желание размять застоявшиеся мышцы.

— Если бы тебя не знал, сказал бы. А так... На кой тебе Грифон? Тебе надо доказать... Самому себе, конечно. Вот я какой, мне чихать на всех. Захотел взять спецхран — и взял. При этом на дно ложиться не буду. Или убегать за границу, как другие. Потому как чту закон. Поддерживаю отношения в обществе. Кража? Как можно своровать чего нет? Тот идиот, кто об этом заикнется, а не я. Пусть даже все знают, что недавно мозгами поехал. На балу у губернатора. Ну а что после этого каждый день рискую свой портрет нарисовать...

— Хватит, Рябов. Мне портреты без надобности. Тем более психологические, — решительно отбрасываю сигарету. — Один их малевал, но с твоей подачи соли объелся, до полной остановки сердца.

— Теперь ты на эту остановку прешь, — чуть ли не со злобой выдохнул Сережа. — А портрет будет! В окуляре оптического прицела. Даже если они сделают вид, что о существовании спецхрана не подозревают.

— Между прочим, спецхран мне на разживу отдан.

— Между прочим, ты забыл об одном обстоятельстве. Осипов скончался. Тебе дали возможность убедиться в существовании спецхрана. Как было договорено. Но не больше того. Содержимое будет твоим, когда исполнишь Саблю. Вот там и резвись, а не здесь. Но ты не собираешься лезть в явную петлю, а потому решил — спецхран мой. В качестве наследства.

На непроницаемом лице Рябова самодовольство разглядеть невозможно, однако догадываюсь, какие чувства он испытывает на самом деле. Ты меня знаешь, Сережа? Меня усиленно направляют в сторону Сабли? Так вот возьму и пойду туда. Мне уже неважно, вернусь или нет. Наступать на горло собственному характеру — дело безнадежное.

— Рябов, будем считать, ты меня уговорил. Но твоему стукачу Вохе...

— А чего ты хотел? Он, между прочим, в моем подчинении.

— Согласен. Зато ты подчиняешься непосредственно мне...

— Кроме...

— Кроме случаев, когда речь идет о безопасности фирмы, а значит... Только не вздумай сказать: сейчас как раз такой случай.

— Зачем? — пожимает могучими плечами Сережа. — Ты это сам понимаешь. И вообще, чего ты такой взъерошенный? Девочка, что ли, не дала? Редкий случай, но бывает.

— Нет, это ты дал. На пару с дружбаном своим. Он у меня станет народным депутатом. От избирательного психбольничного округа. Чего вы тут крутите?

— Что ты имеешь в виду?

— Интересно стало: зачем сюда, клацая костями, прискакал Маркушевский? Чтобы найти труп администратора? Почему ты засветил людей Челнока? Мне уже надоело выступать в роли клоуна, Сережа. Если уверен, что Решетняк — Грифон, нейтрализуй его и не усложняй нам жизнь. Берем спецхран, и мой курс лечения закончен. Вот и все. Кстати, ты убедился в его существовании?

Сережа молча качнул головой. Все. К дьяволу рассуждения, головоломки, судьба ограбленного Туловского в качестве катализатора моих действий вместе с аквариумной рыбкой, трансформировавшейся в пресловутого болвана.

— А теперь, Рябов, будь столь любезен... Короче, мне нужны конкретные ответы.

— Погоди. Ты сперва скажи, я буду в состоянии просчитать твои действия?

— В этом состоянии ты всю жизнь пребываешь. Не переживай, десант сюда не свалится. Администратора убрал Решетняк?

— Нет, — твердо отвечает Сережа. — И вообще... Он сидит на плотном цинке.

— Отдать приказ, мог?

— Пасем круглосуточно. Это нетрудно. У студентов каникулы. Он из дому почти не выходит. С внуками разве что погулять.

— А телефончик? — интересуюсь невинным голоском, вспоминая о допотопных «клопах» из аппарата в собственном номере.

Рябов отчего-то вздохнул и ответил:

— Прослушивается.

— Кто бы мог подумать? И как тебе это удалось в чужом городе? Правда, ты с ментами дружишь. Но не до такой же степени. Значит, мои опасения по поводу генеральских интересов... Да, пора Вершигоре на пенсию. По состоянию здоровья. Пойдет в сторожа на тот самый сгоревший причал.

— Причем здесь Вершигора? Это же в наших интересах!

— Кончай бодягу, Рябов! В наших интересах, можно подумать... Я, конечно, устал, но не до такой степени. Кто прослушивает Решетняка — догадываюсь. Если бы ты стал возражать, то подумал бы — служба безопасности. Тем более, они в последнее время стали неравнодушны к собственным ветеранам. После того, как некоторых на мемуары потянуло. Однако если речь зашла о Вершигоре, контора отметается. Значит, «Тарантул». Ты, часом, там на полставки не устроился?

— Я — нет! — с некоторой долей вызова подчеркивает Рябов, и мне сразу становится ясно: кроме очень многих людей, оплачиваю услуги ведомого лишь Сереже сотрудника «Тарантула». Впрочем, сейчас это неважно, пора воздавать должное за измышления Рябова, порочащие мою незапятнанную характеристику. Духовой оркестр, это же надо придумать...

Я не без удовольствия потянулся, стараясь отогнать острое желание заснуть под ближайшим деревом, и спросил:

— Ну так кто же грохнул администратора?

— А чего ты не спрашиваешь о Будяке? — парировал начальник службы безопасности.

— Потому что когда ответишь, сам пойму!

Давай, Сережа, снова вешай мне лапшу на уши. Теперь уже не Решетняк, а, скажем, дедушка Чекушин, киллер с больничной койки...

— Да, с нервами у тебя точно неладно, — не поддался на мелкую провокацию Сережа. — Как ты любишь учить Студента? Лишние знания отрицательно сказываются на состоянии здоровья. Нужно следовать собственным советам. Не только их всем подряд раздавать, но и самому...

— Сережа, большое спасибо. За конкретный ответ. Вполне можешь рассчитывать на взаимность. Какую цель преследует Вершигора?

— Он говорит нам столько, сколько мы ему. Ты приучил, между прочим.

— Согласен. Однако с некоторых пор мы стали с ним беседовать более-менее откровенно.

— Но не я, — отрезает Рябов. — Ладно. Вариант с «Тарантулом» предложил именно он.

— Цель?

— Возможно, выборы, — правильно понимает постановку вопроса коммерческий директор. — Кроме того, приказом министра внутренних дел начальником городского управления милиции назначен мало кому ведомый полковник Нестеренко. Как я понял, Вершигора не сильно обрадовался. И начальник областного управления.

— Разделяй и властвуй, — понимаю, чем вызвано министерское решение. — Ну и что в этом такого?

— А то, что Вершигора кривлялся: Нестеренко прибыл в Южноморск и увидел трамвай. Подумал, что он его сожрет, испугался...

— Другими словами, полковник приехал... Стой, Сережа! Да он ведь отсюда и прибыл. Ну и дела! Чтобы начальника райотдела из такого захолустья да в руководители милиции миллионного города? Он же явно не потянет...

— Зато потянет, куда министерству требуется. Это главное. Видимо, в Южноморске нет достойных кадров.

— Будем считать, недовольство Вершигоры и его коллеги базируется на этом. Вот отчего генерал такой добрый.

— А ты думал!

— Я думал, он за будущее депутатство старается.

— Это тоже. Но если мы попутно, в порядке взаимопомощи, поднимем какую-то гадость... К уже имеющемуся компромату... Тем более, переть в открытую против своего министерства начальник области не рискнет, даже если ему присвоят маршала.

— Это правильно. Маршалы, они на другое повышение, кроме лафета, рассчитывать не могут... Рябов, несмотря на твое гнусное поведение, я просто счастлив, что могу помочь нашей доблестной милиции в назначении на ответственную должность наиболее достойной ее кандидатуры. Как понимаю, давно работающей в нашем городе, прекрасно разбирающейся... В том числе в предвыборной расстановке сил.

— А по такому поводу получи подарок...

— Неужели ты уговорил девушку с лыжами, чтобы она мне дала? — возбужденно потираю ладони.

— Как понимаю, ты ее уже оприходовал. В графе побед. Но пора заняться делом. Ты по-прежнему хочешь принять непосредственное участие?..

Я вздохнул, словно на мои плечи взвалилась непомерная ноша. Подумаешь, событие — поучаствовать в налете на спецхран. Разве мы для этого здесь? А мне казалось, исключительно для того, чтобы хоть чем-то помочь Верши-горе. Схожи мы с генералом, привыкли одновременно решать несколько задач. Но не до такой же степени.

— Сережа, я вынужден это сделать. Потому отвечаю предельно откровенно. Как ты мне. Имеются кое-какие соображения. Когда приступаем?

— Узнаешь,— охотно разоткровенничался Рябов. — В свое время. Ну, скажем, через пару дней. Или чуть позже, если перебросишь на меня решение.

— Какое еще решение? Сережа, разве я имею право хоть что-либо решать? И вообще, у меня создалось сильное впечатление: я появился на свет для выполнения твоих ценных указаний.

— Начинается вторая серия. Тебе действительно пора отдыхать. Я насчет Вершигоры спрашивал.

— Ну, если генерал просит, поможем, как всегда. Он ведь нам постоянно оказывает услуги, — подбираю слова, позволяющие считать, что я смотрю на Вершигору сверху вниз. — Опять же в этой операции он старается. Честный мент, «Тарантул» и... Сережа, я сейчас упаду, отвези меня в «Метелицу».

Я действительно помогу генералу. Чтобы решить собственную проблему, а не в качестве ответной благодарности. Только вот об этом Вершигора не догадается и при большом желании.

Аленушка беспокойно заворочалась, но не проснулась. Крепкий сон — привилегия молодости. Жаль, мне спать недосуг, нужно крепко думать. Не по поводу убийств, а над куда более серьезной задачей. И слава Богу, что есть над чем ломать голову, оттого как преферансный болванчик превращается в реального игрока, получившего право раздачи и осмысления собственных ходов.

Пора выметаться к себе. Иди знай, когда сюда заявится доблестный Чекушин. В любое время может прибыть. И тогда вся операция летит вдребезги. Если дедушка узреет этакий, с его точки зрения, разврат в собственном номере, мне придется доблестно отступать. А вдруг его и без того больное сердце начнет усиленно шалить, и в результате боевой счет «Метелицы» пополнит еще один труп? Вот тогда-то честный мент Саенко сможет рассчитывать на еще более значительное вознаграждение, чем уже заработал, господин Маркушевский примется дребезжать костями, заставит чертить схемы от месторасположения правого соска Аленушки до левого ботинка застывшего дедушки. До полного счастья мне только этого не хватает.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Опустошив очередную чашку собственноручно заваренного кофе, я не нашел свободного места в пепельнице для очередного окурка. А ведь предупреждает Минздрав, как опасно курение. Я бы добавил — особенно сигарет с заботливо наклеенной акцизной маркой без волшебного слова «Импорт». Их качество отчего-то сильно стало проигрывать в сравнении с прежде исключительно контрабандным товаром. Вот где Вершигоре бы развернуться, ан нет, его отчего-то больше борьбы с преступностью занимают политико-кадровые проблемы.

Пожалуй, впервые за долгие годы наших взаимоотношений генерал рискнул использовать меня втихую. Ну а раз такое дело, отчего не помочь старому приятелю? Помогу. Да так, что у него звездочки на генеральских погонах зашатаются. Будет тебе компромат, генерал. В ответ на твою заботу. Небось, когда передавал дискету, уже планы громоздил, строитель хренов. Само собой, постарался помочь, честный мент опять же, ну а зачем прокуратуре понадобилось чуть ли не дублировать его работу, это я во время последнего свидания с Маркушевским на ус намотал.

Рябов, как всегда, в своем амплуа. Работает вроде бы у меня, но интересы Вершигоры соблюдает чуть-чуть менее свято. Он-то с генералом откровенничал не в одностороннем порядке.

Кое-что сразу прояснилось, когда советник Маркушевский принялся активно тыкать в мой нос фотографией мертвого администратора. Небывалый случай, другой на его месте как бы невзначай предъявил увеличенное фото из личного дела, где любой убитый смотрится живым-здоровым, с галстуком под не перекошенным ртом. И не иначе. Иначе Маркушевский — полный кретин. Если только не чересчур умный. Шибко грамотный, как говаривает Воха. Точно грамотный и не дурак. Откуда этот грамотей узнал, что команда охотников из Южноморска? Они ведь, согласно документам, приехали из других краев.

Две ошибки кряду непозволительно допускать последнему идиоту, где бы он ни трудился, пусть в прокуратуре, а тут такая незадача. Следовательно, Маркушевский — вероятная подпора Вершигоры, точно знал, что делал. Интересно, отчего он буквально выдернул меня после вызова Саенко, давшего показания недавнему кандидату в убийцы ну прямо с реактивной скоростью?

Перед такими реалиями поведение Рябова становится оправданным, а дальнейшие размышления по поводу гибели Будяка и администратора кажутся незначительными. Сережа прав, и без меня есть кому разгадывать убийственные шарады. В конце концов, менты за это зарплату получают. Моя задача куда важнее: оказать услугу генералу Вершигоре в порядке шефской помощи.

Ладно, Вершигора, я тебе помогу, дай только придумать как. Чтобы всем было хорошо, а главное — весело. Несколько дней до посещения спецхрана есть, и мне уже один хрен, кто его пасет надежнее, чем пастух колхозное стадо, поредевшее в условиях перегона к рынку и отощавшее в эпоху великого перераспределения. Даже при условии, если пресловутым Грифоном окажется свалившееся сюда, как по мановению волшебной палочки, прокуратурское привидение по фамилии Маркушевский. Догадки догадками, а все решают факты. При игре втемную заповедь никому не верить куда важнее любой из библейских. К тому же эти самые десять заповедей нарушаются так стабильно, что поневоле задумываешься о пресловутом обратном эффекте.

Что-нибудь выкручу без всяких надежд на «авось». И не просто что-нибудь, а нечто особенное, рядом с чем динамит просто обязан показаться детской забавой. Старомодный динамит — не радиоуправляемая пластиковая взрывчатка, он взрывается, в чьи бы руки ни попал.

Интересная посылка. Я бы сказал, достойная. Во всех смыслах слова. Хорошо, господин генерал, я обязательно раскопаю какую-то гадость, быстро и непринужденно, в присущей мне манере. Не сомневайтесь, у меня особый талант к правдоискательству, подкрепленный самым убедительным инструментом эпохи под названием доллар. Так что поищем и обрящем нечто такое вонючее, что этот дивный запах сильно подействует на обоняние не только полковника Нестеренко. Оно и тебе по ноздрям шандарахнет, друг-генерал. Торжественно клянусь!

Клясться вслух не пришлось по морально-этическим соображениям, а также из-за визита Филиппа Евсеевича Чекушина. Выздоровевший отставник принялся сыпать в мой адрес комплиментами. Через несколько секунд мне стало ясно, у кого учились гуманизму и состраданию к ближнему Гиппократ с Иисусом. Спустя еще минуту пришлось мысленно сожалеть о поспешно принятом решении. Чекушин рановато выскочил из больницы. Теперь об этом есть кому искренне скорбеть, кроме медиков больницы, впервые за много месяцев почувствовавших себя людьми в белых халатах.

Еще минут двадцать ушло на то, чтобы до меня окончательно дошло, с каким эпикризом Чекушин покинул гостеприимные стены лечебницы. Внимая ветерану, я вслух сочувствовал ему, мысленно кляня себя за то, что не презентовал больнице губного скоросшивателя. После словесного душа Шарко, которого не выдержал бы человек, плохо подготовленный к лечению нервной системы, ветеран торжественным тоном пригласил меня в гости. Оказывается, предстоит мероприятие в честь возращения с того света, и без меня у всех приглашенных «Липтон» станет поперек горла.

Отказываться было еще страшнее, чем соглашаться. Понуро бредя по коридору за продолжающим высказываться ветераном, я размышлял о дальнейших путях развития отечественной медицины. При нашем хроническом отсутствии всего необходимого и зарплатах врачей таких больных, как Чекушин, стоило бы лечить одноразовой инъекцией для сильной экономии нервов окружающих и бюджетных средств. Полкубика пока бесплатного воздуха в вену многоразовым шприцем будет в самый раз. Именно многоразовым. Наш воздух до того целебен, никакой одноразовый шприц не спасет от его последствий.

Кроме придавшей себе безразличный вид Красной Шапочки в номере Чекушина торжественно восседал забракованный Рябовым на роль Грифона Клим Николаевич Решетняк. Бросив обреченный взгляд в сторону кровати ветерана, сажусь за стол в полной готовности захлебнуться речами сердечника вприкуску с его любимым «Липтоном».

Пока любезный хозяин старательно доводил присутствующих до своих недавних симптомов, Аленушка ухаживала за гостями. Я, конечно, был бы не против, чтобы пара ветеранов растворилась за дверью со скоростью заварки кипятка, но сказочные события не тиражируются столь часто.

Решетняк ломал куски рафинада музыкальными пальчиками и с хрустом разгрызал сахар, запивая его чаем из гигантской чашки. Вот что значит ветеран отдела мокрых дел; будь у меня подобные зубы, тоже бы рискнул чайком вприкуску. Ему, видать, вставную челюсть из карбона варганили, по индивидуальному заказу в том самом КБ. Конечно, ведь заслужил у родины, вон пальчики какие. С ними из любой аминокислоты можно и сегодня выдавить бабрако-кармальку, несмотря на изменение государственного курса в области экспортной политики.

— Редкая у вас профессия, — обратился ко мне Решетняк, когда Евсеевич решил взять тайм-аут, чтобы промочить горло перед очередным монологом. — Сегодня почти все занимаются бизнесом. Мне о вас Филипп рассказывал...

При всем моем почтении к Решетняку я бы и без этого пояснения догадался: вряд ли Аленушка откровенничала с дядей Климом по моему поводу.

— Знаете, — доверительно пророкотал Решетняк, — я ведь в свое время оружием занимался. Но о многозарядном ружье не слыхал. Простите за любопытство, вы, быть может, в свое время служили? Или трудились экспертом?

Скользкий вопрос. Скажи, что не служил, так кстати замолчавший ветеран Чекушин от такого кощунства заработает инсульт. И тогда исчезнет последняя надежда еще раз пойти по славной стезе воевавшего поколения, прямиком в его койку.

— Ну что вы, какой из меня эксперт, — произношу с некоторой долей сожаления, перехватив пытливый взор Решетняка, затормозивший на моем перстне. — Но если вам интересно, наша семья насчитывала не одно поколение военных. Вот этот перстень — семейная реликвия, досталась мне от деда...

Насчет перстня пришлось несколько преувеличить, в отличие оттого, что в моем производстве на свет принимало участие не одно поколение военных. И вправду, мои предки воевали. Сильно сомневаюсь, что они об этом мечтали, однако из всех крупно не повезло лишь отцу. Он не погиб в бою, а утонул, спасая во время шторма жизни чужеземных моряков. Выполнял, так сказать, интернациональный долг. С совершенно иным эффектом, чем спецы типа Решетняка и прочие доблестные афганцы.

Зато оба деда — точно военные, легли на поле брани. В сорок первом году пошли защищать родину по велению сердца, согласно всеобщей мобилизации. Правда, об устройстве трехлинейной винтовки капитана Мосина образца 1891 года, да и о том, как ее в руках держать, понятия не имели. Тем не менее родина великодушно позволяла проявлять патриотизм: одна винтовка на пятерых — и вперед, на вражеские танки, вооруженные воплем «За Сталина!» вместо гранат.

Кажется, мне удалось отвести подозрения Решетняка. Наверняка, глядя на перстень, этот тип подумал, что обманываю, являясь на самом деле каким-то спекулянтом. И вправду, был бы разодет, подобно пугалу, Клим Николаевич, как и его старый приятель, безоговорочно бы поверил, какой я выдающийся ученый.

— Моя специальность — слово, — довожу до сведения одного из присутствующих. — Отсюда и некоторые познания.

— Интересно! — из-за стремительно опустевшей чашки Чекушин решил вернуть себе роль оратора. — Какое может иметь отношение слово к оружию? Вы знаете, у меня был один случай...

— Погоди, Филипп, — мягко пророкотал Решетник, и Аленушка быстренько налила деду ударную дозу «Липтона», позволяющую присутствующим надеяться, что минут десять Филипп Евсеевич не сможет тренировать голосовые связки.

— Все-таки любопытно, — продолжал интересоваться моей скромной персоной Решетник. — Слово и оружие — это все равно что лед и пламень.

На первый взгляд, от прежнего спеца ничего не осталось, какие пошли сравнения, передо мной сплошной директор, завхоз на преподавательской должности, проявляющий праздное любопытство, и не больше того.

— Вы знаете, — говорю нарочито менторским тоном, — очень многие термины, имеющие отношение к оружию, со временем сохранились. Однако потеряли свое первоначальное значение. К тому же сегодня, кроме лингвистов, мало кто понимает значение некоторых даже часто произносящихся слов. Да чего там, люди не ведают, откуда берет начало их фамилия. Я уже не говорю о том, что очень многие старинные военные или охотничьи термины сегодня употребляются в основном людьми, противопоставляющими себя закону.

— Интересно, — подбодрил меня Решетняк, и лишь бы гостеприимный хозяин не вернул себе роль исполнителя ариозо за столом, я повел себя не лучше настоящего ученого.

— Это действительно очень интересно, — произношу с таким запалом, словно дорвался до единственного конька, способного вынести на академическую кафедру. — Представляете, у меня есть приятель по фамилии Кунда. Он был страшно удивлен, когда узнал: кунда — разновидность палаша. Редактор газеты Кноп теперь не считает свою фамилию странной, оттого как кноп — узел на конце лассо...

— А блатные выражения? — лукаво посмотрела на меня Аленушка.

— Мне бы не хотелось развивать эту тему в присутствии молодой девушки, — произнес я как можно равнодушнее, и ветераны одобрительно закивали головами. — Ну разве что... Спросите у художника, а затем у блатного: что такое шабер? Ответы будут разниться.

После моего пояснения показалось — айсберги в глазах Клима Николаевича слегка приглушили свое ледяное сияние. Ничего, наставник молодежи, эти праздные речи — не дань тщеславию, не стремление произвести хорошее впечатление на Красную Шапочку. Ей я свою высокую квалификацию уже доказал делом. Пора идти дальше, плавно переходя к интересующей меня теме.

— Чтобы покончить с так называемыми блатными выражениями, приведу всего один пример на интересующую Аленушку тему. Бан на воровском жаргоне означает вокзал, однако это слово имеет совершенно другое значение в лексиконе специалиста по оружию. Так именуют все виды дубинок и палиц китайского производства... Знаете, неподалеку от Одессы стоит городок Балта. Почему он так назван? Быть может, оттого, что в давние времена среди вооружения славян имелся и небольшой топорик — балта? Или, к примеру, крикет, — наконец-то подхожу к основной цели лекции. — Игра? Безусловно. Но вместе с тем очень интересное комбинированное оружие. Крикетом можно действовать как топором, но если возникнет необходимость, то и произвести выстрел. Один-единственный...

После таких намеков не приходилось надеяться, что Решетняк вместо того, чтобы продолжать ломать рафинад, найдет ему замену в моем лице. Даже если Клим Николаевич в курсе текущих событий или непосредственно участвует в них, он все равно не проявил и тени смущения. Ну хоть бы щека дернулась или микроскопическая капелька пота проявилась... Мне пришлось быстро продолжить лекцию, лишь бы не запнуться, выделяя ее ключевое слово из общего контекста.

— А, к примеру, известные всем слова корзина, монтировка, розетка, болт? Корзина — разновидность гарды, монтировка — эфес холодного оружия, розетка — приспособление для защиты пальцев и захвата оружия противника, болт — арбалетная стрела. Или сечка. Крупа, скажет домохозяйка. Но когда-то так называли полукруглый клинок на отвесной рукояти...

Я не увлекся до такой степени, чтобы не заметить — мои речи если и не достигли поставленной цели, то подействовали на Решетняка не менее плодотворно, чем монологи его старого приятеля. Филя Евсеевич уделял моим словам не меньше внимания, чем «Липтону», зато Аленушка была слегка шокирована. Бедная девочка, я ведь не так давно трактовал понятие «розетка» совершенно иначе. И чтобы постичь всю глубину значения этого слова, Аленушке пришлось хорошенько изогнуться.

— Вы так увлеченно рассказываете. Преподавали? — как бы невзначай спросил Решетняк, и я с чистой совестью ответил:

— Приходилось.

Вправду, лет двадцать назад, когда честно отпахал три дня по распределению в средней школе. Затем выкупил трудовую книжку у представленного к ордену Трудового Красного Знамени директора. Через три месяца после этого события директор получил вместо ордена девять лет, а я иногда задавался вопросом: на кой мне было делать такую дорогую покупку?

— Скажите, а оружейная терминология как-то связывается с животным миром? — донельзя равнодушным тоном продолжил директор-орденоносец. — Ну, скажем, ассоциация со змеей, ужом или гюрзой.

Уж — змеюка мирная по той причине, что не научилась ядовито кусаться. Потому трусливо убегает при встрече с человеком. А уж он-то на несчастных ужах наловчился свой страх уничтожать. Конечно, эти храбрецы за гюрзой бы не очень-то с палками-камнями побегали, они ядовитых змей десятой дорогой обходят. И мне нужно плавно обойти эту тему. Задай змеиный вопрос просто Филя, а не Клим, можно было бы пококетничать в роли лектора, которая самому уже поперек горла. Но Решетняк, варьируя тему беседы, вряд ли просто так заинтересовался змеиными названиями в оружейных вариациях. Уж — хрен с ним, но гюрза...

Почему именно гюрза, а не питон, анаконда, гадюка, догадаться несложно. Спецподразделение «Гюрза», стремительно расформированное после начала суверенизации всей страны. Теперь я допускаю возможность переигровки со стороны Рябова. Он ведь отчего-то не нашел нужным пояснить, каким образом охотники совершенно случайно обнаружили труп в лесу. Зато ненавязчиво отвел будто бы собственные подозрения от фигуры директора техникума измерительных приборов. Не сердись, Рябов, я ведь работаю на отвлечение и веду себя соответственно пресловутой рыбке в сказочном городишке.

— Что касается ужа, — пристально смотрю на небрежно ломающего куски рафинада Решетняка, — то подобное название носила одна из разновидностей стилета. Очень давно. Зато относительно гюрзы мы можем вспомнить недавние времена. Знаете, как-то доводилось видеть кинжал. Не с отполированной, а с вороненой поверхностью клинка. Он так и называется — гюрза. Применялся во время ночных вылазок...

— А теперь, выходит, не применяется? — слова Решетняка прозвучали чуть резче обычного.

Так ты, дядя Клим, еще и капканчики ставишь, одной гюрзы мало? Ничего, сейчас я тебя порадую.

— Наверное, применяется, — стараюсь говорить как можно неувереннее. — Откуда мне точно знать, быть может, за последние годы появилось что-то подобное с новым названием? Вот у римлян абордажная площадка носила название ворон, а у греков то же самое сооружение именовалось грифоном.

Насчет греческого грифона я врал самым беззастенчивым образом, пристально следя за реакцией моего милого собеседника. Напрасно старался, старая школа, она дорогого стоит. Решетняк сейчас наверняка собран в комок. И все-таки мне нужно постараться хоть чуть-чуть шевельнуть этот непроницаемый комочек.

— Аленушка, будьте любезны, подайте сахар, — не без удовольствия улыбаюсь в сторону непривычно долго молчащего Чекушина и медленно перевожу взгляд на его старого приятеля, переставшего ломать сахар быстро, ловко, надежно, как прежде людские судьбы. — Что касается ворона, то он сегодня точно не применяется. Гюрза? Вполне может быть, в контексте понятия родины или смерти.

Мне на какое-то мгновение показалось, что комочек шевельнулся, почти незаметно, но все-таки. Родина и смерть, какая тут взаимосвязь со змеиной темой? Самая прямая. Девиз «Родина или смерть» — вот и весь выбор, предоставлявшийся служивым спецподразделения «Гюрза».

— Да, родина для нас — все, — наконец-то вернулся к своему главному жизненному предназначению досыта нахлебавшийся чаю и чужих речей Чекушин. — Как сейчас помню, в...

Мне приходилось старательно пропускать мимо ушей крайне познавательные мемуары ветерана. Сидя против Решетняка, я бы вел себя крайне бестактно, глядя в сторону оратора. Взгляд директора техникума стал тяжелее гири, но с таким весом я еще в состоянии справиться играючи. Родина или смерть — лично для меня не было бы никакой дилеммы, оттого как люблю свою отчизну. Точно так, как она меня. А что до смерти — так от нее еще никто не уворачивался. И вообще, какой может быть выбор, если слова и «родина», и «смерть» я всегда рассматривал в качестве синонимов, а потому, в отличие от многих, сделал правильный жизненный выбор. Когда несколько лет назад вдребезги разлеталась родина, именем которой клялись гюрзата, они отчего-то не бросились в объятия смерти, а тихо растворились в будущем. Сегодня появились новые спецподразделения, и одно из них, знаю точно, имеет все тот же девиз «Родина или смерть», что, прежде всего, говорит о преемственности поколений. Уверен, в случае чего элитное спецподразделение, несмотря на свой девиз, выберет жизнь. Оттого как идеалы сейчас соответствующие, а помереть никогда не поздно.

Стоит ли мне пугаться неизбежного? Нет, конечно, я ведь не служил, присяг не подписывал, громких клятв не давал. Тем более, возраст уже такой, все чаще за поминальные столы сажусь, чем за свадебные. Даже если не иметь в виду недавние события.

Решетняк продолжил мирное чаепитие вприкуску, изредка поддакивая своему отставному сослуживцу. Но перед этим, несмотря на лучезарную улыбку Клима Николаевича, мне удалось чуть ли не явственно увидеть в его колюче-холодных глазах отражение самой смерти.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Яркое солнце заставило искриться свежий пушистый ковер снега, окутавший городок минувшей ночью. Пришлось надевать противосолнечные очки, ведь у меня нет боевой закалки Филиппа Евсеевича. С утра пораньше ветеран Вооруженных Сил прилип ко мне сильнее, чем лавровый лист к присутственному месту. Отцепиться от него не удалось, а присутствие на прогулке Красной Шапочки лишь в малой степени компенсировало радость общения с ее дедом.

Сперва показалось, морозный воздух не позволит сердечнику молоть свои мемуары привычными темпами. Ничего подобного, воинская закалка сказалась и здесь. Так что приходится, думая о своем, ловить краем уха яркое проявление предпоследней стадии маразма, идя между старым громкоговорителем и его внучкой. Может, стоит его снова засунуть в больницу? Это, несомненно, положительно повлияет на здоровье. Мое, естественно, даже если не иметь в виду перспективу подлечиться в снова осиротеющей от ветерана койке.

Я согласился на прогулку, сильно надеясь, что сердце Чекушина не позволит ему вышивать километровые дистанции по морозцу. Того глядишь, дедушка решит проведать старого друга или сходить к врачу, а мы с Аленушкой продолжим прогулку вдвоем, сходим в заснеженный лесок. Меня всегда влекло неведомое, во всяком случае, заниматься любовью на морозе еще не приходилось. Только вот дед Красной Шапочки явно не разделял подобной тяги к природе и потащил нас в противоположную сторону от леса. Оказывается, здесь снимают самое настоящее кино, и ветерану любопытно посмотреть. Мне тоже стало любопытно: как это он будет смотреть и молчать? Такого, несмотря на ставшие привычными ассоциации, даже в сказке не могу представить.

Тем не менее удовлетворять любопытство не пришлось. Что поделаешь, с некоторых пор моя нервная болезнь стала прогрессировать, дав сильное осложнение в виде аллергии на киносъемки. Оттого пришлось не без сожаления распрощаться и с желанием посетить ближайший лес в обществе Красной Шапочки, и с моими милыми попутчиками, сославшись на срочные дела, эту любимую отговорку всех бездельников.

Вместо того чтобы отправиться в «Эльдорадо» и, подобно основной массе населения, подлечиться огненной водой, я занялся совершенно иным водолечением. Чем хорош санаторий с радоновыми ваннами? Тем, что врачи тебя встречают с нескрываемым воодушевлением благодаря повышению культуры обслуживания из-за хронической невыплаты зарплаты. Вдобавок, когда сидишь по уши в оздоровительном радоне, это плодотворно сказывается на душевном состоянии.

Никто не лезет в душу дурными вопросами, не дергает пить набрыдший «Липтон», не советует, как жить и работать. Сюда бы Алену, так вместо пятнадцати минут стоило бы оздоравливаться куда больше. Последний раз я лечился в воде с помощью девушки лет десять назад. Приятно вспомнить, особенно почти глубоководное погружение, когда коварное течение чуть было не унесло мои плавки в открытое море. В этой ванне их было бы найти куда проще. Но раз свидание в радоне не состоялось, самое время подумать над тем, как лучше всего оказать любезность генералу Вершигоре. Причем наиболее достойным образом.

Вчерашнее общение с Решетняком натолкнуло на весьма интересную мысль. Выскажи ее Рябову, он точно колесом пойдет, а уж Вершигора обрадуется — дальше, как говорится, некуда. Но, собственно, в чем дело, если я выполню генеральскую просьбу? Какие могут быть ко мне претензии? Нужен компромат на полковника Нестеренко — было сказано прямым текстом. Ничего, ребята, вы его получите.

Позвонив из кабинета самой любезности, которую представлял собой главврач заведения, я напросился на очередное приглашение майора Саенко зайти в гости. И не на службу, а домой. Ну чем не киносказка шестидесятых годов о работе ментов с оступившимися людьми в неформальной обстановке? Приятно, что наконец-то, впервые в жизни, мне удалось повстречать именно такого офицера, словно сошедшего с экрана давно перепрофилированного в бар кинотеатра. Ах какие менты в старых фильмах! Не матерятся, начальник к подчиненному обращается на «вы», подследственных угощают «Беломором» и отпетые рецидивисты колются быстрее рафинада в руках Решетняка при одном грозном взгляде не кого-нибудь, а самого старшины, который говорит столько умных слов подряд, чего в реальной жизни от него и под пытками не добьешься...

Дом майора Саенко всем своим видом доказывал — здесь живет самый что ни на есть честный мент. Выгони Саенко подобные хоромы лет десять назад, сильно сомневаюсь, что он успел бы завершить отделку внутренних помещений. Оттого, как трудился во внутренних органах, уделявших самое пристальное внимание моральному облику своих сотрудников, не добравшихся до генеральских должностей. Майор Саенко и теперь во все тех же органах, однако с некоторых пор нравы смягчились почти до неприличной степени. Тем более, многие менты приезжают на работу в таких авто, будто регулярно откладывали на их покупку всю зарплату в течение ста тридцати лет непорочной службы.

Мадам Саенко оказалась на редкость привлекательной женщиной для любителей пышек и поговорки «Мужчина не собака, на кости не бросается». Таких бизнес-леди еще не приходилось видеть. Кровь с молоком, слегка разбавленным какао прожитых лет, а какие поистине рубенсовские формы, радующие глаз подлинного знатока искусства. Я почти сразу уговорил себя найти в ее лице и кое-чем еще замену Красной Шапочке. Вдобавок подумал об оздоровлении в радоновой ванне, пусть даже нам вдвоем будет затруднительно в ней расположиться. Ничего, выдюжим, трудности закаляют мужчину.

Стол гостеприимных хозяев ломился от деревенского изобилия, несмотря на регулярные вопли столичных депутатов-аграриев, до чего плохо стало жить село. Никаких заморских изысков с непременными ингредиентами консервативного свойства, пропахших целлофаном еще до просрочки даты продажи. Повезло майору Саенко, такой тыл имеет, даже если не иметь в виду дразнящие бедра его второй половины. Дом — полная чаша, хозяйка отменная, дети воспитанные — поздоровались чинно и ушли в свою комнату. Жаль, конечно, нельзя убедиться, какова чернобровая ночной порой, догадываюсь, что ого-го! Но если ошибаюсь, хотя это вряд ли, то все равно майору повезло.

С такой жинкой легко быть честным ментом, она наверняка хорошо молотит через своих лоточников, обстановка в доме это подтверждают. Правда, мой тонкий вкус, подразумевающий пристрастие к пышным фигурам, поражает изобилие ковров, ими разве что потолки не обиты. Да, честный мент с такой-то хозяйкой вполне может не задистрофиться до стадии Маркушевского в ожидании зарплаты за сентябрь прошлого года, а даже перевести ее в один из немеряно расплодившихся благотворительных фондов.

Но если Саенко такое сделает, кто ж поверит, что он честный? К тому же все вокруг стонут, до чего они нищие, а благотворительных фондов развелось, будто страна прет на международный рынок с одной-единственной целью — подхарчить на нем страждущие от регулярной бескормицы недоразвитые страны. В Америке с ее заскоками по части благотворительности подобного фондового изобилия не наблюдается. Отсталая страна, одно слово, не понимает, как здорово можно их использовать, не просто отмывать деньги, но и качать их сильнее, чем насосом.

Гостеприимство четы Саенко не знало границ человеческих возможностей. Хозяйка накладывала на мою тарелку громадные куски тушеного мяса, пампушки размером с пирамиду Хеопса, домашнюю колбасу нескольких сортов, искрящуюся червленым золотом рыбу, сальтисон и всевозможные соления. У меня сложилось твердое впечатление: как по моим стопам сюда прибудет киносъемочная группа в полном составе вместе с удачливыми охотниками, лишь бы помочь управиться с содержимым тарелки.

Майор Саенко от души угощал собственноручно изготовленной водкой. На своем веку мне пришлось похлебать этой радости, но с таким привкусом сталкиваюсь впервые.

— На осиновой коре настояна, — раскрыл тайну честный мент. — Нет ничего полезнее.

— Это точно, — согласился я. — Не зря Иуда перебросил петлю именно через это дерево.

— Библейские сказки, — протянул так называемый хозяин дома. — Она, конечно... Но вот скажи, отчего дикие звери идут к осине, кору на ней гложут? Самое горькое дерево, а они выбирают не дуб, не березу. Осина — и только! Просто вот в этом дереве, понимаешь, сила такая целебная, лучше любой химии. Надежнее даже. Таблетки одни органы лечат, а печенку разбивают вщент, уразумел?

— Наливай! — безоговорочно соглашаюсь с целебными свойствами водки, которая не действует на печень из-за осинового присутствия. — Дай Боже, чтоб завтра тоже!

— Горяченькое берите, — защебетала хозяйка, пододвигая бадью с сочащейся ароматом снедью, — грибочки, сама солила... А у вас большой магазин? Капустку, с лучком, яблочками, сама квасила, пробуйте...

Мадам Саенко сыпанула на пробу поверх мяса такую ложку капусты, которой можно было бы закусывать до таяния снегов.

— Спасибо, — искренне благодарю хозяюшку, прижавшуюся роскошной грудью к плечу мужа.

У честного мента, по всему видать, от жены секретов нет. Даме, скорее всего, интересно: она самая удачливая среди занимающихся бизнесом или есть кто покруче? Можно слегка приврать, отчего не сделать хозяйке приятное? Похвалить ее дом, каких мало, рассказать про свой магазин, впрочем, не магазин, а такую маленькую лавчонку, где, кроме одного продавца, вмещается еще два покупателя. Только хороший муж потом обязательно поведает супруге о своих догадках по поводу моего тяжелого финансового положения, так что нечего даже в благих целях благодарить обманом хорошую женщину. К тому же у меня к майору есть небольшое дельце. И чтобы он побыстрее согласился, нужно сильнее заинтриговать честного мента, поведав хотя бы о сотой доле моего скромного состояния.

— Да, большой, — откровенно признаюсь хозяйке, смотрящей на гостя с явным любопытством. — И не только магазин. У меня галерея, ресторан,туристический комплекс.

Я вовремя остановился. Хватит и этого. Бизнес-вумен наконец-то встретила на своем торговом пути человека, у которого есть больше, чем у нее. Вот отчего я благоразумно умолчал об антикварных салонах, остальных магазинах, не говоря уже о всем прочем, позволяющем смотреть с уверенностью в завтрашний день даже из окна «Метелицы».

Кстати, отели тоже имеются, и в Европе, и в Америке, а великолепный дом Саенко смотрелся бы домиком Тыквы рядом с моим южноморским особняком, нафаршированным произведениями искусства общей стоимостью... Интересно, а действительно, сколько стоит моя личная коллекция, если не считать бриллиантов Сабины? Миллионов сто-двести, впрочем, ну их, знать до цента, чем обладаешь, — плохая примета. Я уже убедился в неточности поговорок на денежную тему. Чем меньше внимания обращаешь на бабки — тем больше их становится. Это проверено на практике.

— Буженинку, — снова защебетала хозяйка, твердо решившая прикончить меня самым оригинальным в стране способом, — а вот телятинка, котлетки на пару... Филейку пробуйте!

Несмотря на возможность скоропостижно скончаться от заворота кишок, в который раз иду на риск, попутно размышляя, что с гораздо большим удовольствием продегустировал бы отменное качество филея самой хозяйки. С таким-то гостеприимством при отсутствии Олега на это вполне можно было бы рассчитывать. Однако майор Саенко сидел рядом, твердой рукой разливая водку в почти антикварные чарки, а потому пришлось ограничиться филейкой на тарелке, слегка уступающей размерами средневековому щиту.

Мои сладкие грезы, скорее всего, вызвала отменная водка, настоянная на горьких осиновых стружках. Вдобавок из недр памяти пришли воспоминания о девушке... как ее? Не помню, много их было, но место запомнилось навсегда, хоть минуло два десятка лет. Такая же деревня, раза в три поменьше, сеновал и она, чернобровая, сочась белизной пышного тела среди остро пахнущего зеленовато-коричневого разнотравья, прикрывала ладонью глаза, приговаривая: «Ой, не нужно», а в это время ее вторая рука настойчиво толкала вперед мои ритмично двигающиеся бедра...

— Будет хлеб, будет и песня! — вместе с цитатой отгоняю хмельное наваждение давно прожитого. — Дай вам Боже, хозяева, только здоровья, а все остальное мы купим за деньги.

Олег весьма активно поддержал добрый тост, хозяйка смотрела на меня с такой неподдельной нежностью, словно собиралась усыновить и даже поселить на своем дворе, не в свинарнике, конечно, но в качестве хорошо дойной коровы — это уж без сомнения. В конце концов, я ведь заглянул на огонек китайского фонаря в хлебосольную домину Саенко не для того, чтобы нажраться до двухтысячного года.

— Ну что, перекурим? — предложил майор и, предвидя согласие гостя, продолжил: — Пошли ко мне. В кабинет. У нас только там дымят. Дети все-таки...

В отличие от очень многих дам, контролирующих розничную торговлю собственным товаром, хозяйка почему-то не курила. Но если бы она и не была такой оригинальной, вряд ли составила нам компанию. Понимает, я пришел в гостеприимный дом вовсе не для того, чтобы отдать должное ее высокому кулинарному искусству.

Кабинет честного мента был забит книжными стеллажами по всему периметру от пола до потолка.

— Сам делал, — с гордостью сказал Олег. — Люблю книжки читать. Только вот, жалко, времени не всегда хватает.

Книжки здесь как на подбор, вкусы честного мента полностью совпадают с пристрастиями моего отпрыска. Красивые глянцевые обложки с четкими буквами, залитыми красной триадой, полуобнаженные красавицы, звероподобные мужики, ножи, револьверы, автоматы. Сказки современной эпохи вместо прежних героев-одиночек, всех этих доблестных добрыней никитичей и иванов-царевичей. Такое впечатление, что сказки новейших времен самые разные писатели строчат под одну копирку.

Герой каждой из них круче всех крутых. Это бывший афганец, гэбешник, спецназовец, проворачивающий дела, которые не под силу трем дивизиям. Ему нипочем противодействие криминальных структур, Федеральной службы безопасности, доблестной милиции и Центрального разведывательного управления, вместе взятых. Всех перемочит, переиграет и добьется поставленной цели. Так и хочется брать с него пример, только вот жизнь — не романы, если бы не всесторонняя поддержка, я бы давным-давно совершал свои трудовые подвиги исключительно в загробной жизни.

Интересно, что может привлекать в этих книгах майора Саенко, профессионал все-таки? Наверняка юмор. Читает и смеется. Правильно, я ведь не понаслышке знаю: в отличие от прочих зрителей, все эти «Огарева, 6» и «Сержант милиции» менты расценивали исключительно в качестве комедий.

— Хорошая библиотека, Олег, — извлекаю из кармана «Пэлл-Мэлл» и на ощупь достаю сигарету, прижатую к правой боковой стенке пачки. — А стеллажи — просто на загляденье. Ты что, столярничал в свое время?

— Да нет, — пыхнул дымком честный мент, положив на письменный стол пачку «Мальборо», обезображенную акцизной маркой. — Я же деревенский. Ты не обижайся. Вы, городские, к жизни мало приспособлены. Потому что вам легко. Это сейчас какой-никакой сервис. А раньше? Зажигалка сломалась — ты в мастерскую идешь. А мне ее за пятьдесят верст везти? Или машина... Мы все умеем своими руками, с детства обучены. И сейчас, между прочим, тоже.

— Так ты же говоришь, сервис...

— Что сервис? — несколько сердито перебил меня Саенко. — А гроши? Это у вас в городе еще как-то заработать можно. Здесь все сидят без денег, говорю ж — вам легче.

Я чуть не прослезился, почувствовав правоту майора. Действительно, мы, городские, плохо приспособлены к жизни. Чего я стою без умения собственноручно отремонтировать зажигалку? Тем более, мои зажигалки почему-то не ломаются. А деревенским тяжелее, это точно. Вон сколько лет грозятся раз и навсегда накормить страну, но вместо этого ударились в самообслуживание по части изготовления стеллажей и ремонта автотранспорта. Если бы не такие, как я, из всех продуктов питания в городских, да и косятинских магазинах преобладали оцинкованные выварки, как лет шесть назад. Так разве городские плохо к жизни приспособлены? За пару лет завалили страну жратвой по маковку. И не только жратвой. Не решавшуюся десятилетиями проблему дефицита всего и вся, от шампуня до автомобиля, уничтожили играючи...

Хмель стремительно улетучивался из головы, а потому было впору приступить к основной части визита.

— Да, с деньгами на периферии трудновато, — соглашаюсь с хозяином отстроенного на трудовые доходы двухэтажного, шестисотметрового, на глаз, домика. — Но мы, городские, всегда помогали, как могли. Инженеров, докторов наук, студентов, солдат миллионами в колхозы посылали. А сейчас? Никакой помощи. Только взаимовыгодное сотрудничество.

Достав из бокового кармана конверт, я положил его на письменный стол рядом с пачкой «Мальборо» и сказал:

— Спасибо, Олег.

— Да перестань, — несколько смущаясь, ответил честный мент. — И вообще... Ты же и так ни в чем не виноват. Я знаю!

— Слушай, Олег, давай лучше вздрогнем за это дело с помощью твоей осины. Понравилась, ничего вкуснее не пил.

Майор смотался за бутылкой. Конечно, в своей жизни доводилось пить кое-что получше его водки, но стало не по душе возможное развитие темы благодарности. Майор и без того чувствует себя неловко. Иди знай, может, считает — рекомендовавший его генерал неверно поймет, если узнает о конкретном выражении моей благодарности за непредвзятое расследование уголовного дела. К тому же выпить действительно нужно. Тогда, быть может, и возникнет обратная связь. Майор Саенко, сам того не ведая, поможет генералу. А степень благодарности Вершигоры никогда не имела денежного эквивалента, у нас другие взаимоотношения. Только, чувствую, на этот раз генерал может так обрадоваться, что впору ждать от него абсолютно ненужной взаимности.

Мы играючи распили бутылку водки, и майор Саенко стал податливее глины в руках опытного скульптора. Водка лишь слегка подействовала на меня, позволяя четко оценивать ситуацию, вести разговор трезво и взвешенно.

— Слушай, Олег, — как бы невзначай спрашиваю, прикуривая очередную сигарету. — Кто же убил Усенко?

— Согласно оперативным данным... — подозрительно покосился на дверь майор. — Только тихо... Разборка в бригаде. Эти... контингенты, а тебя... Чего они тебя хотели замазать? Чтоб отвести... От себя. Понимаешь?

— А стукачок ваш зачем на пулю нарвался?

Олег одарил меня тяжелым взглядом изрядно помутневших глаз и доверительно поведал:

— Он же видел, кто... Или сам Усенку зачистил, а потом — бах! Нет свидетеля. Нет исполнителя. Ничего нет... И не будет! А они... В показаниях значится! С тобой хотели... разобраться. Но потом поняли — ты чистый. Перед ними...

— Кем именно?

— Контингенты! Наши тоже... Паскуды! Днем в форме, а вечером... Контингенты. Думают, охраняют... так все чисто. Ни хрена! Гроши у них берут. Значит, замазаны. Суки! У хлопцев дети, а они зарплату... Вдвое срезали! Так и то не дают. По три месяца. Вот и приходится хлопцам... А куда деваться? Дети же, поневоле ссучишься.

— Но ты же не ссучился! — выдаю комплимент честному менту без всяких намеков на плотный конверт, лежащий на столе. В самом деле, это ведь не бандитские деньги за покровительство грязным делам — не более чем благодарность от добропорядочного гражданина, к тому же генеральского приятеля. Вдобавок чистого во всех отношениях: ведь не кто-нибудь, а сам майор Саенко пробивал меня через «Тарантул», а уж если там нет на меня никакого компромата, значит, его просто не может быть.

— Я — нет! — твердо сказал майор, слегка пошатнувшись вместе со стулом. — Не ссучился! Хотя... Это Валя... Если б не жинка, может... Кто знает. А так она гроши молотит. Иначе — труба. Когда дети голодные, черту душу закладешь! Черт далеко, нет его... А контингент? Везде одни бригадные. Тихо! Я тебе скажу — гадость все, рыгать хочется...

— Так сходи облегчись, — проявляю кое-какие врачебные познания.

— Ты думаешь, я совсем? Нет, это не водка... Это я говорю! Мне по-другому хочется. В переносном смысле.

— Чего так? Ты же честный человек!

— Потому и хочется, — упрямо повторил Саенко. — Служу... Кому? Чему? Борюсь с контингентом... Зачем? Программа «Чистые руки»! Борьба с преступностью! Все! Как один! Хер! Мыла не хватит. Брехня все это... Хочешь скажу?

— Скажи.

— Ладно. Только тебе. Ты парень грамотный. Слушай... Тихо! Преступность — это не просто так. Это условие. Существования всего государства. Если ее изничтожить... Думаешь, нельзя? На тебе дулю! Во, видел? Можно! Но нельзя... Все рухнет. Противно понимать... И делать вид. Моя работа! Сраку вытирать этой работой...

— А чего на пенсию не пойдешь? Выслуги хватает, сам говоришь, Валя...

— Во, Валя... Я же мужик! Тоже противно. Буду с детьми? На ее шее? А так... Хоть хожу туда. Без копейки денег, но при деле... Зачем хожу, куда хожу...

— А вот ваш Нестеренко пошел на повышение, — придаю разговору нужную тональность.

— Говно — оно всегда... наверху плавает, — дал характеристику своему бывшему руководству честный мент. — Такой дурень... Между нами... Он сам себе честь отдавал. Перед зеркалом. Повышение! Если бы этот... Как его? Ну, за министром портфель таскает... Они вместе служили. В патрульнойроте! И жинка его... Сучка! Только тихо... Хоть сучка, а троюродная сестра. Понимаешь?

— Теперь ясно, этот Нестеренко — самовлюбленный дебил, мышление, как у гориллы, только мундир позорит, — не колеблясь, выдаю характеристику полковника, с которым не только не общался, в глаза не видел, но тем не менее попадаю в десятку.

— Точно! — чуть ли не с восхищением посмотрел на меня хозяин дома. — Кто умел работать, он поразгонял... Я начальник — ты дурак! А у моей свиньи мозгов больше! В жопе больше, чем в его... Не, не в голове. Баняк у него вместо головы. Тихо! Он вместе с... Представляешь? Мы месяцами без зарплаты, а они деньги... Прокручивали! Шесть месяцев! Этого — под следствие, а второго — на повышение... Понял?!

— Понял, как не понять? Обычная схема, не больше того. Слушай, майор, нравишься ты мне, я б тебя к себе начальником охраны взял...

— Не, — не согласился с предложением Саенко, словно понимал: в качестве начальника охраны он мне нужен, как полковник Нестеренко генералу Вершигоре в должности командира южноморских ментов. — У меня все тут... А Валя? Думаешь, не понимаю? Это тут она — королева. А там? Там ей ничего не светит. Я бы поехал... Но она? Ты не думай, что деньги... Хотя они тоже. Но Валя! Говорит, когда стала разворачиваться... Впервые в жизни себя почувствовала человеком! Вот как.

— Правильно твоя хозяйка мыслит, — легко соглашаюсь с Олегом, — только состоятельный человек может быть по-настоящему свободным. И ты молодец, не то что гадючий Нестеренко. Этому жополизу козу пристроить — цены бы не было...

Майор Саенко пристально уставился на меня своими отходящими от пьяной мути глазами и совершенно справедливо упрекнул:

— Не скажи! У каждого вопроса бывает своя цена.

— Ты снова прав. Удивляюсь, зачем тебе, умному мужику, этот мундир? Ты мне помог, я тебе тоже хочу помочь. Не хочешь ко мне — не нужно. Можешь заработать здесь. И идти на пенсию. Денег будет столько...

— Это ты хочешь Нестеренко? Я ему... Такому и бесплатно можно. В виде морального удовлетворения! Только тихо.

— Ну да, насчет тихо, не спорю, а вот бесплатно... Ты же мужик. Настоящий! Заработаешь денег, Вале поможешь. Представляешь, как она раскрутится, если инвестировать в ее хозяйство...

После этих слов обмякший майор принял на стуле более напряженную позу.

— ...пятьдесят тысяч долларов! — ударяю его неслыханной со времен основания Косятина суммой.

Саенко смотрел на меня почти трезвым взглядом, в котором смешивались в тревожный коктейль недоверие и опаска.

— Убить его хочешь? — чуть ли не брезгливо спросил Олег.

— Ну как ты мог такое подумать? — возмущаюсь крайне бестактному вопросу. — Разве я бы тебе такое предложил?

Действительно, тоже еще проблема. Когда возник вопрос об устранении нашего прокурора, я не стал загружать дополнительной работой и без того заваленный предложениями немногочисленный контингент профессиональных киллеров. Именно профессиональных, а не тех пацанов, которые ради избавления от долгов готовы отправить на тот свет кого скажут. При этом, как правило, они попадаются, что положительно влияет на процент раскрываемости заказных убийств.

Подобные преступления раскрываются по горячим следам, убийца пойман, ну а кто заказывал покойничка, как говорится, дело десятое. Главное — справедливость восторжествовала, общественное мнение угомонилось, возмездие неминуемо... Интересно, как это может быть при наложенном моратории на расстрелы? Так ведь я прокурора грохнул, когда новомодного моратория в природе не существовало. Справился не хуже настоящего профессионала-убийцы. Нужно, в конце концов, поддерживать общефизическую норму, тем более, в нормальном обществе нашего прокурора можно было бы минимум раз пять казнить. По справедливому приговору суда присяжных как организатора нескольких убийств, не считая более мелких грехов в виде взяток.

Он сам за гораздо меньшие суммы расстрела требовал.

Ну и напоролся на то, за что боролся, туда ему и дорога. Не ехал бы на меня — до сих пор бы в прокурорах ходил, взятки брал, людей сажал, замороженной высшей меры требовал, а также отдавал устные приказы о приведении в исполнение неугодных. Ему бы сейчас, как и прочим людям, этот мораторий поперек горла встал. Ведь прежде кое-кого можно было бы через суд замочить, не так, как одного деятеля на его собственной даче. Тот своим языком длинным только решил пополоскать, как гости на дачку заявились. После их визита длинный язык хозяина до пола свисал, покойный прокурор лично расследовал результаты своего указания и пришел к выводу: хотя на трупе нет пятнадцати ножевых ран, все равно — типичное самоубийство...

— А чего ты хочешь? — в этом вопросе я наконец-то дождался конкретного ответа майора Саенко. Долго он думал, прежде чем принять решение. Нет, не хмель тому причина, а возможный выход на пенсию и окончательное счастье любимой женушки. Да с такими деньгами она под себя не то что Косятин — близлежащую Петровку и ту подгребет.

— Требуется мне, Олег, одно. Обосрать Нестеренко. Сам говоришь — говно. Пускай говно в говне сидит, а не орлом в облаках летает.

— Вот чего ты здесь, — догадался майор Саенко, окончательно связывая мое предложение с заинтересованностью Вершигоры.

— А ты думал! — весело откликаюсь, гася окурок в пепельнице.

Действительно, смешно. Можно подумать, у меня нет других задач, кроме как помогать Вершигоре. Но если Олег и подобное рассуждение взял в качестве аргумента, дабы согласиться со щекотливым предложением, скромный человек вроде меня возражать не будет.

Правильно, не след господину генералу самолично обращаться к менту, некогда повстречавшемуся на его длинной служебной дистанции. Тем более, сегодня между майором Саенко и генералом Вершигорой дистанция куда больше. Вот и заявился я. Естественно, в качестве заинтересованного лица, готового платить, причем здесь генерал? Ни при чем. При всем при том, Саенко может продолжать считать себя честным ментом. Разве он будет способствовать уничтожению репутации хорошего человека, а не полковника Нестеренко, которому сам дал весьма распространенную в нашей стране характеристику? Ну а то, что я, как всегда, решаю сразу несколько задач — так это ничего особенного, обычный стиль работы.

— Чего от меня требуется? — спросил майор.

— Буквально несколько архивных документов. Скажем, рапорта, подписанные Нестеренко по итогам работы разведывательно-аналитической информационно-поисковой...

— Постой, — перебил меня честный мент. — Это же документы... Они все под грифом «Секретно».

— Да, но, понимаешь, иначе нам этого говнюка не прищучить. Да и обычный рапорт об изъятии самогонного аппарата на пятьдесят тысяч не тянет при всей моей симпатии к тебе и Вале. Жинка у тебя просто чудо, мне бы такую.

— Так ты же женат! — почти трезвым голосом сказал Олег и хлопнул меня ладонью по коленке.

— Вот именно! — выношу сам себе глубокие соболезнования.

— Не знаю... Получится ли? — с надеждой посмотрел на меня майор, словно дожидаясь, как, подскочив со стула, я начну торжественно обещать шарить по всяким хранилищам вместе с ним. Зачем? Каждый сам зарабатывает свой хлеб, у меня забот по поводу другого хранилища хватает.

— Попробуй, должно получиться. Ты ведь парень умный, — говорю я и достаю из кармана свернутые в тугую трубку, перехваченные резинкой банкноты зеленого цвета.

Сорвав резинку, рассыпаю на столе перед честным ментом двести пятьдесят стодолларовых купюр. Это один из моих старых трюков, безотказно действующих на подавляющее большинство людей. Ну предложи, к примеру, миллион, реакция многих будет сдержанной. Слова, кто ими сейчас не сыплет; даже ко мне, еще ни разу в своей трудовой биографии не нарушившему слова, отношение останется... ну, скажем, теплым. Однако когда требуется не эта теплота расположения к собеседнику, а горячее желание приступить к работе немедленно, вместо призрачного миллиона лучше предъявить реальные несколько тысяч, и подобный пейзаж подействует куда надежнее любых слов. Мне в этом приходилось убеждаться не раз. И не два.

— Здесь двадцать пять тысяч, — глухо сказал я. — Аванс. Остальные — после окончания работы. Только прошу тебя, не тяни. Времени мало. Я и так здесь задержался, а дома полно дел. Да и, сам понимаешь, эти документы нужны другим людям.

Взгляд честного мента прикипел к купюрам, как будто они были намазаны японским суперцементом. Он уже не думает о сложности моей просьбы, а прикидывает, как порадует Валю. Того глядишь, кроме Петровки хозяйкины лотки смогут развернуться на бескрайних просторах лежащей по соседству Ивановки. И пойдет небывало крутой бизнес, только держись, успевай пальцы слюнявить, подсчитывая навар. Если Валя так радовалась появлению вместе с гостем трех тысяч долларов, то от такой суммы, боюсь, она от избытка чувств станет в меня целиком корову запихивать, приготовив на закуску стадо копченых свиней.

— Попытка не пытка! — уговорил сам себя Саенко. — Только, если не получится, ты не обижайся.

— Получится, —твердо сказал я. —Что бы у такого мужика, как ты, не получилось? Не поверю. И никто не поверит. А обижаться... Знаешь, у одного моего знакомого, тоже из органов, есть любимая поговорка: «На обиженных воду возят».

— Твой знакомый... Он, часом, не генерал? — с лукавинкой спросил майор.

— Генерал-полковник, — уточнил я. — С твоим министром работает. Только портфель за ним не носит. Не повезло человеку, можно сказать.

Майор Саенко рассмеялся. Не было в его смехе обычной пьяной придури хорошо поддатого мужика, хотя качнулся честный мент, провожая меня до двери, но умеет он быстро отходить от водки, не хуже гостя. По крайней мере, пусть в органах не довелось служить, все равно закалка при употреблении у меня соответствующая.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Впервые за время пребывания в Косятине я на полную катушку использовал блага цивилизации. Нужно все-таки уметь радоваться жизни и ловить момент, пока это возможно. Вот отчего с началом плановой подачи электроэнергии включаю «Электрон» и терпеливо жду, пока он нагреется, надеясь, что это произойдет до очередного отключения электричества.

После ужина, которым откармливала до заворота кишок бизнес-вумен Валя, ни о каком полноценном отдыхе не может быть и речи. Заснуть на чересчур плотный желудок — подобный подвиг явно не по моим силам. Вот отчего пришлось убивать время, наслаждаясь роскошной юмористической передачей.

Нет, это не «Розыгрыш», регулярно скакавший по сетке дециметровых каналов Южноморска, как ворона по гнезду. В Косятине нравы простые, в том числе и в вопросах развития телевидения. Щелкай переключателем «Электрона» хоть до посинения — весь выбор ограничивается двумя программами. В творческом соревновании между юмористической передачей и интервью с мужиком, чья морда еле умещалась на экране телевизора, с моей точки зрения, победил юмор. Мужика показывали чересчур крупным планом, у меня сразу стали возникать кое-какие ассоциации благодаря слегка постанывающему желудку. Уж очень его ряха напоминала главное украшение одного из блюд за недавним ужином, правда, без нарезанного лимончика у пятачка, но все-таки.

Совсем другое дело — вторая программа. Вот что значит возможность выбора. Только переключил, два слова услышал — и расхохотался сильнее дурака на поминках.

Когда-то королями смеха на Украине по праву считались Тарапунька и Штепсель. Тарапунька умер, Штепсель-Березин, подобно многим одесситам, перебрался на историческую родину поближе к Мертвому морю. Но незаменимых у нас никогда не было, а уж свято место пустым — тем более. Вон их сколько, юмористов новой формации, такое выдают, только держись за спинку кровати, чтоб не удариться туго набитым пузом о пол во время приступа гомерического смеха.

Когда завершился монолог депутата от Аграрной партии Головачева, аж слезы на глазах проступили. У меня, понятное дело. Не потому как приходится вместе с этим законодателем усиленно страдать за нелегкую долю народа, а от безудержного приступа хохота. Смех вполне оправдан, это естественная реакция, помогающая слегка снизить эмоциональную нагрузку, возникшую во время пребывания в Косятине.

Одно радует, у агрария Головачева, видавшего косилку во времена розового детства, тоже забот хватает. Впереди выборы, значит, требуется брякнуть нечто такое, что врежется в память избирателей сильнее прочих пустых обещаний. Тогда можно надеяться на очередной срок в стенах Верховного Совета. Без него Головачеву — труба, партиец только заседать умеет, заставь этого агрария вскопать огород — и он скончается в страшных судорогах.

Остальные ряженые телешоу дружно поддержали коллегу и приняли обращение к парламентам Великобритании, Канады, Кипра, США, Германии и Швейцарии с просьбой содействовать в выяснении: кто из сограждан депутатов имеет счета в иностранных банках. И не просто счета, конкретные суммы тоже интересуют.

Конечно, на среднестатистического избирателя это может подействовать. Он-то рассуждает просто: молодцы, народные избранники, вовсю сражаются с коррупцией, только благодаря им можно будет опять все отнять и снова поделить. Вот кого надо выбирать в парламент еще раз, черт с ними, невыплаченными зарплатами, авось старым депутатам на новом сроке удастся раскрутить заграничных коллег. Тогда наступит райская жизнь, потому что работать, как всегда, не самое главное, и без того деньги будут.

Головачев, и с моей точки зрения, вполне достоин очередного срока. В смысле в стенах Верховного Совета. Оттого как является ярким носителем идей своих избирателей, и даже по внешнему виду этот господин — вылитый товарищ Шариков. В нормальной стране пределом мечтаний такого было бы заведовать собачьей «будкой». Еще бы, выступи Головачев с подобным предложением в парламенте какого-то Кипра, коллеги окончательно бы поняли: дебилы тоже имеют право громкого голоса не только во время курса лечения. Зато наши депутаты поддержали бредовую идею Головачева овацией, лишний раз говорящей об умственных способностях тех, кто выбирал достойных себя законодателей.

Лично я никогда на выборы не ходил. Оттого как был за безопасный секс еще в те времена, когда многие вообще не знали, что это такое. Так что пусть парламентарии сношают мозги кому-то другому. Откровенно говоря, я иногда рискую, как было во время встречи с Красной Шапочкой, но не до такой же степени, чтобы обращать внимание на опровергающие друг друга планы процветания страны.

Представляю, какой хохот подымется в Германиях-Штатах после того, как их конгрессмены прочитают обращение этих, с позволения сказать, законодателей, куда там моему, хотя в животе уже проявились колики. Наши клоуны даже не имеют элементарного представления о функционировании нормального общества. Да любой банковский клерк после такого обращения не без веского основания потребовал бы отправить парламент на медицинское освидетельствование. Ах да, забыл, медкомиссию наши парламентарии не проходят, в отличие от автомобилистов. И правильно, страной рулить куда менее ответственно, жизнь это постоянно доказывает.

Кажется, я сейчас не выдержу, уморили, одно слово. Теперь, после проявления маразма на международной арене, заграница нам точно должна помочь. Насчет банков сомневаться не приходится, зато на гуманитарную помощь вполне можно рассчитывать. В виде пилюлек, которыми больных на голову пользуют.

Чтобы не разделить судьбу Будяка, пришлось выключить телевизор. Спасибо, ребята, а еще говорят от вас толку нет. Развеселили — дальше некуда. Правда, все могло быть чуть-чуть смешнее, расширь депутат Головачев географию обращения. Чего это они на шести странах зациклились? Вот предложил бы наш выдающийся аграрий обратиться к парламенту, скажем, Испании, где у этого деятеля имеется счет в банке. Так нет. Видимо, Головачев — суеверный или вправду дурень, каким прикидывается, опасается: вдруг их парламенты возьмут пример с нашего, потопают по неизведанному нормальным обществом пути? А чего нет? Все-таки существует крохотная вероятность, что какой-то конгресс-фриц предложит откликнуться на призыв заграницы о несанкционированном шмоне по банкам. Тогда у него впереди два варианта продолжения карьеры: или в их дурдоме, или в нашем парламенте.

Если бы я тоже сошел с ума и сходил на выборы, то голосовал бы за Головачева, не раздумывая, подобно другим избирателям. Только шизаться мне рано, несмотря на материнскую заботу родины, а значит, в отличие от других не требуется бежать к урнам, в том числе избирательным. По мне кого в этот парламент ни избери, его уровень мышления и пустозвонские обещания вполне устраивают. И не только меня. Пусть в политику прется тот, кто не способен на большее. Естественно, за исключением людей, которым в прямом смысле слова позарез требуется депутатская неприкосновенность. Отмени такую привилегию, и число зарегистрированных кандидатов поредеет, словно после штыковой атаки. Быть может, и генерал Вершигора не горел бы желанием пополнить своей особой депутатский корпус. Он не тот независимый депутат-юрист от Южноморска, который за три штуки баксов читает с трибуны, что ему напишут на бумажке.

После чересчур плотного ужина и бурной эмоциональной разрядки стоило ожидать тяжких сновидений. Но этого не случилось. Легок и весел был мой сон, светлый, как вера в будущее, и радостный по поводу небывалого подъема уровня жизни общества. Словно наяву увидел, как мы гордо отказываемся от кредитов из-за бугра, раз и навсегда прекратив инвестировать мощными и тайными вкладами высокоразвитые страны. Разные люди снились, в том числе лично я, ответивший дулей на предложение заокеанского правительства осчастливить его, приняв американское гражданство.

У советских — собственная гордость, и на буржуев я посматривал свысока. Да, у меня крутится в вашей стране определенная сумма, позволившая создать рабочие места, и плевать я хотел на это гражданство не потому, что обладаю паспортом гражданина Англии, где тоже кое-что имеется. Да вы, шаромыжники американские, готовы предоставить гражданство тому, кто в ваш банк положит один-единственный миллион. Выходит, меня нужно сразу в конгресс! И введите по такому поводу у себя депутатскую неприкосновенность. Иначе не соглашусь, хоть единолично и создал вам больше пятисот рабочих мест.

Не понимают тупоголовые, отчего мы вышли в лидеры мирового сообщества. Все благодаря этой самой неприкосновенности. С тех пор, как вышло очередное дополнение к законам о выборах. Никакой борьбы за кресло в парламенте, оттого как у нас эти места самые что ни на есть рабочие, и мы первыми в мире догадались их создать, все двести пятьдесят тысяч.

Правда, в парламенте по-прежнему заседает человек триста, но не это главное, а закон. Кто хочет пусть как всегда платит, но официально, прямиком в доходную часть бюджета. Исключительно ту сумму, которую собирается потратить во время предвыборной кампании на плакаты, листовки, эфирное время, электорат, рекламные ролики, собственную команду и прочая, вплоть до разных избиркомов. Такая сумма получилась! В один год с долгами расплевались и зажили счастливо. А потому было решено проводить запись в депутаты раз в два года для окончательного прорыва в экономические лидеры планеты. Нет, не зря мы выбрали свой и только свой путь процветания, придя в конце концов к тому, до чего ваши азиатские тигры и европейские союзы никогда бы не додумались.

Вот почему наши пенсионеры перестали помирать от социальной защиты и прут отдыхать за границу толпами, не такими малочисленными, как ваши. А места стариков на паперти и у наполненных невиданным изобилием мусорных баков заняли чиновники. Кто ж им будет давать взятки при таком-то числе народных избранников? Депутаты теперь сами себе чего хочешь разрешают, интересы чиновников совсем не хотят учитывать.

Мусорные баки — они больше для порядка; и без помоек есть пункты раздачи материальных благ, но не для приговоренных чиновников. Они просто обязаны ковыряться в баках, чтобы максимально ощутить реальную отдачу от заботы о стране.

На одном из таких баков я увидел крылатую тварь с огромными когтями, зорко следящую за тем, чтобы никто из посторонних не смел приблизиться к этой новоявленной сокровищнице гипербореев. Теперь, в отличие от прочих граждан, только их из страны и не выпускают. Так что вместо украденных миллиардов, спрятанных за рубежом, приходится довольствоваться старинными привилегиями в виде персональных пенсий. Да и то эти тридцать долларов выплачивают столь регулярно, чтобы гипербореи почаще наведывались к бакам для прокорма. На каждом шагу стоят баки; страна-то донельзя богатая, к тому же аппетиты ковыряющихся в них известны с незапамятных времен, а ставшие почти декоративными фигуры грифонов помогают еще больше иссыхать от любви к родине, вызывая чувство ностальгии...

После приятных сновидений пришлось чистить зубы с утроенной энергией. У меня сложилось твердое убеждение: минувшей ночью какой-то гнусный собрат Педрилы тайком просочился в номер и отлил прямо в рот, приоткрытый от избытка чувств по поводу невиданного подъема жизненного уровня общества. А быть может, это эффект от употребления водки, настоянной на осиновых стружках, или неподдельная горечь из-за возвращения к реальности? И тер я зубы с таким ожесточением, словно намеревался вместе с гнусным запахом уничтожить собственную эмаль.

Эмоции, эмоции... Разве стоит из-за чьих-то невзгод нарываться на экстренное свидание со стоматологом? Согласно общемировой практике своя рубашка ближе к телу, а уж у нас... Здесь не то что рубашка, дубленка, подержанная иномарка, сорокаметровая жилплощадь, тут весьма отдаленная перспектива вышестоящего кресла вызывают в своем любимом теле нестерпимый зуд, ради которого переть вперед по трупам становится делом всей жизни и государственной важности. А значит, мне нужно соответствовать лучшим представителям общества, прекратить самобичевание с помощью зубной щетки и дать выход накопившимся эмоциям.

Выход был найден благодаря одному из тех, кому я всем был обязан до начала девяностых годов. Конкретно — ветерану Чекушину, добравшемуся до своей «Волги». Правда, сам Филипп Евсеевич отчего-то молчал. По крайней мере, в мой номер с наглухо задраенными окнами его голос не доносился. Зато старенькая «Волга» была под стать своему хозяину. Ее износившийся двигатель гремел, урчал, визжал, а когда ветеран принялся колдовать с тросиком газа, мотор издал чуть ли не предсмертный вопль, окончательно и бесповоротно расшугав стаю ворон с близлежащих деревьев.

Во время концерта за окном во мне вспыхнуло острое желание продолжить курс радонового лечения. В гордом одиночестве, без дополнительных мечтаний о погружении в санаторную ванну с Красной Шапочкой или и без того затрахавшей меня несчитанными калориями бизнес-вумен Валей.

Этот дерзновенный план чуть было не претворился в жизнь, однако стоило завершить зарядку, как ветеран Чекушин прекратил издеваться над своей железной ровесницей и умчался куда-то со страшной скоростью тридцать километров в час. До меня сразу дошло: курс санаторного лечения можно отложить на пару часов, тем более, пресловутые калории усиленно нуждались в достойном ужина выходе. Вот отчего, прокравшись по коридору с видом заправского шпиона, я все-таки сумел пробудить ото сна сказочную девушку. Не скажу, что Алена проявила крайнее недовольство из-за столь раннего визита. Как уже удалось убедиться — гостеприимство является отличительной чертой всех Чекушиных. Однако на сей раз вместо теоретических рассуждений по поводу европейских болтов и славянских балт мне пришлось практически доказывать свои весьма глубокие, если не сказать больше, познания в древнем искусстве Востока.

Особо опасаться неожиданного вторжения нам не приходилось, хотя дедовскую кровать мы не рискнули оккупировать. Даже если отставной воин Чекушин прибудет не совсем вовремя, двигатель его четырехколесного скакуна возвестит об этом куда громче лошадиного ржания на скотобойне. По этой причине я, не торопясь, повышал общеобразовательный уровень подрастающего поколения, щедро делясь богатым жизненным опытом по разделу искусства пресловутых восточных единоборств.

Никаких «когтей тигра» и «укусов змеи», наскоро усвоенных расплодившимися почему-то именно у нас тибетскими бойцами и прочими доморощенными сенсеями, обвешивающими поясами любого цвета всех, кто, согласно законам рынка, способен платить за пополнение гардероба. Я-то знаю: приобретенными в течение года высочайшими спортивными навыками ученики сенсеев поголовно заслуживают исключительно черных поясов. Несколько заученных приемов поднимают самомнение дилетантов до небес, а к трауру все-таки нужно готовиться загодя.

Зато у нас с Красной Шапочкой восточные единоборства носят более мирный характер. Мы заглянули в «зияющий грот», попробовали на вкус «расплавленный бамбук» и растворились в «сорванной плотине». А уже потом, когда приобщение к заветным тайнам природы постепенно подходило к апогею, мы окончательно слились с ней в единое целое, плавно перейдя от флоры к фауне, от «лотоса» к «прыгающему белому тигру», «гарцующей дикой лошади» и даже «ослику в третью луну весны», несмотря на снег за окном. И, наконец, завершили это таинство «вороном», быть может, и оттого, что с недавних времен я отношу себя к данной птичьей породе. Аленушка сама напомнила об этом, спросив:

— Почему ты меня называешь Красной Шапочкой?

— Я ведь сказочник, — отвечаю вполне откровенно, поглядывая в окно из-за возможного вторжения дедушки на территорию «Метелицы».

— А как мне тебя называть? — слегка капризным тоном протянула девушка.

— Вороном, если хочешь. Белым вороном.

— Это кличка?

— Ну что ты, Аленушка? Я оригинален до такой степени, что даже клички не имею.

— А кто же тогда тебя так зовет? — полюбопытствовала Красная Шапочка, извлекая свое белье из-под подушки.

— Я сам так себя нарек, — вспоминаю события, предшествовавшие моему появлению в Косятине, и одеваюсь со скоростью солдата-первогодка. — Иначе нам бы вряд ли улыбнулось счастье встретиться.

— А когда мы снова увидимся? — этот вопрос мне понравился куда больше предыдущих.

— К сожалению, кое-что зависит не только от нас, но и от некоторых обстоятельств.

— Каких обстоятельств? — недоуменно спросила Аленушка. — Мы же любим друг друга...

Этого только не хватало! Я-то намекал о дедушке, зато Аленушка стала мыслить не хуже других женщин. Все правильно, кольцо — на палец, хомут — на шею. Только на мне этот хомут уже-висит много лет, пару мозолей натер, не больше того, ну а то, что я Аленушке в отцы гожусь, так для любви не это главное. Прямо-таки обидно становится за современную молодежь, однако, с другой стороны, куда девушкам деваться? Женихи вроде меня наперечет, даже если не иметь в виду вышедшего на первый план материального положения, а сверстники? Вот тут — явная незадача.

В мои годы у пацанов были несколько другие пристрастия, мы больше женщинам отдавали предпочтение. Позор современной молодежи! Тот с бутылкой в обнимку спит, другому целлофановый кулек с ацетоном гарем заменяет, третий, возможно, хочет, но не может, четвертый хочет третьего. Куда при таком раскладе красным шапочкам подаваться? Только в сказочный лес с пирожком для болящей бабушки, авось по дороге серый волк трахнет. Если, конечно, способен — наша экология помогает резко снижать возможность изнасилований надежнее Уголовного кодекса.

Мы действительно любили друг друга. Еще два дня кряду. Я выскакивал из отеля лишь для того, чтобы выдерживать линию поведения, и, сидя в радоновой ванне, мечтал поскорее вернуться в «Метелицу». На Аленушку свалилось легкое недомогание, так что приходилось ее дедушке выполнять указание врача — побольше бывать на свежем воздухе — исключительно в гордом одиночестве. Вечерней порой, когда ветеран смывался на дребезжащем драндулете к старинному приятелю доводить своим словесным поносом его семью до полной прострации, мы тоже не теряли время. До того часа, когда позвонил Рябов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Звук выстрелов не доносился в подземелье, освещенное ровным светом мощного фонаря «Стайл». Рябов потно дышал в мой затылок, слегка отвлекая от творческого процесса, пока я буквально обнюхивал холст, подписанный директором дюссельдорфской Академии художеств Питером фон Корнелиусом.

Температура в тайном хранилище явно не соответствовала даже непритязательным советским условиям хранения произведений искусства, и несчастный «Берсерк» успел подцепить грибок. Как сильно подозреваю, вовсе не из-за того, что находился в самых тесных отношениях с прекрасной пастушкой работы Бонингтона.

«Бедные гипербореи, — подумал я, пристально вглядываясь в изображение древнего воина, крушащего врагов громадным топором, — откуда вам было знать, что светлое будущее окажется слегка затемненным, в том числе из-за плановых отключений электроэнергии? При таких реалиях повседневной жизни любая сверхсекретная сигнализация пасует перед элементарной «фомкой». Меня это даже очень устраивает, несмотря на то, что сигнализация здесь еще примитивнее, чем работы великого Пиросмани».

В запасе еще более полутора часов, хорошо, что люди вызубрили график планового отключения получше таблицы умножения. По этой причине команда Рябова устраивала проем в стене аккуратно, не спеша, двухчасовыми вахтами, соблюдая строгие условия коллективного договора, выдвинутые новым профсоюзным лидером фирмы Мариной.

Во времена, когда мастырили спецхран, о существовании секретных телекамер размером с телевизор «КВН» не подозревали, все больше полагались на толщину стен и смертоносные когти оравы грифонов, не говоря уже про такую мелочь, как непобедимая и легендарная армия, стоявшая на страже козла ясно чьих интересов.

Все продумали гипербореи, все учли, кроме одного. Что жизнь не стоит на месте. Да и кого им было опасаться, кроме друг дружки? Тем более, каких-то лет двадцать назад произведения искусства буквально валялись под ногами, только успевай подбирать. Вот я полез бы в те годы в спецхран, зная его точное расположение? Да ни за что! Даже если бы уже тогда мог рассчитывать на такое счастливое стечение обстоятельств, как двухчасовой паралич электрических цепей без индивидуально-хирургического вмешательства, и то не решился бы покончить с собой столь необычным способом. А кто, кроме меня, способен на это сегодня, когда каждый придурок считает вправе поступать, как ему взбредет в голову? Смешной вопрос.

Со временем изменилось многое. Нилусы и Вихельмсоны перестали попадаться в подворотнях, а из набросков Ватто никто не разжигает праздничных костров на дворовых помойках в честь прихваченной комнаты в коммуне после смерти соседа. Дурак покойный все двенадцать метров жилплощади захламил какими-то идиотскими картинками-статуэтками, освободить полезные метры от трухлявой гадости — и вся недолга.

Статуэтки пощербленные, картинки потрескавшиеся, к тому же гадостные, на них бабы голые и боги вредные, попахивающие антисоветчиной. Им явное место на свалке истории в виде дворовой помойки, ну а чтоб никто в некультурности не обвиноватил, этажерку, черт с ней, оставим и даже засандалим на верхнюю полку настоящего искусства. В виде семи слоников, один другого меньше.

При таком отношении населения к предметам антиквариата мне жилось неплохо, если не сказать очень хорошо. Зато сегодня доску Иорданса шестнадцатого века в комиссионке аж за семь рублей не купишь, не приобретешь под будкой знаменитую на весь мир мозаичную икону, очутившуюся в конце концов в Вашингтонском Национальном музее, отвалившем за нее всего-навсего семь миллионов долларов.

А ведь знаю, за эту икону просили целых пять рублей! Но такую гигантскую сумму никто не давал, привелось продавцу, скрепя сердце, скостить до трех. В аккурат хватило на бутылку «Московской», копченую селедку и три пирожка с горохом на шикарную закусь.

Так разве при столь бережном отношении населения к культурному наследию мне приходилось думать о Спецхранах? Чтобы я тогда за каким-то Корнелиусом в подземелье лез? Это сегодня Бонингтон для коллекционеров как прежде Тициан, а тогда? Катастрофически не хватало времени постоянно повышать личную культуру обслуживания населения и регулярно выслушивать благодарности старушек, сбагривших ненужные на том свете холсты и предметы декоративно-прикладного искусства. Тем более, бабушкам-дедушкам сильно хотелось достойно, с их точки зрения, дотянуть до того света, а кроме двадцати человек в миллионном Южноморске антиквариатом интересовались еще и музеи.

Такие суммы отваливали! За Бенуа-Тинторетто до пятидесяти долларов предлагали, естественно, в самой твердой валюте под названием рубль. Тогда доллар последний идиот в руки бы не взял. Не из-за боязни загреметь на пятнадцать лет с конфискацией имущества, а оттого, как не понимал: на кой нужен тот доллар, когда за него мокрой колбасы не купить? О прочих сортах колбасы население мало догадывалось, зато о существовании невиданного им доллара все равно знало. Каждый день радио и телевизор тявкали по его поводу, и советский народ уверовал: в отличие от самого твердого в мире рубля, их поганый доллар шатается и падает сильнее, чем наш пролетариат после аванса.

Что касается менее ценных, чем кисти Тинторетто, полотен, то тут музеи проявляли крайнюю щепетильность. И правильно, нужно соблюдать инструкции Министерства культуры, нечего забивать фонды всякой малоценной гадостью. Тем более, вышла очередная инструкция, позволяющая музеям тратить куда больше средств на приобретение подлинных сокровищ живописи. Даже на религиозную тему, с ума сойти от такой небывалой снисходительности по поводу опиума для народа. Среди прочих наркотиков самым сильным по этой части считалась икона. Ее, бедную, даже комиссионки не брали под реализацию, зато полотнам вышло идеологическое послабление. Не всем, правда, а только особо ценным, за которые музеям разрешалось платить сумасшедшие деньги. До пятисот рублей!

Помню, шутки ради, мой знакомый доцент с погремухой Мосол предложил картинной галерее офорт Рембрандта за пятьсот десять. Не взяли. Правильно сделали. Во-первых, нечего инструкции нарушать, а во-вторых, коллекционер от музейного отказа почему-то не сильно огорчился и продал мне, спекулянт проклятый, этот офорт не за пятьсот десять, а совсем наоборот. За десять пятьсот. Видимо, от страшных переживаний по поводу несогласия музейщиков у доцента Мосла что-то в мозгах перепуталось.

Зато одна бабка при своем уме осталась. Уж как старуха умоляла картинную галерею купить у нее полотно размером с ультрамодный клееный ковер, но на что она надеялась? Чтобы галерея отважилась купить неподписную картину «Лот с дочерьми» семнадцатого века аж за двадцать пять рублей? Тогда бабка стала умолять деятелей искусства с ветеринарными дипломами: возьмите даром, жалко, пропадает картина, пусть она на вредную библейскую тему и копейки стоит, но на ее создание столько краски ушло! Ладно, снизошли искусствоведы к просьбам пенсионерки, сделаем одолжение. Только, бабаня, не надейся, что мы к тебе за этой картинкой припремся. Сама нам ее доставь, иначе не возьмем.

Я случайно купил это полотно. Просто стало жаль старушку, которая кряхтела и тяжело дышала, толкая перед собой тачку с привязанным бельевым канатом «Лотом с дочерьми». Причем не только помог доставить тачку обратно, в мебельный магазин, где трудился племянник старушки, но и дал ей не желанных двадцать пять, а целых тридцать рублей. Оттого как твердо знал: мы живем еще лучше, чем врут во всех средствах не сильно тогда массовой информации. И весьма справедливо подозревал: доллар стоит не шестьдесят две копейки, как за каким-то чертом изредка сообщали газеты. Потому что в итоге те самые тридцать рублей составили в эквиваленте пятнадцать тысяч долларов.

Золотые времена, не такие, правда, как лет десять назад, когда легко и просто до отвращения многие скромные служащие неожиданно для самих себя становились миллионерами, но все-таки. Только, если честно, в те самые времена я и не подозревал о существовании подобных спецхранов, оттого как знал про способности гипербореев не по написанным о их доблестной жизни книгам. Эти деятели всегда считали: искусство принадлежит народу. А произведения искусства — только им.

Для народа по всей стране расставлялись несколько иные произведения, чтоб он любовался и повышал культуру. В одном только Южноморске было больше пятидесяти памятников Ленину с протянутой в разные стороны рукой. Правильно, ведь Владимир Ильич первым придумал шутку: искусство принадлежит народу, лично благословив массовую продажу за рубеж содержимого всяких буржуйских дворцов и прочих эрмитажей. Сколько тонн произведений искусства, не таких весомых, как памятники вождю пролетариата, гипербореи переплавили за хорошо охраняемую от собственного народа границу, сегодня никто не подсчитает. Не все, правда, успели, кое-какие загашники остались, тем более, со временем музеи собственной страны ради успокоения общественного мнения мировой буржуазии пришлось оставить в покое.

Взвыли проклятые буржуи: не покупайте картины у грабящих находящийся в неведении собственный народ. Сволочуги-капиталисты и прочие паразиты на теле мирового пролетариата объявили бойкот аукционам. Если бы не этот бойкот, кроме памятников Ленину, из произведений искусства в стране остались бы бюсты Карла Маркса с корсетами Инессы Арманд в Центральном музее революции. Ну и, конечно же, созданные позже спецхраны, лишь бы самим себе цены не сбивать. Тем более, гипербореи перестали бартеровать тицианов на тракторы, посчитали индустриализацию окончившейся...

Температурка здесь аховая, не для меня, конечно, но для полотен — без сомнения. Закольцевали трубы отопления от техникума измерительных приборов — и вся забота. Вот паршивцы, мало того, что всю страну имели, так и сами себя в конце концов в зад трахнули. Мололи с высоких трибун о хорошей жизни, одаривали партсобрания закрытыми письмами из дома престарелых под названием ЦК, на секретных совещаниях вдалбливали в головы грифонов о необходимости улучшать работу, смотреть в будущее, а сами?

А сами, как всегда, оказались на высоте. Видели без подзорной трубы сияющие вершины коммунизма под собственными ногами, и не больше того. А нужно было думать о будущем! Предвидеть, как сами пропагандировали. В том числе, что все время увеличивающиеся пропорционально нашей грандиозной поступи, как всегда вперед, зимние каникулы школяров-студентов растянутся до невозможности, к небывалой радости дегустирующих дерьмо под видом гранита науки. А в это самое время теплоснабжение в школах-техникумах полностью отключат для пресловутой экономии на собственном здоровье.

И вот теперь мне приходится снова чувствовать себя самым настоящим спасателем. Не благодаря опять-таки гипербореям, как в прежние времена, а исключительно из-за жизненных реалий, пересекших сказочную черту.

В конце концов, ну их к Ленину, эти условности! Если спецхран немедленно не опустошить, а его содержимое не отдать реставрировать — произведения искусства просто погибнут. Из-за условий содержания полотен я уже чувствую двойную гордость: одно дело — выцарапать из небытия якобы давно утерянные человечеством сокровища, совсем другое — не дать им при этом сгинуть по-настоящему, раз и навсегда.

В том числе пропахшему сыростью «Берсерку». Ишь топором размахался, а сам грибок подцепил. Не мухомор, совсем другой.

Перед битвой мухоморы жрали исключительно берсерки, эти наркоманы средних веков. И превращались в воинов, которым не было равных по силе. Не чувствуя ни боли, ни усталости, они дрались много часов подряд, легко справляясь одновременно с несколькими противниками. И даже когда затихала победная битва, берсерки не могли остановиться в неукротимом стремлении крушить все и вся вокруг себя. Грызли собственные щиты, рубили деревья, а товарищи по оружию прятались до тех пор, пока берсерки не выдыхались, растягиваясь в полном изнеможении на траве.

Правильно до сих пор говорят идеологи: искусство должно воспитывать. Сомневаюсь, правда, что это полотно видел тот, кто отоварил Будяка в моем номере, но какова все-таки великая сила искусства! Сам убедился: искусство оказывает влияние даже на тех, кто вообще не знает, что это такое. Что говорить, помахал кто-то, пока мне неизвестный, топором не хуже нарисованного берсерка. Сомневаюсь, что перед визитом в отель плагиатор от современности питался мухоморами, но ведь, в конце концов, были берсерки и от природы. Им никаких грибов не требовалось, запах битвы возбуждал куда надежнее, глаза наливались кровью сами по себе...

— Ты еще долго? — в голосе Рябова явственно пробились нотки нетерпения по поводу моего пристального внимания к изображению древнего топора на плесневеющем холсте.

— Иди в жопу! — выдаю коммерческому директору любимое изречение собственного сына, машинально бросив взгляд на циферблат «Сейко». Час с четвертью до подачи электроэнергии. Вот паскуды, придумали же такое непотребство, нет чтоб свет хотя бы на четыре часа отключать.

Мои задания Сережа привык выполнять беспрекословно. Однако на сей раз он отчего-то не отправился по указанному адресу, а лишь на крохотный шажок сместился в сторону. Ишь, не нравится моя медлительность, у Рябова такой замечательный план, в который чересчур пристальное внимание к полотнам на месте никак не укладывается. Зато мне спешить нельзя, тем более притягивают, словно магнитом, руны на топоре берсерка. Придется Сереже немного потерпеть, несмотря на то, что он тщательно вынашивал свой дерзновенный план.

Взять спецхран Рябов предложил с такой решительностью, словно его дедушка был гарпунером на крейсере «Аврора». Изготовление пареной репы могло бы показаться высшим выкрутасом кулинарного искусства в сравнении с заваренной по-рябовски кашей, рассчитанной на суворовские темпы поглощения. И чего я медлю, когда все продумано наперед?

Киношники как нельзя кстати устроили вечерние съемки с пальбой, которые грозят затянуться заполночь. Потому что активно репетируют, не изнывая от безделья, в ожидании подачи электроэнергии. Спонсор у них хороший. Мало того что платит с запроса, так еще генератор выдал, лишь бы не прерывался творческий процесс среди погруженного во тьму городка.

Половина райотдела, чертыхаясь и кляня про себя важнейшее из искусств, доблестно следит, чтобы сползающиеся насвет зеваки не срывали режиссерских задумок. Заместитель Рябова по коммерческой части Андрей Воха, понятное дело, сейчас не сильно вмешивается в творческий процесс. Надеюсь, и без его строгого присмотра ведущий артист «Розыгрыша» сумеет достойно помахать студийным автоматом и не забудет монолог: «Матка, млеко! Матка, яйки!»

Еще бы, столько денег спонсировано, если качество актерской работы окажется не на высоте или киношники станут экономить на холостых боеприпасах, им млеко за вредность ночных съемок не светит. Могут рассчитывать на пресловутую матку. Вот ее Воха без второго слова любому режиссеру наизнанку вывернет. Пускай даже режиссер не окажется голубым, согласно новым тенденциям в развитии отечественного искусства.

И кто после всего этого рискнет засомневаться в великой силе искусства, хотя Воха похож на берсерка исключительно телосложением? Андрей бесноваться не будет, юн привык делать свою работу осознанно, четко и аккуратно.

Вот она, времен связующая нить, без современных героинов вместо прежних мухоморов. При последующих событиях нерадивый артист будет выдавать монолог «Матка — млеко! Матка — яйки!» с гораздо большей убедительностью. Особенно окончание фразы. И в самом деле: если за кого-нибудь берется Андрей, о каких еще яйках, кроме как в качестве пресловутых запчастей, может мечтать человек?

Но пока и без Вохи есть кому контролировать творческий процесс под открытым небом. В самом крайнем случае разрешено немножко пострелять совсем не холостыми патронами. Только нам такие случаи без надобности, однако Рябов всегда предусматривает наихудшие варианты возможного развития событий.

Значит, Воха где-то неподалеку; наверняка успел возглавить группу отставных камнебойцев, готовых в любой момент переквалифицироваться в грузчиков. Берем спецхран, грузим в джипы, плюем в пробитую дыру старинного подземного мура и растворяемся в ночи. Все просто и ясно. Ну припрется кто-то сюда завтра, так что? Ничего особенного, подумаешь, событие, мало ли кто мог камнями разжиться, если почти все свинофермы-комбайнохранилища растаскивали до упора, когда некоторые колхозы меняли вывески ради сохранения сути. Как эту бодягу ни назови — ассоциацией, аграрно-кооперативной марцифалью или акционерным обществом, колхоз — он колхозом и останется. Людям жить-то надо. А как жить и при этом не воровать — наш колхозник не понимал с давних времен, что уж говорить о нынешнем дне. Шифер с коровников и тот растаскивают, а старинные камни куда надежнее паршивых и дорогостоящих кирпичей...

— Сейчас, Сережа, — успокаиваю Рябова, аккуратно перенося пинцетиком в конверт вощеной бумаги микроскопическую частичку берсерка. — Значит так, твой расчудесный план несколько меняется. Проем заложить. Чтоб был как старенький.

— То есть? — подался вперед коммерческий директор.

Я пристально посмотрел на Сережу, и он отошел за незримую границу наших взаимоотношений, которую никогда не пытался перешагнуть. И сейчас, в этом наполненном запахом сырости могильнике живописи, он успел буквально простонать: «Что ты опять придумал?» — прежде чем занять твердые позиции, соответствующие должности и доле в деле.

— Новомодные бетонирующие дезодоранты... — начал я.

— Есть, — подтвердил свою высокую квалификацию Рябов, заранее просчитавший все мои возможные действия. — Я и не надеялся... Честно. Ты же закрутил...

— Мы закрутили! Интересно, кто это за моей спиной поруководил охотниками? Они что, на стороне подрабатывают?

— Через час врубят свет, — иного ответа на поставленный вопрос ожидать и не стоило.

— Тогда пусть начинают. Воха?

— Здесь, — теперь Сережа подтверждает мою догадку о действиях коммерческой службы фирмы.

— Хорошо. Мы сейчас же отъезжаем из Косятина.

— Мы с тобой?

— Не надейся. Я и Воха.

— Но...

— Не переживай, даже по зимнику на «Лендровере» до Южноморска максимум четыре часа. Утром буду в своем номере. Дальше...

— Ты хоть поясни, почему...

— Мой ответ будет не менее откровенен, чем твой по поводу убийств и появления Маркушевского. Но... Если хочешь, я ведь не имею права уехать, не оказав услугу нашему другу с погонами. Кстати, ты сам меня об этом просил. Не забыл, за чей счет погончики...

— Дальше, — решительно прерывает Сережа, потому что время уходит, а зачем мне понадобился срочный визит в родной город, Рябов догадался сразу.

— И учти, мне твои рассказы по поводу грифонов теперь нужны исключительно в познавательных целях...

— Нуда, представляю себе, — мрачновато заметил Рябов, — какие сюрпризы ждут генерала. Причем с его подачи...

— Между прочим, Саенко мог бы отказаться, и я бы действовал...

Свет фонаря высветил на лице Рябова улыбку, больше напоминающую смертельную маску.

— У тебя откажешься. Наверное, миллион ему сулил.

— Тут нравы другие. Деревня все-таки. Кстати, домой еду за бабками, мы поиздержались.

— Ну, конечно, за бабками. Сильно вернуться хочешь? Дедушка вам не мешает?

— Да нет, он же сердечник. Бегает на свежем воздухе, дружбана проведывает... Да, топтуны эти, которые на самом деле...

— Давай, пошли, время поджимает.

Мне снова пришлось пристально посмотреть на Сережу.

— А как бы ты хотел? Чтобы я хоть на минуту оставил тебя одного?

— Кстати, о времени, Сережа. Возможно, через несколько дней мне понадобится твоя конторская связь.

— Значит, работаем, как всегда?

— Вот именно. Кто, кроме тебя, поймет меня в этом мире? Все, нужно спешить. Завидую тебе. Здесь предстоит ударный труд по реставрации раздолбанного памятника руинной архитектуры! А у меня? Всего лишь — дорога...

— Две дороги —одна цель, —Рябов произнес формулу наших сложных взаимоотношений, подразумевая давным-давно сложившийся опыт необычной работы.

— Вот именно, — подтверждаю преданность идеалам фирмы, прежде чем положить «Берсерка» на место.

— И кому теперь надо новое кино про немцев? — пробормотал хозяйственный Рябов, освещая путь на свежий воздух с помощью луча «Стайла».

— Нечего жмотиться, — бросаю через плечо, проходя вперед. — Это искусство принадлежит народу. А подлинное — сам понимаешь кому.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Вернувшись из дождливого Южноморска в запорошенный снегом Косятин, я уже не стремился завалиться в койку с Красной Шапочкой, а сделал это в гордом одиночестве.

Несмотря на бурно проведенную ночь в обществе отставного спецназовца, Морфей не спешил распахнуть мне свои объятия. Настроение после визита на родину было более чем бодрым. Примерно таким, как у моряков при поднятии флага под девизом: «Погибаю, но не сдаюсь».

Что за жизнь, беспокойно ворочаюсь по созданной на заре перестройки свежевыстиранной простыне, никаких от нее удовольствий. Никто не прослушивает номер, не следит за мной на улице, так ведь от тоски умереть можно.

Опять же Воха, мелкий стукач, отвечал на мои вопросы столь охотно, будто я не являюсь непосредственным начальником его шефа. Если продолжать проводить исторические аналогии, все верно: вассал моего вассала — не мой вассал. И тем не менее...

Единственное, что удалось вытянуть из Андрея, самым бесцеремонным образом выгнавшего меня из-за руля «Лендровера» после того, как выщербленный явно для повышения безопасности движения асфальт трассы сменил первый ровный участок сплошного гололеда, так это некоторые обстоятельства двух уголовных дел. По одному из них я сам проходил в качестве подозреваемого. Наверное, именно по столь прозаической причине мне было все-таки любопытно: кто же на самом деле так здорово порезвился в «Метелице», пока мы гоняли чаи с доблестным ветераном Чекушиным?

Воха поведал не только об этом, но и, без дополнительных вопросов, высказал соображения о судьбе администратора отеля. Оказывается, убийства не лезут ни в какие ворота, следствие имеет подозрения насчет внутри-бригадных разборок, но доказать ничего не может. Памятуя о своем прежнем месте работы, Воха выдвинул наиболее устраивающую всех версию. Никаких разборок, действий спецслужб и мести администратора Будяку за то, что пахан покусился на шмат сала его ненаглядной доченьки...

Во время этого откровения задок джипа занесло влево, Воха тут же прекратил высказываться, выровнял машину, а затем, как и следовало ожидать, молча погнал по обочине. Допив остатки кофе из гигантского термоса, я слегка раздраженным тоном заметил, что под одной из основных трасс страны отчего-то отсутствует подогрев, и выразил согласие с Вохиной тонкой зрения на косятинские происшествия, за исключением событий в «Метелице».

С моей точки зрения, администратор зевал ночной порой, повышая культурный уровень с помощью Достоевского. Завидев Будяка, он стал действовать с решительностью Раскольникова оттого, как литература продолжает воспитание человека и формирование его эстетического вкуса даже в зрелом возрасте. Поступив с Будяком не менее решительно, чем литературный герой с аналогичным кровососом женского пола, администратор, как и следовало ожидать, стал чересчур корчиться от страшных угрызений совести и прочей достоевщины. Вот почему он пошел в лес и несколько суток раскаивался в содеянном, а затем наложил на себя руки. Взял и бахнул из револьвера себе в темечко. И что самое удивительное в этой истории — не промахнулся...

После всего сказанного я уловил слегка ошарашенный взгляд Андрея, включившего дальний свет. Воха — не Рябов, он несколько прямолинеен. Будь на его месте Сережа, тот бы безоговорочно согласился с моей версией кровавых событий. Однако каждый из нас занимает свое место, и именно это обстоятельство в конце концов позволило мне слегка загордиться умением строить весьма логические выводы. Воха пробормотал: револьвер, сыгравший особую роль в судьбе администратора, принадлежал Будяку. Я попытался развить револьверно-топорную тему, однако заместитель коммерческого директора, естественно, по большому секрету поведал мне всю правду. О том, каким образом охотники совершенно случайно наткнулись на труп в лесу, Воха почему-то не знал, зато обо всем остальном Андрей оказался куда осведомленнее Генерального прокурора и министра внутренних дел.

Оказывается, Будяка и администратора на самом деле укокошил серийный убийца. В течение месяца в области было еще два аналогичных преступления. У следствия есть подозрения: их совершил один донельзя матерый рецидивист, уже сидевший за убийство. Сейчас этот мокрушник усиленно создает о себе хорошее мнение среди односельчан, вкалывая скотником на ферме среди выживших коров, и ежедневно напивается, как остальной народ в округе. Но такая форма конспирации не собьет следствие с толку, мокрушник будет задержан и под тяжестью неопровержимых улик сознается во всех убийствах, а потом...

А потом он повесится в камере, горько сожалея о содеянном и всячески раскаиваясь, продолжил я, прервав Андрея. Воха попытался возразить: мол, у подследственного может быть иная судьба, однако я решительно пресек эти измышления. Какая еще другая судьба, если в местной ментуре всего два этажа, а сугробы в человеческий рост. При таких обстоятельствах подписавшему протокол с чистосердечным признанием убийце ничего, кроме как повеситься, не грозит. Потому что сколько ни выбрасывайся из окон райотдела, убиться наповал будет затруднительно.

Все дальнейшие разговоры таили в себе не менее рациональные зерна, проросшие за полсотни верст от Косятина, когда слегка отвлекшийся Воха снес знак «Ремонт дороги». Дорогу здесь действительно ремонтировали года два назад, однако о том, чтобы убрать не соответствующий действительности знак, позаботились исключительно мы как сознательные граждане. Добро бы только дорожные знаки. Мы и во всем остальном постоянно руководствуемся пресловутым чувством гражданского долга, хотя не одалживались у нынешней или предыдущей власти.

И не только мы. Кругом полным-полно людей, для которых подобные слова не являются пустым звуком. Вот отчего меня долго переполняла гордость, не позволяя быстро заснуть.

Стоило погрузиться в первую, самую сладкую дрему, как дребезжание телефона показалось куда сильнее звуков трубы архангела перед Страшным судом. На этот раз свой гражданский долг порывался выполнить майор Саенко. «Ни дать ни взять вещий Олег местного пошиба», — раздраженно подумал я, затем слегка порадовался такой высокой сознательности среди стражей правопорядка и отправился умываться. В конце концов, какой может быть сон или думы о спецхранах, если на карту поставлена судьба страны?

Нужно же помогать наиболее достойным занимать места в депутатском корпусе. Даже если некоторым из них место совсем в другом. Загнать бы всех злых и голодных, подобно беспризорным котам, детям и взрослым, в мясной корпус Старого базара — число кандидатов в районные депутаты резко бы снизилось. Впрочем, генералу Вершигоре там делать нечего. В смысле, ошиваться в одном из корпусов базара, чьей крышей является именно его вотчина.

Чтобы начальник Управления по борьбе с организованной преступностью получил мандат и возможность претворять в жизнь чаяния народа, пришлось пожертвовать давным-давно заслуженным отдыхом. В конце концов, пусть в депутаты не стремлюсь, я тоже готов ради людей на многое. В том числе рискнуть расшатавшейся нервной системой, с трудом удерживающей равновесие на краю радоновой ванны.

Стало окончательно ясно: если через полтора часа не продолжить курс лечения, то трудящиеся массы вряд ли смогут рассчитывать на мою бескорыстную помощь потенциальному любимцу народа генералу Вершигоре. А потому прогулка на свежем воздухе вместо сна будет способствовать такому благому намерению.

Стоило запереть дверь номера на ключ, слегка уступающий размером тому, которого напрасно ждал Наполеон от москвичей, как из полумрака коридора вынырнула могучая фигура достойного представителя директорского корпуса.

— Здравствуйте, — сверкнул фарфоровыми клыками Решетняк. — Вы не собираетесь зайти к Филиппу Евсеевичу?

Мне хотелось предельно честно ответить чекисту со стажем: сейчас до полного счастья только и не хватает пообщаться с отставником Чекушиным. Иди знай, может минут через десять после начала его очередного монолога мне станет окончательно ясно, отчего люди изредка хватаются за топоры. Даже если они предварительно употребляют «Липтон» вместо мухоморов.

— Спасибо, Клим Николаевич, однако, к сожалению, тороплюсь. В санаторий, на процедуры.

— Конечно,конечно, — скороговоркой поддержал меня директор техникума измерительных приборов, — что может быть важнее здоровья? Выглядите вы, откровенно говоря, неважнецки. Спите плохо?

— Да как вам сказать, нынешней ночью совершенно не довелось, — чуть ли не с вызовом отвечаю ветерану мокрых дел.

— Совершенно напрасно вы это делаете, — назидательно заметил Решетняк, и в его голосе неожиданно пробились игривые интонации. — Надеюсь, она того стоила?

— Что вы имеете в виду? — не разделяю настроения наставника молодежи.

— Ну ведь сами говорите, что сегодня вам не пришлось спать, — осклабился директор.

— По совершенно другой причине, любезный Клим Николаевич, — успокаиваю моего милого собеседника.

— Отъезжать пришлось? — Решетняку все-таки удалось на мгновение меня ошарашить.

— Вот именно, Клим Николаевич, — замечаю как можно спокойнее и чуть ли не мечтательно протягиваю: — Триста верст отмахал. Но она того стоила. Я ведь вполне искренне и нежно питал к ней неподдельные чувства.

Решетняк посмотрел на меня, словно увидел впервые, Непонимание отчетливо читалось на его лице при весьма тусклом освещении.

— К любимой теще ездил, — коротко поясняю Решетняку.

— На блины? — он снова попытался перевести разговор в шуточное русло.

— Какие блины? Цветы отвозил. На могилку, — чуть ли не шмыгаю носом в ответ. — Годовщина сегодня. Юбилей, можно сказать... Вы уж простите, Клим Николаевич, на процедуры опаздываю.

— Конечно, конечно, — непривычной для него скороговоркой затарабанил орденоносец несуществующего государства. — Извините, если что не так сказал. Всего хорошего.

«Спасибо на добром слове, — подумал я, выходя из отеля на покрытое пушистым снежным ковром крыльцо. — Интересная беседа, можно сказать, содержательная».

В это время передо мной мелькнул мех куницы, как нельзя лучше гармонирующий с неизменной красной шапочкой на голове Алены.

— Дедушке снова нездоровится, — сообщила самую тревожную новость уходящих суток Красная Шапочка. — Ты куда собрался?

— На процедуры, — потрясаю Алену откровением, что по возрастной категории нахожусь куда ближе к ее дедушке.

— Можно я прогуляюсь с тобой?

— А как же Филипп Евсеевич?

— К нему дядя Клим пошел. Я от их разговоров устала, — откровенно призналась Алена.

Ну не мог же в самом деле такой джентльмен, как я, погнать девушку в номер к болящему дедушке. Если бы на него свалился приступ немоты, тогда совсем другое дело. Мне пришлось медленно идти по заснеженным улицам городка с вцепившейся в локоть Красной Шапочкой. Интересно все-таки, отчего женщина и собака постоянно идут возле левой ноги мужчины? Ответ очевиден: чтобы ударная правая постоянно оставалась свободной. Но я ведь левша.

А Аленушка — внучка своего дедушки, это точно. За короткое время нашей прогулки я узнал немало об устремлениях современной молодежи. Оказывается, Аленушка мечтает иметь детей, любимого мужа, очень любит готовить всякие разносолы, и для нее нет ничего слаще, чем с утра до вечера заниматься стиркой-уборкой. Изредка поддакивая млеющей от мечтаний Красной Шапочке, я петлял улочками Косятина, а затем пришел к малоутешительному выводу: или с годами теряю навыки, или команда Рябова по-прежнему трудится с высоким профессионализмом.

Вместо того чтобы возразить Аленушке, откровенно поведав: с точки зрения потенциального в прямом смысле слова жениха ее главным достоинством являются не задатки повара и полотера, а пресловутый «мыший глаз», я живо поинтересовался состоянием здоровья дедушки, лишь бы Красная Шапочка изменила опасную тему разговора.

Оказалось, ветеран Чекушин рановато стал корчить из себя кандидата в олимпийскую сборную лыжников. И даже когда он длительно шлялся на свежем воздухе без деревяшек на ногах, то все равно допускал сплошную переоценку состояния здоровья, хотя прихватило сердечко в аккурат за рулем «Волги». Лично я бы глотал валидол исключительно по одной причине: если бы меня приговорили ездить на чекушинском драндулете под названием «ГАЗ-21». Конечно, я антиквар, люблю старинные вещи, но не до такой же степени.

О том, чтобы встретиться с майором Саенко в присутствии Алены, не могло быть и речи. Честный мент мог бы разочароваться в моей порядочности, несмотря на солидный аванс. Жена для него — это святое. Разве Олег способен понять, что для меня — то же? Да на свою супругу я готов молиться, относиться к ней с благоговением, а затем чуть ли не со слезами умиления уходить в свою спальню. Меньше всего меня тянет дерзнуть лишний раз прикоснуться к этой святыне, лучше ее светлый образ постоянно таскать в сердце, а фотографию — в бумажнике. В конце концов стесняться Сабины не приходится, моя жена — очень интересная женщина, без всяких шуточек. Но каждый раз, когда я смотрю в ее глаза, передо мной, как наяву, возникает воистину бессмертный образ тестя, и тогда порой возникающее острое желание мгновенно рассыпается в прах.

А вообще-то Сабина похожа на мать. Только минувшей ночью на кладбище я теще цветы не возил, и Решетняк об этом догадался. Спасибо, наездился... Нет, к теще я ничего не имею, но Вышегородский... Трудно понять, как он, заслуженный в определенных кругах деятель искусств, мог вообще любить. И тем не менее это правда. Мне ни разу в жизни не приходилось сталкиваться с подобной любовью.

После смерти жены Вышегородский вполне мог бы устроить личную жизнь. Не только дочери. Еще бы, один из самых выгодных женихов Южноморска был гораздо моложе, чем Сергей Михалков во времена своей последней свадьбы. Ну, Вышегородский, понятное дело, не Михалков, он не сочинял гимнов и стихов о вреде американского доллара. Денег, правда, у Леонарда было поболее, чем у прославленного поэта, рискнувшего жениться во времена пятой молодости. Пятьдесят лет разницы между новобрачными — тоже еще событие, но Вышегородский такого себе позволить не мог. По техническим обстоятельствам. По тем временам с десятилетней его бы не расписали даже за миллион. Да он и не стремился к семейной жизни с иной женщиной, все о жене вспоминал, порнографией, правда, баловался, но переть против природы — дело безнадежное, в отличие от классиков марксизма Леонард понимал это...

— Кажется, мы возвращаемся к «Метелице», — вернул меня из воспоминаний звонкий голос Аленушки.

— Да, Красная Шапочка, — подтверждаю ее догадку и поясняю: — Тебе пора возвращаться к дедушке, а мне — идти в санаторий.

Алене так хотелось торчать в номере со стариками, как мне — нырять в радоновую ванну. Все-таки человек несовершенен. Совсем недавно я мечтал погрузиться с Красной Шапочкой в целебный радон. Сегодня это благое намерение вполне могло бы осуществиться, но... На какие жертвы не пойдешь ради блага народа! Чего стоит личное благополучие отдельных граждан, которых с детства лечили песней «Жила бы страна родная, и нету других забот»? Значит, впору заботиться о выборе самого достойного среди прочих кандидатов на роль поединщика в сражении за долю других. Потому — плевать на собственное здоровье в радоновую ванну, на острое желание побыстрее заснуть и даже на возможность заняться с Аленушкой половыми извращениями под названием секс. Жила бы страна родная, чтоб ей пусто было! Хотя куда там, и так уже пусто — дальше некуда. Одна надежда на Вершигору, он ведь, кроме всего, охотник-любитель, а потому, вполне возможно, добудет народу птицу счастья завтрашнего дня.

Отправив Аленушку наслаждаться обществом любимого дедушки и заботливого дяди Клима, я бросил беглый взгляд на циферблат «Сейко» и свернул на боковую улочку. Слава Богу, косятинский Бродвей слегка уступал размерами теннисному корту. Не люблю опаздывать, оттого как давным-давно взял за правило следовать старой истине: точность — вежливость королей, добавив к ней формулировку собственного изготовления: опоздание — привилегия шестерок.

Я брел по направлению к санаторию мимо заботливо укутанного снегом погоста с покосившимися, тронутыми ржавчиной крестами, и этот пейзаж снова вернул из недр памяти незабвенный образ Вышегородского и эпопею, связанную с головами моей тещи.

Злоупотребляя положением руководителя синдиката, Вышегородский нагло использовал меня в качестве личного водителя, когда решал вовсе не производственные задачи, нарушая тем самым общепринятые нормы социалистической морали не хуже других начальников.

Сам Леонард за рулем в жизни не сидел. Ему автомобиль был без надобности. Не по причине отсутствия свободных средств, а из-за твердой убежденности: к чему нужна машина, если трамваи ходят регулярно? Между прочим, подобным образом размышлял не только мой тесть, но и многие представители его овеянного славой поколения, способные жить скромно, от зарплаты до зарплаты, не вызывая подозрения у соседей и органов. Правда, если бы они захотели, то покупка автопарка не была бы для деловаров старой школы чересчур сильным расходом, но зачем им было тратиться даже на одну-единственную машину, когда есть трамвай?

Трамвай ходил и возле кладбища, где похоронена мать Сабины, однако Вышегородский отчего-то отказался от своего хобби пользоваться общественным транспортом, требуя, чтобы я вез его туда на автомобиле. Вместе с головами тещи.

Леонард похоронил жену на самом престижном кладбище города. Причем на центральной аллее, где места были забронированы на сто лет вперед. Само кладбище давно считалось закрытым. Во сколько по тем временам ему обошлось столь престижное место, не знаю. Сегодня это бы стоило минимум пять тысяч долларов, оттого как на давным-давно закрытом кладбище захоронения проводят регулярно. И гораздо чаще, чем в былые годы. Что поделаешь, если в наше судьбоносное время многие выдающиеся люди города мрут усиленными темпами от пуль, взрывов и прочих последствий продвижения к пресловутому рынку.

В те годы теща нашла свое последнее пристанище между секретарем обкома, павшим на рабочем месте от обширного склероза, и каким-то выдающимся композитором современности, о существовании которого я узнал, впервые побывав на престижном погосте.

Высоко вверх взметнулся памятник черного мрамора, нарушая партийную субординацию и нормы советского приличия, но Вышегородскому было плевать на робкое замечание директора кладбища по поводу того, что надгробье выдающегося обкомовского деятеля смотрится рядом с монументом незабвенной и воистину дорогой клиентки не чем иным, как спичечным коробком. Насчет знаменитого композитора директор, правда, почему-то не распространялся, но тем не менее Леонард, при его-то росте метр с кепкой, молча посмотрел на завмогилами сверху вниз, и тот мгновенно заткнулся, съежившись до размеров цуцика на морозе.

На черном памятнике резким контрастом выделялся барельефный портрет усопшей, выполненный из белоснежного мрамора. На второй день после установки траурного сооружения, слегка уступающего размерами городскому театру, Вышегородского перестало устраивать художественное изображение любимой жены. Старик возбудил сам себя: его вторая половина из мрамора напоминает татарку. На мой взгляд, мраморная копия была малость покрасивее оригинала, даже если не иметь в виду его нынешнее состояние.

Моего мнения, естественно, никто не спрашивал. Вышегородский не снизошел до объяснений и с подскочившим к нему директором, который почему-то стал белеть до мраморной степени. Наверняка, решил: теперь Леонард хочет присмотреть место для самого себя. И если под памятником его жены вполне могло бы разместиться население небольшой улочки, что тогда говорить об аппетитах Вышегородского по поводу собственного загробного благополучия? Пусть клиент платит, а значит, во всем прав, но еще одного такого монумента кладбище просто не вынесет. Куда девать других покойников с высоким положением в обществе, если у Вышегородского разыграется аппетит? При таком отношении к делу могут попереть с работы или даже отобрать партбилет вместе с трудовыми сбережениями, зарытыми под паркетом. И вместо пока незаслуженной пенсии вполне можно ожидать награды в виде пятнадцатилетней путевки по ленинским местам...

Директор закрытого кладбища напрасно седел на наших глазах. Оказалось, Вышегородский не мечтал о своем дальнейшем пребывании в столь престижном месте. Он думал о жене, которая после смерти почему-то стала похожей на татарку. Мне как истинному интернационалисту было все равно, на кого она смахивала, хотя, откровенно, я не понимал, чем досадили татары Вышегородскому. Быть может, они давным-давно нахамили его предкам под стенами Козельска?

Как бы то ни было, Вышегородский заказал барельеф жены самому дорогому скульптору Грузии, доказав тем самым: я беспочвенно обвинял тестя в буржуазном национализме. Когда работа была выполнена за две тысячи тех еще рублей, я впервые отвез голову своей тещи на кладбище. Напоминающее Леонарду изображение татарки Вышегородской выдолбили ломом, и освободившееся место заняла работа мастера из союзной республики.

Я, правда, спросил: не напоминает ли этот барельеф грузинку, но быстренько заткнулся под добрым взглядом тестя. Больше он вслух не распространялся, но через пару недель и это изображение чем-то не устроило тонкий вкус Леонарда. После этого я повез на кладбище вторую голову тещи, прибалтийского происхождения, а затем — очередную, выполненную в Армении. Последнее изваяние наконец-то устроило придирчивого тестя, и директор кладбища облегченно вздохнул, поняв: архитектурные работы под предводительством чуть ли не постоянного клиента не превратятся в очередную стройку коммунизма на вверенном ему партией минимум за пятьдесят тысяч народнохозяйственном комплексе.

На этом кладбище я похоронил и самого Вышегородского, рядом с его женой, хотя директора все-таки не выперли с работы. Он, правда, пытался что-то потошнить против моего нелегкого характера, когда скульпторы вылезли на монумент секретаря обкома и лепили к памятнику тещи изображение самого Вышегородского. Я небрежно заметил директору: к проклятому тоталитаризму нет возврата, и вообще сейчас модно топтаться на могилах партийцев в прямом и переносном смыслах, а также добавил ему сверх заплаченного пару копеек из-за морального ущерба по поводу вверенного имущества. Директор схватил деньги со скоростью изменения общественных приоритетов и всем своим видом стал наглядно доказывать: теперь скульпторы вполне могут использовать памятник известного композитора, чтобы забраться повыше со светлым мраморным ликом куда более выдающегося современника.

В отличие от тестя, я оказался не столь капризным в вопросах монументального искусства, и его голова меня вполне устроила с первого захода к памятнику. Тем более, мраморное изображение тестя так было похоже на татарина, как и на него самого.

Зато дальнейшая судьба привередливого директора в конце концов сложилась самым традиционным образом. Его не стали, как при проклятом застое, пугать до смерти конфискацией партбилета и личного имущества, возможностью выйти на пенсию из-за решетки, а уволили с доходного места при помощи автоматной очереди. Вот как, без всякой долгой канители и вероятной судебной тягомотины, быстро и надежно совершаются кадровые перестановки в наши демократические времена.

Благодаря приятным воспоминаниям дорога к санаторию оказалась короткой. Я не очень удивился, что добрался сюда немного раньше майора Саенко.

Честный мент отчего-то не решился встретиться со мной в райотделе, лишний раз доказывая: некоторые врачи всегда готовы оказывать традиционную помощь милиции ради максимального оздоровления общества. Вот отчего мы встретились в кабинете главного врача, наверняка являющегося по совместительству пламенным патриотом, согласно чувству долга и подписке о сотрудничестве.

Не пришлось долго гадать, почему майор решил увидеться со мной в санатории. Только из-за трепетного отношения к службе, основанной на хорошо поставленной оперативной информации. К тому же честный мент изо всех сил старался помочь знающему его с лучшей стороны генералу в борьбе с отдельными ментами, позорящими звание мусоров.

— Я надеюсь, что все это... — начал майор Саенко молитву о предохранении, одновременно протягивая плотный конверт.

— Конечно, все строго между нами, — обнадеживаю офицера и делаю значительную паузу, прежде чем добавить: — Я ознакомлюсь с документами, а затем...

Олег затоптался с ноги на ногу, как будто ему срочно приспичило проверить оперативную обстановку в местном сортире. Быть может, он думал, взамен конверта я выдам очередные двадцать пять тысяч штук — и тогда можно окончательно радоваться результату работы, бежать домой, чтобы поделиться с бизнес-вумен приятно шуршащим свидетельством того, что очередной трудовой день честного мента был прожит не зря.

Денег от меня он не дождался. Я не привык окончательно рассчитываться за котов в мешках, даже если их предлагают к продаже весьма компетентные товарищи. И в самом деле, вдруг сведения Саенко стоят не пятьдесят тысяч, а всего лишь сорок пять? Я уже не говорю о том, что содержимое конверта вообще может потянуть исключительно на цену праздничного набора костей для ветеранов труда перед майскими праздниками.

— Завтра вечером зайду, — сообщаю майору, когда он может рассчитывать на окончание сделки.

— А документы?

— Не волнуйся. Если стоящие, при себе таскать не буду.

Олег откровенно улыбнулся, узнав о моих сомнениях. По его победоносному виду я уже ни секунды не сомневался: раздобытые материалы хранят много приятных сюрпризов для полковника Нестеренко и, конечно же, заставят — это уж моя забота — подергаться Вершигору. Насчет генерала я не распространялся, да и порядок есть порядок. Нужно же, в конце концов, убедиться, чего стоит товар, и лишь затем полностью рассчитаться.

Честный мент снова стал серьезным и поинтересовался своей страховкой:

— При себе таскать не будешь?

— Не буду, сказал уже.

— Земеле отдашь?

— А кому еще? — искренне удивляюсь я и тут же реагирую на приглушенный писк соловья в боковом кармане пиджака.

— Ну чего там? — решительно рявкаю в трубку, прерывая монотонные причитания Бойко. —Хорошо, Игорь. Понял. Что ты говоришь? Да замолчи ты! Я и без этого догадался... Вот именно, чистый фуфель! Ладно, скоро буду. Пока.

— Когда едешь? — поинтересовался старший офицер милиции, сопровождая взглядом неандертальца исчезающий в недрах пиджака радиотелефон.

— Да вот, приму ванну, отдохну. Завтра завершу курс лечения, зайду к тебе, а потом можно и домой. Больше мне здесь делать нечего.

— На работу, значит?

— Выходит, так. Думал еще отдохнуть, но чувствую, дел накопилось...

— Ну тогда давай, до завтра, — попрощался Олег и снова напомнил: — Да, ты смотри, документы...

— Я их вместо ванны просмотрю. На месте, рискну здоровьем...

— Что ты имеешь в виду?

— Как что? Пропущенную процедуру.

— Понятно, — улыбнулся майор, и мы вышли из кабинета.

От стены мгновенно отлепилась фигура командира местных гиппократов, с утра до ночи ежедневно горящая на рабочем месте ради оздоровления поголовья трудящихся и криминогенной обстановки общества. Майор Саенко одарил доктора строгим всепонимающим взглядом, и главврач молча заспешил в свой кабинет, словно там уже вовсю шла раздача гуманитарной медицинской помощи.

Олег Валентинович отправился нести свою нелегкую службу по охране закона от преступных посягательств нашей действительности, а я заперся в ванном отделении, тут же прикурив сигарету. Сон буквально затягивал в липкую паутину среди теплой, заставляющей невольно расслабляться, ванной комнаты. Вообще-то здесь курить не положено, мне об этом прочитала целую лекцию одна девушка пенсионной внешности в первый день пребывания в санатории. Однако после того, как я поблагодарил ее за столь высокую заботу о здоровье пациента с помощью двадцати долларов, и эта строгая девушка, и ее еще более страшная сменщица великодушно позволили больному вести себя самым привычным образом.

После второй двадцатки санитарки безоговорочно уверовали в пользу табака. Стукни блажь в мою голову напиваться вместо радоновых процедур, устраивать банные оргии в римском стиле и прочие безобразия, так наша медицина, уверен, это бы всячески приветствовала. Естественно, исключительно из-за радости, что больной пошел на поправку и ведет себя подобно абсолютно здоровым людям.

Аккуратно погасив окурок о кафель, отправляю его в ванну с целебным радоном и вскрываю конверт. Бегло просмотрев несколько сухих документов, завизированных полковником Нестеренко, я окончательно понял: чуть ли не впервые за всю историю наших взаимоотношений генерал Вершигора нашел в моем лице верного помощника милиции с обостренным чувством гражданского долга.

Второй окурок пустился в радоновое плавание, когда бумаги, раздобытые майором Саенко, заняли остаток свободного места в боковом кармане пиджака. Теперь можно возвращаться в «Метелицу», позволить себе не менее трех часов отдыха. Несмотря на слипающиеся веки, я ощутил небывалый прилив бодрости и, мысленно сравнив себя с растворившимися в прошлом бригадмильцами — народными дружинниками, хоть на миг, но почувствовал себя совсем молодым.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В том, что майор Саенко полностью подтверждает характеристику честного мента, сомневаться не приходится. Равно как и в твердом убеждении: он честно заработал свои деньги. Можно, конечно, ограничиться передачей конверта генералу Вершигоре. Тогда абсолютно ненужный областному руководству на должности начальника городского управления милиции Южноморска полковник Нестеренко в самом лучшем случае может паковать чемоданы, искренне радуясь новому назначению. Для него будет счастьем работать сержантом в каком-то Козлосранске, причем с относительно целой задницей. Или устроиться вохровцем в пресловутом народном хозяйстве.

Но чтобы сделать приятный сюрприз генералу, можно поступить иначе. Допустить утечку информации. Представляю, как обрадуется Вершигора, о Рябове и говорить нечего. Да чего там, меня просто переполняет гордость из-за шанса донельзя осчастливить министра внутренних дел. В конце концов, пресс-группа во главе с Бойко должна отрабатывать свои регулярно получаемые деньги.

Судя по документам, как всегда совершенно случайно попавшим в руки честного гражданина, в нашей донельзя демократической стране, нарушая всякие права человека и Конституцию, объявилось опасное существо — «Тарантул». Кто бы мог подумать, что такое возможно?! Караул!

Оказывается, «Тарантул» не просто существует, а весьма активно действует, находясь в пресловутой тени. Точно так, как большая часть экономики. Функционирует эта засекреченная разведывательно-аналитическая информационно-поисковая система при Министерстве внутренних дел. Такая себе совершенно незаметная структура, располагающая информацией на любого гражданина страны.

Нет, это не преувеличение, дорогие сограждане. Если завтра кто-нибудь из вас решит обзавестись таким могучим оружием самообороны, как газовый пистолет, только от ответа «Тарантула» зависит: стоит разрешать вам приобрести эту пукалку или вы донельзя подозрительная личность, которая вполне может располагать связями в преступном мире и спадами с более скорострельными и действенными аргументами в пользу собственной безопасности.

Сколько человек трудится в «Тарантуле» — велика сия тайна. Только под начальником всего-навсего одного отдела — три зама, а у тех в подчинении десяток старших и просто оперуполномоченных, и кроме них, есть оперуполномоченные по особым делам, не говоря уже о младших инспекторах по обработке оперативно-разведывательной информации.

Но это профессионалы. А сколько любителей, которые помогают им в сборе пресловутой информации? Сотни тысяч по всей стране. Нет, это не очередное преувеличение; вдобавок если вспомнить, что, кроме Министерства внутренних дел, в стране существуют и другие весьма специфические ведомства, не говоря о СБУ и Минобороны, которым тоже позарез нужна всякая закрытая информация, то я уже готов самому себе адресовать вопрос: как при такой постановке дела сам не являюсь стукачом? И кто даст гарантию, что, пока мою расшатанную нервную систему не лечили радоновые ванны, кто-то не сумел завербовать Педрилу?

Все в этом мире имеет денежный эквивалент.

Все может расцениваться исключительно как товар. И каждый товар имеет определенную цену.

Своя стоимость есть даже у того, чему, как утверждают пословицы, цены быть не может. Тем не менее можно купить нечто эфемерное, вроде мужской чести, о цене женской даже думать смешно, или скрупулезно подсчитать, сколько затрачено средств для убийства среднестатистической единицы противника во время боевых действий. Как ни крути, дороже всего стоит то, что вообще не может быть оценено, в отличие от гигантского золотого самородка, крохотного алмаза или чиновничьего места. Например, стоимость экологически чистого воздуха или не загрязненной отходами воды. Трудно себе представить, сколько нужно затрачивать средств, да и найдутся ли они вообще, чтобы наше и без того опасное для самого себя общество перестало регулярно отравлять природу.

Но при большом желании это, наверное, тоже можно подсчитать и поразиться весьма значительной многомиллиардной цифре.

Зато я точно знаю, какой товар самый дорогой в мире. Информация. Не приходится сомневаться, работа «Тарантула» ежедневно подтверждает правоту этого вывода. Впрочем, никаких Америк я не открываю. О том, что информация — самый дорогой и вместе с тем ходовой товар, люди догадались еще в каменном веке. Зачем тогда говорить о нынешнем столетии?

Вполне допускаю, «Тарантул» может и не догадываться о существовании Педрилы, зато по поводу заботливо собранных досье на разнопартийных депутатов с их неприкосновенностью, высокопоставленных чиновников, банкиров и прочая, прочая, сомневаться не приходится. А кто владеет информацией — тот владеет миром. Эта истина стара, как он сам. Притом, естественно, на все изыски демократии любая спецслужба плюет большой слюной. И полковник Нестеренко — в том числе. Вот он и станет козлом отпущения, мы не хуже всяких «Тарантулов»-«Гроз» умеем делать людям приятное.

Ишь ты, рапорта он пишет с грифом «Совершенно секретно». «Приобретено семьдесят четыре источника оперативной информации, исключено двадцать три. Всего состоит на связи сто семьдесят, разрабатывается пятьдесят девять. Группой «А» введено 920 спецсообщений подсобного аппарата, взято на учет 80 лиц согласно приказу МВД № 003-93. Во исполнение этого приказа привлечен к сотрудничеству 61 агент, 1 резидент, приобретено два содержателя явочных и три — конспиративных квартир». Так это в Косятине занюханном, представляете, дорогие сограждане, чего творится в миллионном Южноморске?

Вот честный мент расстарался, не зря его генерал Вершигора рекомендовал как порядочного человека. Чего там этот полковник еще понаписывал? «На основе анализа наличия и расстановки негласного аппарата в кредитно-банковских учреждениях, сферах внешнеэкономической деятельности и приватизации, нефтеперерабатывающих комплексах, органах государственной власти и управления, коммерческих структурах, налоговых инспекциях подготовить перспективные планы приобретения источников оперативной информации».

Жадный человек: и так всю страну под колпаком держат, но, видимо, стенки колпака считают тонковатыми. При такой постановке дела скоро каждый новорожденный при выходе из роддома станет подписывать бумажку о сотрудничестве. Интересно и другое: при нынешней скудости бюджета на какие шиши «Тарантул» собирается приобретать источники информации?

Понятно, кое-кого можно привлекать к сотрудничеству с помощью все того же компромата. Но ведь кому-то придется и платить. Как резидентам, содержателям явок. Опять же квартиры приобретаются. И все это не предусмотрено нашим, годами дышащим на ладан, бюджетом. Кто знает, быть может, у «Тарантула», как у многих других, имеются хорошие, щедрые и отзывчивые спонсоры? Те самые, которые давным-давно поняли: основой стабильностинациональной валюты является регулярная невыплата зарплат бюджетникам. А вот к ним «Тарантул» никакого отношения не имеет. Ведь его просто не существует. Как косятинского спецхрана.

Все, Нестеренко, ты попал. Не потому что хорошо работаешь, а оттого, как утечка будет базироваться на твоем скромном имени. Вершигора, которому на общественное мнение, как и всем остальным, глубоко и искренне с большим прибором, сделает из тебя приспособление именно для внутреннего использования. Только, думаю, сперва генерал до потолка взовьется и, быть может, на меня слегка рассердится, потому как эти бумажки попадут в его руки посредством публикации в какой-то донельзя независимой газете.

Нужно же, в конце концов, напомнить Вершигоре: при игре втемную последствия могут быть непредсказуемыми. Особенно когда играешь со старыми приятелями.

Представляю, какой радостью переполнится сердце воителя с организованной преступностью, когда выбранное Бойко средство массовой информации напечатает фотокопию всего одного из рапортов Нестеренко. Ну хотя бы этого, естественно, под грифом «Секретно», с входящими номерами. Одна формулировка чего стоит: «С целью установления компрометирующих материалов прошу проверить по учетам АИПС «Тарантул» ОА «Госстрой» и первых руководителей предприятия». Пофамильно пять человек, должности, домашние адреса.

Расчудесно, иначе не скажешь. Собирают компромат теми же методами, что и в пятидесятом году. Всеми этими новомодными демократическими ограничениями по поводу нарушений прав граждан пренебрегают. Правильно, при такой постановке дела они текст Конституции, не сомневаюсь, изучают регулярно. В сортире, задним проходом.

Да я, чтоб Вершигоре еще приятнее было, вполне способен сделать утечку не здесь, а за границей. На все той же газетной полосе. Со скромными выводами: чтобы получить информацию на любого человека в стране, достаточно рапорта о так называемой оперативной необходимости. Что такое санкция прокурора или судьи, сотрудники «Тарантула», кусающего кого угодно сколько влезет, даже не догадываются. Ну а после подобных обращений в скором времени происходят удивительные метаморфозы. Организованная преступность, с которой яростно бьется «Тарантул», отчего-то не падает перед ним на колени, зато почему-то начинают активно греметь выстрелы и взрывы, литься кровь и некоторые граждане исчезают в неизвестном направлении на веки вечные. Да что отдельные граждане! Пропадают целые предприятия. Была процветающая фирма, заинтересовался ею «Тарантул», и теперь вместо этой фирмы процветает совсем другая, занятая аналогичным бизнесом.

Имелся банк с устойчивой репутацией и суперсовременными защитными системами и куда он делся? Весь вышел, вслед за председателем совета директоров, вперед ногами. И верно, какая охранная система и живой организм способны устоять после смертельного укуса «Тарантула»? Вот, господа, что там происходит! Не давайте им кредитов, а то, не дай Бог, экономически окрепнут и до нас доберутся. Уже, кстати, добрались...

Завершив знакомство с документами, я еще раз сделал один-единственный вывод: Саенко полностью отработал свои деньги. Пятьдесят тысяч — всего лишь скромная награда человеку, искренне переживающему, что в нашей демократической стране ударными темпами снова возводится нечто необычное: полицейскомафиозное государство, действующее по принципу сообщающихся сосудов.

Выдвинув антенну радиотелефона, я связался с Рябовым через спутник, бороздящий космос почти в мирных целях, и пригласил Сережу, назначив встречу на первые сладостные минуты после подачи электроэнергии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Трудовая дисциплина в моей фирме падала подобно объемам любого производства, за исключением пустых обещаний. Уже целых десять минут, как в «Метелице» появилось электроосвещение, а Рябова все нет. Спустя еще пять минут после того, как нагрелся «Электрон», коммерческий директор по-прежнему запаздывал. Нужно будет объявить Сереже выговор, ради этого я готов впервые в практике нашего трудового коллектива устроить общее собрание. Примерно такое, которое усиленно рекламируют в программе новостей.

С некоторых пор крайности становятся мне по душе. Неудивительно: в конце концов, я живу в стране, являющейся мировым лидером по масштабам коррупции. Это во многом компенсируется бескомпромиссной борьбой за последнее место на планете по уровню зарплат. Насладившись телевизором до отвращения в течение нескольких минут, выключаю «Электрон» с твердой уверенностью: по числу новостей мы также стали безоговорочными лидерами на земном шаре.

Еще бы. То, что в нормальном государстве считается само собой разумеющимся, здесь вполне проходит как сногсшибательная новость. Трудовая победа завода тяжелого машиностроения над самим собой! Вспахано двадцать гектаров! Несмотря на тяжкие условия, которым была противопоставлена четкая организованность и массовый героизм трудящихся, отремонтировано два километра асфальтированной дороги! Учителям выплатили зарплату, почти вовремя!

А чего стоят сообщения о торжественной сдаче объектов не в виде рекламы? В основном тяжких воспоминаний о недалеком прошлом. Под Южноморском состоялось торжественное открытие нового моста, естественно, приуроченное к... нет, не к седьмому ноября, а к Дню независимости. Правда, мост начали строить еще в те времена, когда его торжественное открытие, несомненно, состоялось бы именно в ноябре, но теперь-то другие приоритеты. На мост заявился премьер-министр и поведал строившим его жителям соседней республики о их нелегком труде на благо родной страны. Естественно, работяги хлопали в ладоши, а премьер имел в виду страну, на мосту которой резал ленточку перед скоплением кинокамер. Торжественное событие состоялось, и все средства массовой информации рассказали о нем в тот же день. На следующий, как водится, мост снова закрыли и достраивали в течение двух месяцев. Поспешили в смысле с выбором Дня независимости, его надо было бы в конце декабря отмечать...

Я повышал свое национальное самосознание до тех самых пор, пока в номер без стука не ввалился Рябов.

— Опоздавшим достаются кости! — приветствую подчиненного словами древнеримского оратора, по-патрициански кутаясь в плед. — Объявляю тебе выговор!

— Извини, — буркнул Рябов, припадая к остаткам ужина на столе.

Прикурив сигарету, не без удовольствия наблюдаю, как Рябов выполняет пресловутую Продовольственную программу без всяких партийных призывов. Больше того. Сережа налил себе кофе! Рябов пьет кофе, несмотря на лозунг собственного изготовления: «Вреднее «мокко» только сигареты!». С ума сойти от такой небывалой новости. Может, заказать репортаж по телевизору? Тем более, когда я прикурил стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла», Сережа не стал морщиться, пропагандировать пассивное курение, ведущее к свежевырытому итогу жизни, а тщательно вытер сильные пальцы салфеткой и спросил:

— Что будем делать дальше?

— Будем жить! — патетически восклицаю я и, чуть помедлив, снисхожу до конкретики: — До самой смерти.

Коммерческий директор откинулся на спинку колченого кресла «люкса» и задумчиво констатировал:

— Значит, спецхран тебя уже не так сильно интересует. Красные Шапочки, они завлекательнее. Удивляюсь.

— Чему?

— Твоему поведению. Девочка под боком есть, а ты чего-то занялся онанизмом.

Возражать было бы глупо.

— Разве хочешь? — вздохнул я. — Приходится.

Сергей Степанович ухмыльнулся и чуть ли не откровенно поведал:

— Я всегда понимал тебя, но сейчас...

— А что сейчас?

— Ну ты же согласился со мной.

— А, это ты по поводу моих занятий? — пришла моя очередь улыбаться. — Что, забыл народную мудрость: каждый дрочит, как он хочет? Между прочим, это в полной мере относится именно к тебе.

— К тебе тоже, — парирует Рябов.

— Не стану спорить. Я занимаюсь онанизмом. Только незадача у тебя, Сережа. Ты, как и остальной народ, уверен, что знаешь... быть может, и не на практике, что такое онанизм. Однако я никогда бы не имел морального права руководить тобой, если... Ладно. Да будет тебе известно, Онан не занимался рукоблудием. Об этом прямым текстом сказано в одной древней книге. Он прерывал половой акт — и не больше того. Вот и мне приходится...

— Какие еще тексты не дают тебе покоя? — запросто снес легонький щелчок по носу коммерческий директор. — Те, которые при фонарике изучаешь?

— Тоже мне Дюпон выискался. Я ведь это делал в твоем присутствии, идиот, и тот бы догадался. Удивляюсь, как не спросил о результатах экспертизы?

— Зачем? Если бы они были положительными, ты бы вел себя иначе. Значит, уже порадовали, какое говно ты изучал ночью в склепе.

— Бойко всего лишь подтвердил мое предположение, — не позволяю пошатнуться своему реноме. — Сережа, в конце концов, я не всезнайка. Вдобавок полотна находятся в таком дивном состоянии, вот и пришлось...

— Но ты же о чем-то догадался, — в словах Рябова чувствуется поддержка, что следует также расценивать в качестве сенсации.

— Я же специалист по сказкам и текстам, — прикуриваю очередную сигарету в качестве поощрения Рябову. — Руны, правда, подзабыл, но точно помнил: такой надписи на изображениях топоров видеть не приходилось. Между прочим, твой Воха дрых, совершенно не заботясь о моей безопасности, когда я два часа рылся в архиве.

— А Студент не помог?

— Помог, конечно, но... Сережа, в конце концов, это мой бизнес. И в последнее время я стал чересчур отвлекаться на всякие глупости, вроде выборов, а в результате — заметно терять квалификацию. Кстати, о выборах...

— Погоди! Так что с картинами?

— Картиной. Я не случайно обнюхивал именно это полотно. Подделать двадцатый век — легче легкого. Сегментный и спектральный анализы не всегда помогают. Знаешь, в Испании есть один тип. Засекреченный еще лучше, чем в свое время Королев. Он проверяет подлинность валют. Считается самым надежным прибором в мире. Фальшь, которую хитроумные машины пропускают, он отлавливает мгновенно.

— И как это получается?

— Никто не может объяснить. Его просто начинает тошнить, когда в руки попадается подделанная купюра. Вот и со мной произошло нечто подобное...

— Благодаря предварительной информации Босягина?

— Ты снова попал в точку, — не рискую выпячивать сомнительный талант по поводу таинственных возможностей человеческого организма. — Так вот, руны на топоре берсерка означают «Крикун». У викингов, да будет тебе известно, на любое оружие наносились рунические надписи. Причем в строгом соответствии его предназначению. На боевых топорах всегда писалось нечто вроде «Колдунья битвы» или «Дьявол щита». Но «Крикун»? Подобные руны наносились исключительно на копья.

— Тогда отчего...

— Скорее всего, оттого, что художник — кстати, классный художник, не хуже нашего персонального фальсификатора Антоновского — создавал копию, не видя оригинала, по фотографии. Он не мог разглядеть, какие именно знаки изображены на топоре. Быть может, порылся в каталоге и намалевал первое,

что увидел. Кто будет обращать пристальное внимание на чересчур мелкие детали? Тем более, это же не буквы, а мало кому понятные знаки. Не тебе рассказывать о роли пресловутой детали в нашем деле. И на что мы в первую очередь обращаем внимание.

— Они так топорно работали?

— Точно так, как в моем номере, — снова щелкаю Сережу по носу. — Ты бы еще сказал: им нужно было притащить художнику оригиналы, а после окончания работы пустить на него оружие массового поражения Главного разведывательного управления и КГБ под названием «ЗиЛ»... К чему была такая скрупулезность, если они и в мыслях не могли допустить, что кто-то когда-то сумеет... Сережа, еще двадцать лет хранения в подобных условиях, и от фальши останется одна труха. А главное, даже если случится невероятное, никто и не подумает, что добрался до подделок. Будет переживать, как из-за небрежного хранения погибло великое произведение живописи под названием «Берсерк»... Но на самом деле это всего лишь тень картины. Материализованная, но тень. Да и кто, в самом деле, когда-нибудь, кроме нас... В общем, настоящий «Берсерк» давным-давно продан. В отличие от нас, им работать легче легкого.

— Выходит, Осипов нас вставил?

Я не смог сдержать смеха, и Рябов после короткого раздумья поддержал это веселье. Осипов нас вставил? Да мы пока живы-здоровы, а он уже гниет, обожравшись селитры вместо соли. Пусть меня так каждый раз вставляют, я уже согласен.

— Значит, нам тут уже делать нечего, — принялся ненавязчиво надоумливать меня Рябов. — Пора возвращаться домой.

— А потом — в другой санаторий, — решаю слегка подействовать на нервы коммерческого директора.

Вместо того чтобы уговаривать меня не совершать очередную глупость, Рябов как бы невзначай заметил:

— Ну да. От Вершигоры подальше. Я тебя знаю, ты же ему подарок хочешь сделать. Чтоб голова с задницей вспухли. Естественно, невзначай. Как бы между прочим.

— Он сам на это нарвался. Представляю, как обрадовался, узнав, куда мы собираемся. Сколько полезного для нас сделал!

— Значит, не собираешься отдавать ему компромат на Нестеренко? Давай мне. Я передам его Бойко.

— Все тебе ясно. Только документы я не отдам. Ты же можешь проявить слабость. Пожалеть генерала...

— А тебе что?

— Нет, Сережа, это удар не по Вершигоре, а по его системе, в недрах которой прячется несуществующая тварь. Опасная для здоровья человека. «Тарантул» называется.

— Ты представляешь последствия?

— Вполне, — твердо отвечаю я, и Рябов о чем-то задумывается.

Сережа, Сережа, да какие могут быть последствия? Я ведь просто играю, не больше того. Точно так, как они со мной. Ну что прикажешь делать, бежать к Вершигоре, потрясать компроматом, которого он ждет, требовать вместо него неразворованный спецхран? Глупо. О конкретном месторасположении других спецхранов генерал просто не знает. Зато при моем откровении о возможной утечке информации по «Тарантулу» начнет нервничать.

Рябову тоже стало не по себе, дружбану ментовскому, значит, Вершигора точно прореагирует, как я рассчитываю. Ишь как переживает Сережа за, так сказать, смежников, им впору одаривать Рябова нагрудным Знаком «Лучший друг кентов и ментов». Да ведь все это — блеф чистой воды. Не потому, что документы фальшивые, как тот берсерк с топором, а из-за состояния общества, вот о чем генерал, в отличие от меня, никогда не догадается вместе с Сережей.

Пусть опубликует этот компромат какая-то газета, ну и что? Вой подымется, парламент на дыбы встанет, президент темной ночью министра внутренних дел начнет разносить? Где угодно — да, но только не у нас.

Это у них, за бугром, чуть что — высокопоставленные чиновники без всяких намеков со стороны сами выходят в отставку. При малейшем обвинении в прессе они реагируют, как принято в цивилизованном мире. Даже если чувствуют свою правоту. Зато у нас чиновника в отставку только динамитом выбьешь. И выбивают. А все остальное — дешевые базары, длящиеся годами. Вон бывшего премьера одни независимые газеты обвиняли в страшном казнокрадстве. Не слабее, чем тех, кого пообвиняли-пообвиняли, а затем успокоились. У нас за такими фактами ходить далеко не надо, каждый день новые сыщутся. И что сделал этот теперь просто парламентарий? То, что и следовало ожидать. Поведал через другие независимые средства массовой информации — я честный человек, зато они сами ох как воруют. Есть тому примеры и жареные факты, получите, в лучшем виде.

Ну и что? Ничего.

Тем более, страна решительно поднялась на борьбу с коррупцией, столько комитетов и советов создали, от их подсчета любой калькулятор заклинит. Старый эстрадный номер, борьба нанайских мальчиков — не больше того. Один артист из себя двух нанайцев на сцене корчит, сам с собой борется на глазах многочисленных зрителей. А те смеются. Все как в жизни. Сплошная договорная ничья с вечным счетом: ноль-ноль.

Два нуля выходит. Как в сортире.

Так и живем.

Не переживай, Рябов, ничего страшного не будет, если какая-то из независимых газет, находящаяся на нашем содержании, опубликует разоблачительный материал о подвигах «Тарантула». Тоже еще событие — нарушение Конституции, было бы удивительно, если бы ее положения соблюдались. А народ у нас простой, ко всему привычный, ему не до «Тарантулов» и прочих спецподразделений. Он ведь рассуждает очень просто: без суда и следствия уже не расстреливают, массово статьи не клеят, на великие стройки силком не гонят — и слава Богу.

— Надеюсь, ты никого не собираешься подставлять, — наконец-то решился на полный нейтралитет Рябов.

— Точно так, как никто не собирается использовать меня втихую, — достойно отвечаю на душевные переживания Сережи. — А по такому поводу — получи документы. На хранение. И давай сворачивай кино. Кстати, где ты живешь?

— Неподалеку, — последовал, как всегда, достойный ответ.

— Спасибо за откровенность. Значит, так, Сережа, будет тебе небольшая работа, кроме сборов. Пока суд да дело, убери Маркушевского.

— Ты это чего? — чуть ли не всерьез воспринимает мои слова коммерческий директор.

— Надоел, глиста сушеная. На нервы действовал. Того глядишь, опять фотографиями трупов будет утомлять. Нервы мои, расшатанные донельзя, такого не вынесут.

— Ну ты же сам все понимаешь, — попытался оправдаться Сережа.

— Только не лечи меня, что Маркушевский — исключительно подпора. Охотники...

— Имеют полное право, — теперь Рябов от защиты интересов Вершигоры перелез адвокатствовать на сторону Маркушевского. — Так сложились обстоятельства. В конце концов, менты с частными сыскными агентствами работают достаточно плотно.

— Короче! — бросаю тоном приказа.

— Короче — длиннее. Ситуация здесь неординарная, — начал переживать уже за всю страну Рябов, однако во мне эти стоны отчего-то не вызвали ностальгии по относительно спокойным временам, когда револьвер в руках преступника был из ряда вон выходящим событием.

— Сережа, хватит. Маркушевский — на самом деле внутреннее расследование?

— Да, — чистосердечно сознается Рябов.

— И чего менты хотят?

— Порядка! — выпалил Сережа, и я так расхохотался, что едва удержался на стуле, а затем закашлялся.

Промочив горло давным-давно остывшим кофе, все еще весело смотрю на Рябова, а затем бросаю приказным тоном:

— Рассказывай!

— Ситуация неординарная, — повторился коммерческий директор, однако на этот раз я не стал его одергивать. — Везде все как положено. Или принято. А здесь? Монополизм, можно сказать.

— То есть?

— То есть везде платят братве или ментам. Нормальная схема. Но в этой дыре — только ментам. Они братву сами создали. Искусственно. Тот же покойный Будяк... Он роль играл. Конспираторы хреновы. Доконспирировались, ни одного дела по фактам вымогательства. Даже для приличия...

— Нестеренко к этому руку прикладывал?

— Здесь все прикладывают. Братва так называемая за малую долю занимается инкассацией. Корчит из себя крышу, когда на торговцев идет плановый ментовский налет. Потом снимает дополнительную пенку — и всем хорошо. Фраерки убеждаются, какая могучая у них крыша, потому что менты ведут себя соответственно. Вчера грозились на десять лет усадить, а после переговоров с крышей становятся ласковее мамы.

— Так зачем же им было мочить Будяка?

— А ты знаешь, кто его грохнул?

— Нет, — откровенно признаюсь я. — Зато ты знаешь.

— Откуда? Это убийство не лезет ни в какие ворота. Как ни крути.

— Покрутим с другой стороны. Кто застрелил администратора?

Рябов засопел и раскололся:

— Бригада Будяка.

— Всем составом этой художественной самодеятельности под видом деловых? Конкретику давай. Ты сегодня не отмолчишься.

— Если так можно сказать — заместитель Будяка. Васькой зовут...

— Мент?

— Был ментом, — конкретизирует Рябов.

— Когда ты его взял под колпак?

— А мне долго думать не нужно. Всех берем. С кем ты соприкасался.

— И тех двоих в баре? Они ведь не бывшие.

— Нам без разницы. Ты работаешь на отвлечение...

— Как Васька себя чувствует?

— Отлично. Алиби у него нестойкое, оттого и спокоен. Вдобавок друзья в погонах. Компаньоны, можно сказать.

— Понимаю. А как на это все реагирует Маркушевский?

— А чего ему реагировать? Он анализом занимается. Менты опять под сокращение идут. На тридцать процентов. И зарплату им вдвое урезали. При такой постановке дела...

— Мне эти рефлексии, Сережа, без особой надобности. Дай подумать... Значит, так. Будяк знал, кто я такой. Убрать Будяка мог только тот, кто не боялся разрушить стройную систему получения хороших доходов. Васька-мокрушник сюда вписывается?

— Не похоже, — односложно отвечает Рябов. — И вообще, давай побыстрее уедем. Пусть сами разбираются.

— А как же насчет просьбы Вершигоры?

— Так ты же...

— Меня другое занимает. Психологический, так сказать, этюд. Значит, говоришь, Решетняк — Грифон?

— Говорил, — мгновенно поправляет меня Сережа.

— А кто же это на самом деле?

— Не все ли равно? Нужен он нам...

— Не скажи. В конце концов, напрасно, что ли, я доблестно работал на отвлечение? И смерть Будяка мне не по душе. Только с ним пообщался, а ему сразу стало тошно жить.

— Чем еще порадуешь?

— Ничем, кроме завершения операции. Ладно. Вернемся домой несолоно хлебавши. Ну разве что Вершигоре подмогнем.

— А Маркушевскому? — снова перебрался поближе к генеральским позициям коммерческий директор.

— В отличие от тебя, я в менты не нанимался. Кстати, у меня возникло скромное желание. Встретиться с твоими конторскими корешами. Хочу поведать им об одном так называемом спецхране. Проявить гражданский долг!

Рябов посмотрел на меня, словно я наконец-то сумел приучить его к курению.

— Зачем тебе это нужно?

— Допустим, хочется познакомиться с Грифоном. В конце концов, в отличие от ситуации с Маркушевским, я еще не усек, зачем тебе нужно было подсовывать мне его чучело в виде Решетняка. Больше того, пока не уверен в том, что Решетняк и Грифон — это две большие разницы.

Рябов засопел с недовольством, но тем не менее не стал возражать, а лишь поглубже запихнул в карман переданный конверт с компроматом.

— Как бы то ни было, — продолжаю тоном проповедника после опохмелки, — если Грифон узнает о моих откровениях насчет спецхрана, набитого подделками...

— То после этого песню затянешь. «А до смерти четыре шага» называется. Если, конечно, успеешь все четыре... Тебе еще не надоело?

— Если ты запел таким естественным образом, возникает вопрос. На кой мне собственная служба безопасности, когда какой-то вонючий Грифон... Ладно, Сережа, ты что, шуток не понимаешь? Сдался мне этот хранитель фальшивых сокровищ, давно проданных гипербореями. Но и ты скажи Маркушевскому, чтобы он...

— Уже сказал, — в который раз подтверждает свою высокую квалификацию Рябов.

— Тогда действительно можно сворачивать дела, — бросаю командным голосом. — Ты прав. Пусть менты сами разбираются в своем дерьме. В том числе наш дружок в генеральских погонах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

После ухода Сережи я впервые в жизни пожалел ментов. Несчастные люди, вечные заложники нашего судьбоносного времени. Помнится, когда Вершигора был еще полковником и сражался с бандитизмом не менее яростно, чем за должность начальника Управления по борьбе с организованной преступностью, я в его присутствии занялся нехитрой арифметикой. И подсчитал: на полковничью зарплату можно купить три канистры бензина. Что тогда говорить о покупательной способности сержантов-лейтенантов? После таких расценок на труд самый тупой мент — и тот просто был обязан делать правильные выводы, чтобы не протянуть ноги из-за бескормицы. И сделал.

Сегодня на полковничью зарплату можно спокойно заправляться в течение месяца, но не больше того. Тем более, заработанные на службе деньги ментам выплачивают столь же регулярно, как и другим бюджетникам. Но наверняка многие из них согласны трудиться вообще бесплатно. Как в старом анекдоте, когда человек пришел устраиваться на работу завскладом и с удивлением узнал: оказывается, здесь еще и зарплату дают.

Только вот незадача — несчастных ментов долбят за то, что приняли навязанные им условия игры. Причем это делают те, кто подобные условия диктовал. Вместо нормальных денег, элементарной социальной защиты, как и прежде, сплошная трескотня о чувстве долга. Сперва вынуждают брать, состоять на содержании разных фирм и преступных группировок, а затем выявляют, естественно, отдельные факты. Интересно, как не помирают от голода те, кто зорко следит за чистотой ментовских рядов? Ходячего скелета Маркушевского в качестве примера рассматривать не стоит. Это он с виду — наглядное пособие хронического недоедания. Просто думать неинтересно, где добывает господин советник разницу между вдвое срезанной зарплатой и реальными ценами на овес.

Менты гибнут. Во время исполнения служебных обязанностей, но гораздо чаще в свободное время, когда самые простые из них отправляются на заработки в бары и рестораны. И тогда осиротевшим семьям помогает не государство, от этого импотента уже никто даже гроба в кредит не ожидает, а исключительно товарищи по оружию. Сбрасываются, кто сколько может. Для родных погибшего просто счастье, что менты могут потому, что берут.

Берут — и сражаются с преступностью.

Вечный бой, как сказал поэт.

А бензин снова подорожал. Всего на семь копеек за литр. Уже после того, как мы провожали в последний путь крестного отца Южноморска со смешной кличкой Арлекино. Он не хотел соглашаться с повышением розничной цены на бензин и терять свое лицо. В результате — потерял жизнь. Арлекино был настоящим авторитетом, в отличие от клоуна Будяка. Но оба они кончили почти одинаково. Черный нал, хлынувший в Южноморск с охваченного огнем Кавказа, стал причиной гибели авторитета. Но за каким дьяволом понадобилось убивать Будяка? Прежде я считал: только затем, чтобы заставить меня уехать из городка и вплотную заняться выполнением просьбы покойного Осипова. После разговора с Рябовым у меня возникли серьезные сомнения в этой версии...

Легкий стук в дверь мгновенно заставил расслабиться.

— Заходи, — весело скомандовал я, и в «люкс» проскользнуло нежное создание.

Красная Шапочка всегда стучалась особенно, в отличие от остальных, всего один раз. Не то что Васька, тот вообще без стука входил, этакий безработный хозяин жизни. Ничего, я постарался обучить его правилам приличия.

Войдя в номер, Аленушка мгновенно освободилась от тяжести спортивного костюма и оккупировала кровать.

— Любопытно, — пробормотал я. — Как прореагирует дедушка на столь поздний визит?

— Он снотворное принял, — поведала причину нарушения конспирации Красная Шапочка. — Теперь несколько часов не проснется.

— Да? А я думал, он с дядей Климом отправился на лыжах гонять.

— Ты всегда шутишь, — почти недовольным тоном заметила Алена, затем улыбнулась и весьма игриво бросила в меня трусики.

Снайпер из Красной Шапочки никудышний. Невесомое белье пролетело куда правее моего плеча. Ничего страшного, у нее в запасе есть возможность еще одного залпа с помощью более тяжелого приспособления с чашечками.

Однако обстреливать меня бюстгальтером Красная Шапочка отчего-то не захотела, более того, тоном, не терпящим возражений, потребовала, чтобы я собственноручно избавил ее от последнего предмета вечернего туалета.

Желание дамы всегда было для меня законом. Исключение составляет Сабина, но в этом нет ничего особенного. Она — моя вторая половина, и, быть может, поэтому я соответственно отношусь к проявлениям раздвоения личности.

Зато с Аленушкой мы легко составили единое целое, и куда-то мгновенно исчезли дельные и дурацкие мысли по поводу косятинских событий. Не знаю, сколько Красная Шапочка может пробежать на лыжах, но по простыне мы пропахали значительную дистанцию, прежде чем она заснула. Если бы я с таким усердием пахал на тракторе, быть мне героем труда с большой буквы. Только передовики производства перестали быть липовыми героями нашего правдивого времени, а значит, я вполне могу брать пример с самого себя. Да и трактором управлять не доводилось, с Аленушкой оно как-то привычнее.

Выпроваживать Красную Шапочку я не решился. Пусть ребенок немного отдохнет перед возвращением в свой номер, где в полной мере сможет продолжать наслаждаться храпом своего заслуженного дедушки.

Я чуть было не заснул, хотя вволю выдрыхся днем. Старею, что ли? А куда денешься, если на своем опыте убедился, что после сорока годы не бегут — летят, а переть против природы — дело безнадежное. Да нет, природа здесь ни при чем, сам об этом говорил Рябову перед нашим путешествием в сказку за сокровищами. Но разве можно разжиться настоящими сокровищами, побывав в сказке?

И вот тут-то началось такое, что бывало не раз. Буквально каждым миллиметром кожи я ощутил холодок грядущей опасности, сменившийся ударом под ложечку. Мгновенно охвативший тело жар стал реальным ответом на действия адреналина, щедро растворившегося в крови. Это звериное чувство повышенной опасности, самым непонятным образом доставшееся в наследство от пещерных предков, еще ни разу не подводило.

Спящая «Метелица» была окутана мглой, как и весь остальной обесточенный городок, и даже луна спряталась за собиравшимися с вечера тяжелыми свинцовыми тучами.

Доработался, успеваю усмехнуться над самим собой, одеваясь, не рискуя зажечь положенную «люксу» роскошь в виде керосиновой лампы. Хорошо, у меня нет привычки швырять трусами в сторону партнерш, иначе мог бы потревожить сладкий сон Аленушки. «Ну что, доигрался, — безответно задаю сам себе немой вопрос, — ни ствола, ни стоящего ножа, а чувство опасности нарастает быстрее снежного кома, пущенного с горы». Пора открывать глаза, они немного привыкли к темноте, но на подобный прибор ночного видения — слабая надежда. Слегка успокаивает, правда, но не более того.

Прижавшись к замочной скважине, я не сумел уловить ни чьего-то дыхания, ни самого слабого из звуков, способных потревожить ночной покой отеля. Вперед, за орденами, подбодряю самого себя, прежде чем постараться, бесшумно открыть дверь.

Заработать орден мне никогда не светило, даже в честь круглой даты со дня рождения. Да что орден, в моем гардеробе нет самой завалящей медали, вроде тех, что, к радости миллионов трудящихся, были выпущены к столетию вождя мирового пролетариата. Почетные грамоты, правда, имеются. Они вместе с признаниями заслуг моих сотрудников по прежним местам работы щедро украшают сортир «Козерога». Постараюсь быть достойным этих высоких наград и не обосраться во время приступа безудержного веселья, охватившего после адреналиновой атаки. Рябов был прав, предчувствие повышенной опасности, в отличие от других людей, у меня всегда вызывает эйфорию.

Я ловил кайф, спускаясь по заледеневшей пожарной лестнице, и достиг его пика, сумев разглядеть очертания уже знакомого средства передвижения, именуемого в народе «козлом».

На этом самом «газике» меня как-то вполне любезно доставили к «Метелице» те самые добры молодцы, которые сейчас, скорее всего, поднимаются на второй этаж. Придется их слегка разочаровать, заставить заняться общефизической подготовкой. Пока они разживутся в номере видом спящей Аленушки, ну и, быть может, деньгами, предназначенными майору Саенко за его доблестный труд, я развлекусь гонками по ночному Косятину. Самое приятное, на их антикварном автомобиле.

Какие проблемы, если моя миссия все-таки удалась? Настрелять оставшегося в машине водителя головой о руль и уже по дороге позвонить Рябову, в который раз доказав Сереже: кто-кто, а его шеф вполне самостоятельно может позаботиться о собственной безопасности.

Мне действительно удалось без особого труда приоткрыть дверку «газона» и, ориентируясь на огонек сигареты, прихватить водителя за шею. Не зря Минздрав предупреждает: курение опасно для здоровья. Шофер убедился в этой истине на собственном горьком опыте. Глупо было бы сомневаться в ошибочности подобного вывода, если твоя голова планомерно, целенаправленно бьется о руль и приборную доску. Легкий шум от ударов и вопль водителя прозвучали в ночной тиши самой настоящей симфонией победного труда, после чего оставалось побыстрее смываться.

Вышвырнув прекратившего вредное курение водителя на асфальт, заботливо укутывающийся очередным слоем свежего снежка, занимаю его место, пытаясь найти ключ в замке зажигания.

Хорошо, снега много, иначе водитель мог бы ушибиться, и тогда в моей производственной деятельности появился бы факт вопиющего безобразия — нарушение правил техники безопасности. Ладно, где ключ?

Пришлось выскочить из машины, порыться в карманах испытывающего чувство глубокого удовлетворения шофера, но ключа не было ни при нем, ни где-то рядом на снегу, ни у сиденья «козлика». Ничего страшного, успокаиваю себя, сознавая, на кого сейчас стремительно работает время, есть способ завести машину без помощи не то что ключа зажигания, но и кривого стартера. Выдрав провода, пытаюсь воздействовать зубами на изоляцию, однако на этом пришлось завершать доказывать самому себе: случись невероятное, прогори моя фирма, так вполне могу устроиться на работу угонщиком. Очень уважаемая специальность по нынешним временам, не такая, как киллер, но все-таки.

Демонстрировать умение разъезжать на антиквариате не удалось по весьма прозаической причине. Такого числа зрителей работа похитителя автомобилей не предусматривает. Пришлось выскакивать из-за руля с диким, способным разбудить спокойно спящего Будяка, воплем и демонстрировать совершенно другие способности. Да, во мне погиб не только потенциальный угонщик, но и великий вокалист. Зато пришлось убедиться, как песня строить и жить помогает, даже если в ней нет слов. Заслышав мою арию, бегущий впереди по направлению к ночному солисту невольно притормозил после того, как моя толчковая левая въехала в его промежность.

Чтобы доставить ценителю вокала еще большее удовольствие, пришлось добавить снизу вверх ладонью в нос, заботливо укутанный шерстяной маской, попутно издав вой, достойный всемирно известного тенора, исполняющего ариозо с зажатыми крышкой рояля яйцами.

Вместо того чтобы раскланиваться перед остальными участниками ночного бенефиса, я, запросто припав на колено перед одним из них от избытка чувств, приветствую его между ног почти таким же образом, как предыдущего, с помощью правой руки и перекатываюсь на бок.

После этого до меня окончательно дошло: самое дорогое на свете вовсе не информация, а глупость, основанная на переоценке собственных сил. Нужно было не корчить из себя великого автолюбителя, а звонить Рябову, наступив на горло собственному характеру.

Оттолкнувшись чуть ли не лопатками от податливого снежка, успеваю вскочить на ноги, однако мой сольный номер концерта сменился хоровым исполнением. Пропустив сбоку сильный удар по почкам, успеваю прихватить собственную левую и резко подать ее вперед, врезав локтем в чью-то твердокаменную челюсть, но на этом мои военные подвиги пришли к закономерному финалу. Единственное, что успеваю сотворить перед тем, как ощутить мощное прикосновение к сонной артерии, так это завизжать подобно раненому зайцу.

Я не почувствовал отдачи земной тверди, прикрытой снежком, после того как рухнул навзничь, прекратив что-либо соображать. Но перед этим краем глаза успел заметить робкий огонек керосиновой лампы в собственном окошке. Бедная Аленушка, ночной шум все-таки разбудил ее, а быть может, и других постояльцев отеля. А на что мне было еще надеяться перед началом грандиозного сражения у ночного отеля, на свое великое мастерство? Ух как я легко и непринужденно отлупил бы всех не хуже других людей, привыкших дробить челюсти многочисленным врагам неподалеку от трех синхронно работающих кинокамер.

Очухался я довольно быстро. И сразу понял — лечение радоновыми ваннами пошло насмарку. Тело ныло, словно его пропустили через мясорубку, и приятным ощущениям вовсю благоприятствовали технические особенности антикварного автомобиля, способствующие мощному массажу пятой точки даже на относительно ровных участках дороги. Тем более, почитатели моего вокального таланта сумели придать мне необычную позу, сковав руки под левой ногой. Из-за этого голова невольно подавалась вперед, поближе к сидящему напротив отставному водителю «козла», будто я сгорал от желания получше рассмотреть результаты собственной работы на его нежном личике.

В том, что передо мной водитель, сомневаться не приходилось. Его распухшая морда покрылась такими кровоподтеками, словно ее не с короткого расстояния несколько раз угостили о руль и доску приборов, а пару лет эта рожа служила бегемоту в качестве танцплощадки. Остальные присутствующие были поскромнее, своих заслуг перед обществом не выпячивали, а скрывали морально устойчивые облики под шерстяными масками.

Вместо того, чтобы полюбопытствовать, куда мы так спешим ночной порой, я, как обычно, принялся проявлять крайнее человеколюбие.

— Слышишь, пидор, — выдыхаю в опухшую морду напротив, — я тебя в следующий раз отвафлю нежнее...

Полностью свои соболезнования не успеваю высказать по весьма прозаической причине. Потерявший всякий интерес к курению водитель принял мои слова близко к сердцу и так поблагодарил с короткого расстояния, что показалось: мой нос прилип к затылку, врезавшемуся в борт «газика».

Прилившая в мозг кровь смешала в своеобразный фейерверк разноцветные круги, вспыхнувшие в глазах, и словно издалека я услышал глухой голос:

— Пересядь! Пересядь, кому сказал!

Обращение явно не по моему адресу. Со скованными под коленкой руками меняться с кем-то местами затруднительно. Я почувствовал солоноватый привкус во рту и лишь затем заметил, как теплая струйка крови надежно пропитывает рубаху, перекрашивая ее в неродной цвет. Нужно было курточку застегнуть, решил я, тогда бы своя рубаха была подальше от тела, не липла бы, подобно ночным незнакомцам.

Вместо помятого водителя против меня сидел пакет в шерстяной маске. Тем не менее я решил не останавливаться на достигнутом, к тому же в руке мордоворота был нагло зажат мой телефон.

— Таинственная маска, — снова нарываюсь на последствия собственных изречений, — я тебя знаю...

Маска прореагировала на это интригующее сообщение с хладнокровием трупа.

— Как яйца, братела? Не жмут? — проявляю сострадание к ближнему. — Погремуху назовешь или базар сфильтруем?

Ответный спич в его планы не укладывался. Да и остальные присутствующие вели себя со скромностью постоянных пациентов морга. Ну и сравнения у меня пошли — интересно, к чему бы это? Да все к тому же, решил я, наступив на горло собственному характеру, доигрался. Пришел, к чему постоянно стремился. И зачем нужно было нарываться на возможность бессрочной командировки? Ох, чувствую нет у ребят других забот, чем отправить меня туда, где мы с Будяком сможем наконец-то заключить полюбовное соглашение о создании совместной лесопилки «Врежем дуба раньше срока».

Правда, гнетут страшные сомнения, что при этом меня оприходуют вручную топором. И вообще местная художественная самодеятельность стала работать почти на уровне профессиональных артистов. Лично я подобное повышение мастерства и культуры обслуживания туристов отчего-то не приветствую.

Тут-то ночная экскурсия подошла к концу. Меня нежно вытащили из «газона» и заволокли в какой-то очередной шедевр местного зодчества, напоминающий своими очертаниями нечто среднее между сельским Домом культуры и свинарником. Самое печальное, глаза не завязали, дали насладиться скромной обстановкой внутри помещения, залитого светом «летучей мыши».

— Браслеты, — коротко скомандовал пакет, и его товарищи мгновенно окружили клиента дополнительным вниманием, позволяя чувствовать себя максимально привычно в каком-то кресле опять-таки топорной работы, с тем же деревянным сиденьем, как у «газика».

Мои руки оставили почти свободными, перехватив липкой лентой у локтей, не чересчур, но на совесть прикрутив их к подлокотникам мебели, созданной в великую эпоху постколлективизации. Туловского бы сюда, пусть старик определил бы, кто создавал дивную мебель под моей задницей. Все началось с этого немецкого реваншиста. Взять реванш в музее я ему не позволил, зато принял решение нырнуть в спецхран.

Вечно в какое-то говно лезу, тем более пресловутая сокровищница оказалась набитой самым настоящим дерьмом. Не в прямом смысле слова, но это слабое утешение. Вместе с легким раздражением из-за того, что, как ни крути пальцами, пытаясь восстановить кровообращение, Рябов оказался прав. Да и нужно ли оно мне в дальнейшем хорошее кровообращение? К тому же из носа хлестать перестало, а моя рубаха уже похожа на наряд Дракулы после очередного вечернего свидания. Зато, несмотря на увертюру у отеля, мой вечер только начинается, и, как ни тешь собственное самомнение, могу рассматривать себя не его главным героем, а исключительно блюдом на десерт.

Пригласившие меня на этот банкет довольно распространенным способом не лезли в душу гостю повышенным вниманием, позволяя оглядеться. Сарай плотно нафарширован всякой сельскохозяйственной техникой, вроде сапки, многочисленными коробками с фирменными надписями. Быть может, эти деятели и меня расценивают в качестве оброка, потому и притащили сюда? Да, видимо, общение с водителем дало результат, я начинаю рассуждать не хуже, чем он. Тем более, окружающие отчего-то прекратили скромничать, маски постягивали. Я-то думал, хотят сохранять инкогнито исключительно перед гостем, а оказалось, излишняя скромность вызвана нежеланием запомниться кому-либо, кроме него. Всего лишь предосторожность. Или привычка.

Как бы то ни было, моя надежда благополучно дождаться утренней подачи электроэнергии стала таять активнее решимости правительства отстаивать национальные интересы при выклянчивании очередных кредитов. По этим счетам будут платить наши внуки, и, как бы ни хотелось дожить до тех самых, несомненно, лучших времен расплаты по процентам и получения очередных подачек, мне это, кажется, не грозит. Пришло время оплачивать собственный счет, подписанный самонадеянностью, переоценкой сил и прочими ангельскими — ты прав, Сережа! — чертами собственного характера.

Ба, да тут есть знакомые лица. С одним из них я обошелся почти как с водителем, который пристально рассматривает отражение своей опухшей морды в крохотном зеркальце. Ишь любуется, торчит сам на себе, видимо, я точно определил его пристрастия. И какморда этого пидора в крохотном бабском зеркальце умещается, я же сделал кое-что, лишь бы она распухла вдвое.

Зато у давнего знакомца нет никаких следов от нашего общения в баре «Эльдорадо». А вот и его пузатый напарник, которого я от души угостил лучшим коньяком, успел отлежаться, значит. Да, у местных ребяток имеется веская причина отблагодарить гостя города. Естественно, кроме той, по которой он оказался в этом современном складе Али-Бабы вместе с несколькими липовыми разбойниками. Были бы настоящими — все решилось бы гораздо проще, братва она братва и есть, у нее разговоры короткие, методы соответствующие.

Несмотря на щекотливую, если не сказать сильнее, ситуацию, как человек старой закалки продолжаю прежде думать о родине, а затем о себе. Видимо, сказывается удар о борт «газика», иначе откуда такие мысли? Ну что, господин министр, доигрались, злорадствую, будто не я, а этот высокопоставленный чиновник сидит в сарае, прикрученный к креслу. Трудно работать против людей, знающих ваши примочки, знакомых с методами оперативной работы, обладающих более мощной материальной базой?

В прошлом году пятнадцать процентов ментовского состава сократили, а куда они денутся, подумали? В народное хозяйство, как прежде? Не вышло. Хозяйство это вообще непонятно как еще дышит, безработица, уже не скрытая, вверх поперла быстрее, чем температура тифозного перед окончательной встречей со светлым будущим.

Но это только цветочки, а теперь будут ягодки, да еще какие! Оставшиеся под вашим чутким руководством менты с ног попадают. Интересно, сколько бывших коллег будет противостоять им из тех тридцати процентов состава, которые вы, господин министр, намерены сократить в нынешнем году? Кто в состоянии подсчитать, во что обойдется эта экономия? Или таким образом Министерство внутренних дел искусственно наращивает само себе объем работы? Так некоторые менты и без ваших устремлений сделали выводы самостоятельно, не дожидаясь награды за верность присяге и безупречную службу в виде пресловутого сокращения.

Вот он, один из них, тоже давно знакомый, уже без маски, Васькой зовут. Хоть отставной офицер, а кое-каким галантным манерам мне пришлось его обучать. Чувствую, он ответит взаимностью, пусть пока относится ко мне чересчур вежливо. Даже браслеты снял, руки прихватил так, чтобы поудобнее было и следов от оков не осталось. К тому же Васька был очень недоволен ответом пидора с разбитой мордой на мои соболезнования, заставил его пересесть, искренне сострадая человеку, научившему отставного мента катиться кубарем с лестницы. Наверное, переживал, что водитель продолжит отвечать мне самым достойным образом. Шофер хоть не мент, судя по прическе, но кулаками помахать ему тоже хочется.

А как они нежно отработали меня у «Метелицы»? Впору о совсем дурном подумать. Били надежно и вместе с тем крайне аккуратно, как учили, чтобы следов не оставлять. Но меня-то приволокли сюда не на очередной опрос. Эх, очутиться бы сейчас рядом с Маркушевским, ну какой он, в конце концов, засушенный сперматозоид? Человек с сухощавой фигурой, не более того. Она мне уже нравится куда больше атлетического телосложения Васьки.

И чего это он так пристально уставился на меня? Оценивает ущерб, нанесенный моей чести, достоинству и харе несдержанным водителем. Предупреждать надо, снисходить к шестеркам безответственным: не лупите задержанных по роже, от этого следы бывают. Ну а если невмоготу, так, кроме морды, у захваченного — отставить, задержанного — имеются печень, почки и прочие интимные для кровоподтеков места.

Мне показалось, что в своих рассуждениях я слегка заблуждался, когда Васька продемонстрировал штык от карабина с насаженной вместо фабричной рукояти козьей ножкой. Он нежно провел пальцем по плоскости клинка и задал неожиданный вопрос:

— Знаешь, как это называется?

В отличие от недавнего, мое поведение резко изменилось, соответственно сложившейся ситуации. Вот и пришлось оставить вопрос гостеприимного хозяина шайки без внимания. Его слова мне не понравились до такой степени, что теперь вместо благодарности я мысленно послал проклятие Рябову.

Не дождавшись ответа, Васька чуть ли не назидательным тоном просветил гостя:

— Это называется кровоспуск. Понял, на хера оно сделано?

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Кое-что я начал понимать еще до того, как медведеподобный Васька принялся демонстрировать свой свинорез. Не штык с нелепо смотрящейся козьей ногой, совершенно не гармонирующей с узким клинком, а манера держаться обладателя столь роскошной вещи заинтриговала куда больше. Вот отчего пришлось полюбопытствовать:

— Кровоспуск — оно, конечно... Ясно зачем, в общем. Но это, как его...

После моей цветастой речи на манер местных обитателей Васька прекратил демонстрировать штык и одарил меня взглядом юного натуралиста во время первого свидания с шелкопрядом.

— А ты зачем свою запасную лапу на штык присобачил? — проявляю крайнюю степень любопытства.

— Заткнись, — прошипел предводитель замаскированного исключительно вязаной шерстью на мордах подразделения.

По бешено сверкнувшим при слабом освещении глазам отставного мента стало предельно ясно: у него огромная сила воли. Иначе лететь мне вперемешку с креслом ручной работы: в отличие от ума, природа точно не обидела его еще одной силой. Наверное, не так часто этот тип чувствует себя повелителем, появившимся на свет исключительно для того, чтобы отдавать приказы, а тут снова проявление неуважения к выдающемуся человеку.

Мое поведение вызывало у него недоумение: и чего это кочевряжиться будущему покойнику, когда от него следует ожидать смиренного поведения в качестве отработки за легкую смерть. Представляю, как бы вырос авторитет Васьки в глазах подчиненных, если бы я стал ему активно помогать, канюча и растекаясь в соплях.

— Кстати, о кровоспуске... — нарочито выдерживаю паузу и добавляю обращение: — Дефективный. Только подобные тебе дебилы...

На этом вступительную речь пришлось прекратить по весьма прозаической причине. Ко мне подскочил один из собутыльников по «Эльдорадо», не вынесший столь фамильярного обращения с выдающейся личностью. Несдержанность охранника стала своеобразным толчком к прояснению темных пятен косятинской эпопеи. Васька молниеносным движением перехватил руку толстопузого, несущуюся к моему подбородку, и тот улетел в сторону, сбив на пол несколько жалобно звякнувших ящиков.

Да, дисциплина в бригаде железная. Как при этом Будяк позволил себя укокошить — неразрешимая загадка, если бы не подкрепившиеся сомнения по поводу пресловутой роли личности в истории.

— Так на чем я остановился, Васисуалий? — продолжаю как ни в чем не бывало. — Ах да, кровоспуск... Так вот, запомни, если, конечно, тебе такой подвиг по силам: никаких кровоспусков в природе не существует. Если не веришь — засунь этот нож себе в задницу, выйми и убедись: кровь не будет стекать по желобку...

По сараю пронесся рокот возмущения. Догадываюсь, в чем дело: наглый тип наговорил уже столько комплиментов в адрес вождя, но до сих пор отчего-то остается в живых. Воистину, не каждый способен понять, что на уме у отца-командира, а это лишний раз говорит о его выдающемся интеллекте.

— Я тебе этот нож в зад засуну, — прогарантировал Васька без особого энтузиазма.

— Давай, — чуть ли не весело реагирую на подобную перспективу, — только от перемены задниц результат не изменится. Ладно, можешь не засовывать...

— Заткнись, — снова слегка вышел из себя бывший мент и неожиданно спросил: — А для чего тогда оно надо?

— Тебе действительно интересно? — удивился я.

Васька молча качнул головой, а поднявшийся на ноги охранник порядка в «Эльдорадо» вылупился на него, словно проходил медосмотр у окулиста. Еще бы, оказывается, великий Василий может чего-то не знать в подлунном мире. Тем более, дети малые и то понимают, зачем делаются на лезвиях ножей углубления. Чтобы по ним стекала кровь. А связанный упертый баран талдычит о чем-то глупом, как он сам. Попался-обосрался, сиди тихо, а он еще базарит...

— Эта деталь называется дол, — поведал я абсолютно серьезным тоном. — Делается для того, чтобы одновременно возросла жесткость клинка и уменьшился его вес. Что касается моего предложения по поводу использования ножа, я слегка погорячился. Извини, Васисуалий. Сними козью лапку, всунь себе в очко и с ее помощью быстро беги отсюда на пяти копытах, пока я добрый.

Концовка пояснения вызвала обратный эффект. Вместо того чтобы наконец-то врезать обидчику как следует, Васька подтвердил мои худшие опасения. В мгновенно воцарившейся поистине гробовой тишине неожиданно раздался его оглушительный смех. Через несколько секунд сольное ржание переросло в групповое. Командир соизволил своеобразно прореагировать, ну как его не поддержать?

Ржали эти деятели дружно, словно строй солдат-первогодков, исполняющих полковую песню. Водитель со свежевыбитой мордой и получивший собственноручную нахлобучку патрона охранник «Эльдорадо» — и те заливались хохотом. Но стоило Ваське поперхнуться собственным смехом, как подчиненные замолчали, словно одновременно продегустировали теплую мочу.

— Зря я тебя тогда не заломал, — чуть ли не по-дружески коснулся моего плеча своей лапой Васька, — меньше бы мучался.

— Ничего, я согласен, — скалю зубы в ответ, снова безуспешно пытаясь разорвать липкую ленту, однако Василий, как положено хозяину, пытается поставить меня на место, предназначенное не гостю, а жертвоприношению:

— Тебя, говно, никто не спрашивает.

После слов руководства бригада принялась реагировать ржанием на остроумие командира. Наверное, они искренне считают, что Жванецкий не достоин носить за юмористом Васькой свой знаменитый истершийся портфель.

В отличие от бывшего мента, я самокритичен. Действительно, кем я могу быть с его точки зрения? Только тем, чем является он с моей. Быть может, по такой прозаической причине замечаю елейным голоском:

— Васисуалий, прикончи меня. Как того из гостиницы. Выстрелом в затылок.

Смех смолк, словно это приказал сделать сам Василий. Только водитель не сумел остановиться синхронно с остальной стаей, вытаращился на предводителя, по инерции хихикнув несколько раз, и затем выдохнул:

— Вась, ты че?

Строг нрав Василия и тяжела его десница, мгновенно карающая нарушившего субординацию. Треснув для приличия позволившего себе бестактный вопрос, Васька пошел на отступающего к стене нарушителя дисциплины, а тот испуганно откатывался назад, бормоча:

— Вась, я че? Я ниче...

— Да, Васисуалий, он ниче, — несмотря на пролитую водителем кровь, прихожу ему на помощь. — Зато тебе даже очень светит че. Если тебя за такое паскудство бывшие коллеги до смерти не задопрашивают... Нет, не райотделовские, не надейся, а, так сказать, смежники. Нуда ладно, сейчас не расстреливают, только не сильно надейся на вашу ментовско-номенклатурную зону. Будет кому о тебе позаботиться, не сомневайся. В обычную пойдешь. По этому поводу можешь уже козью ножку из задницы вытаскивать. Готовь жопу к трудовым свершениям!

Вот тут характер Василия прорвало, но не до той степени, на которую я рассчитывал. Он не стал грохать меня пудовыми кулаками, а надавил большим пальцем на солнечное сплетение. «Лучше бы бил, — подумал я, судорожно хватая воздух, не испытывая желания говорить дальше. — Что поделать, наши желания не всегда совпадают с возможностями, а жаль. Эту банду, кажется, удалось заинтриговать. Я редко ошибаюсь в выводах... Да нет, — одергиваю сам себя, — часто. Иначе не сидел бы здесь».

Я уже было собрался с силами для продолжения контрпропаганды, однако Васька не позволил развить успех. Он снова громко заржал, и банда, насторожившаяся после моих слов, захохотала бездумно, как по команде. Таких бы в зрительный зал, готовая бригада поддержки незадачливого юмориста, способная смеяться по кивку со сцены. Теперь их не купишь на прежнюю приманку.

— Ну хватит, — посуровел Васька, и хохот оборвался еще быстрее, чем если бы кто-то перекосил эту стаю из пулемета. Эх, Boxy бы сюда, да мне руки развязать, мы бы порезвились. Но Вохи рядом нет, а на свои силы рассчитывать глупо, если тебя прилепили к креслу, какой боец из подобия гербария? Остается... Что мне еще остается? Всего лишь осуществить неожиданно пришедшую из недр памяти присказку умнейшей женщины Фиры Петровны Найдис, которую вызубрил еще в те времена, когда считал себя совершенством, удачливо воруя жареных бычков со сковородки соседки по коммунальной квартире. Гораздо позже я уразумел: добрая женщина просто делает вид, что ничего не замечает... Но не это главное, а ее присказка, ставшая со временем кредо моей жизни: из одного безвыходного положения всегда имеется пара выходов. Пары мне не нужно, одного за глаза на всю оставшуюся жизнь должно хватить. Если, конечно, такое случится.

— Надо бы угостить гостя, — ласково проворковал Васька, окидывая меня взором визажиста.

— Смолы горячей, — хихикнул водитель, позабывший о затрещине.

На сей раз Васька проявил небывалый либерализм.

— Обойдется, — отрезал он. — Нам для него ничего не жалко. А, Петро?

— Нуда! — на всякий случай бодро поддержал шефа водитель, хотя он догадывался о последующих событиях не лучше меня.

— Водку давай! — тоном приказа бросил Васька.

— Бутылку? — осмелился задать дополнительный вопрос Петро при молчаливом любопытстве остальной братвы.

— Ага, бутылку... Стой, Петро, куда бегишь? Ему бутылка, как... Да мы же не жадные. Тащи три!

Бригада явно вздыхала от подобной растраты общественного имущества, но возражать патрону никто не решался. Вот что означает на деле косятинское гостеприимство, в отличие от Петра, я уже догадывался о последующих событиях.

— Полтора литра водки, Васисуалий? — изображаю максимально оскорбленный вид. — Ты меня просто обижаешь. Всего-то...

— Мало будет — на том свете дональют, — рассудил Васька. — Здоров ты водку жрать... Только, кроме казенки, еще надо будет попить, — он неожиданно хихикнул и добавил: — Самую малость.

— Телефончик не забудь в карман сунуть, — бросаю в приказном порядке, наблюдая за Петром, с грустным видом прижимающим к груди три бутылки явно контрабандного спирта, разведенного водой, с устаревшей этикеткой «Столичная».

— Сунем, — успокоил меня Васька по поводу сотового телефона. — Даже в чистую рубашку переоденем... О, стой! — скомандовал он самому себе и вытащил из кармана крохотную баночку.

— Непорядок, — вынес себе замечание Василий, нанося на мой нос дерьмово пахнущую мазь. — Не боись, от этого не подохнешь... От другого. Не верти рылом! Одна польза, бабкино средство. Через час станешь как жених... На своих поминках!

По барабанным перепонкам ударил грохот. Что и говорить, умеет бригадир создавать хорошее настроение подчиненным, а потому заслуженно пользуется авторитетом.

Понятно, отчего проявляется такая забота о моем внешнем виде. Все-таки не зря в свое время гонял Босягина в командировку. Меня переоденут уже после того, как вольют полтора литра водки, позаботятся о том, чтобы ремень безопасности... А где машина? Своего «козла» топить им никак нельзя. Не станут же они потом втирать, как я угнал их транспорт, будучи мертвецки пьяным... Мертвецки! Нет, ребята, я пока живой, но в крайнем случае одного из вас с собой на тот свет прихвачу. Даже со связанными руками. Клянусь еще торжественнее, чем когда мне цепляли на грудь пентальфу, изображающую Вечно Живого с того света.

— Ну Давай, показывай! — обратился ко мне Васька.

— Член, что ли? Обойдешься! — замолол я, лихорадочно думая совсем о другом. — Посмотри на себя в зеркало, потом возьми микроскоп, расстегни ширинку и начинай сравнения.

— Показывай, как пить умеешь, — весело пояснил собеседник.

— А последнее желание? Вдруг захлебнусь?

— Это точно. Захлебнешься, — подтвердил верность моих рассуждений Васька. — Но не водкой. А последнее желание... Оно бывает в сказках.

Петро решительно приставил откупоренную бутылку к моим губам по сигналу вожака. Я стиснул зубы, и водитель попытался от души угостить меня с помощью силового метода. Бедняга, слюну сглатывает, представляю, если бы он оказался на моем месте. Сам бы глотал и добавки требовал.

— Петро, стой! — скомандовал босс сарайного пошиба, проявляя невиданный гуманизм. — Ты ему губу порвешь. Непорядок! Так, где ляйка?

То, что Васька называет «ляйкой» знакомый предмет, я понял, когда охранники «Эльдорадо» сумели протиснуть между моих зубов воняющую прогорклым подсолнечным маслом лейку, слегка уступающую размерами знаменитой «воровской-бензиновой».

— Потом я в нее нассу! — для смеха предложил Петро, однако не дождался санкции на дальнейший приступ веселья.

— Нельзя! — сурово сказал командир. — Жалко, но нельзя.

Если бы я мог, то с чистым сердцем заверил всю эту компанию, что с большим бы удовольствием позволил себе отлить на них. В это время в глотку с почти водопроводным напором рванулся божественный напиток. Тот самый, ради употребления которого многие люди и живут на белом свете. Но мне от подобной мысли было отчего-то нерадостно, и глотал я контрабандную гадость, с нежностью вспоминая ненавистные акцизные наклейки, до тех самых пор, пока водка не стала сочиться между краев лейки.

— Стой, Петро! — скомандовал Васька. — Две с половиной... Да, три не влазит. Чего не влазит?

Петро качал головой, подобно ишаку, сжимая перед моим носом переполовиненную бутылку,

— Айда, хлопцы! — скомандовал бригадир. — Отметиться пора. Петро, ты тут побудь. Слышь, — хлопнул меня по плечу Васька, — скоро вернемся. Переоденем тебя, кататься поедем. В последний путь!

Ржание донеслось до меня со значительного расстояния.

— С удовольствием, — выдохнул я, с ужасом думая: для рассудительных действий остается максимум минут пятнадцать. За это время, если я не стремлюсь безболезненно уйти в иной мир, необходимо найти... Нет, не два, а хотя бы один выход из безвыходной ситуации.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Первая мысль, пришедшая в продолжающую пока четко работать голову, была шальнее пули, точно попавшей в затылок администратора. Чтобы избежать приятных последствий щедрого угощения, можно вызвать искусственный спазм желудка. Однако подвергать себя излишнему риску перед последним в жизни автопробегом, гарантированным Васькой, я не решился. Нечего в Ригу ездить, отметаю возникшую мысль, несмотря на легкое постукивание молоточков в висках, в моем прикрученном положении можно захлебнуться раньше намеченного Васькой срока.

Подобной роскоши не могу себе позволить. Бригада сейчас крутится-потеет, усиленно создает себе косвенное алиби, сам Васька небось где-то возле дежурного по райотделу отирается, а я возьму и преждевременной смертью испорчу все его творческие планы.

Дело не в том, что не хочется подводить этого бандюгу. Меня смущает присутствие Петра. После того, как мы остались наедине, он мгновенно раздулся от важности и стал добрыми глотками уничтожать остатки предназначавшейся мне водки. Если я и освобожу желудок, то этот деятель, стремясь принести бригаде максимальную пользу и отличиться, того глядишь, повторит процедуру. Водки здесь — валом, а очередного угощения мне уже не выдержать, хотя льстец Васисуалий справедливо отметил мое высокое мастерство по части наливаться под завязку.

Петро причмокнул, с сожалением оглядев опустевшую тару, но распечатать новую бутылку не решился. До чего крепка трудовая дисциплина в этом коллективе, смотреть приятно. Только не на бутылку из-под водки. Я, если удастся выкарабкаться, от нее буду шарахаться годами.

— Петька! — развязным тоном обращаюсь к обладателю распухшей морды. — Сколько тебе твой Чапаев платит?

На мой вопрос переквалифицировавшийся в тюремщика водитель не ответил, а стал активно шевелить губами, размышляя о сокровенном.

— Если поможешь мне — дам миллион, — предложил я и для пущей убедительности добавил: — Долларов!

Разнокалиберные эмоции большими буквами пропечатались на разбитой морде водителя. Уверен, с таким предложением он сталкивается впервые, прежней вершиной Петькиных сделок, нет сомнения, была все та же бутылка водки.

— Подобное предложение бывает раз в жизни. Используй свой шанс. Жить будешь. Вдобавок —- счастливо.

Петька смотрел на меня с недоверием, как положено скромному человеку, которому пресловутой бутылки хватает для того, чтобы считать свою жизнь удачной и максимально насыщенной, в том числе высокими культурными запросами. На кой ему миллион?

— За миллион можно купить миллион бутылок самогона, — начинаю резвиться, не в состоянии противостоять действию напитка, буквально давящего на ноздри.

— Не хизди! — наконец-то выдал контрпредложение Петро, но снова о чем-то задумался.

Все-таки миллион — это та сумма, о которой может мечтать даже Петька. Быть может, и клюнет? Я ему дам миллион, жалко, что ли? Это не цена моей жизни, прекрасно понимаю, а стоимость той самой глупости... Поверит? Вполне вероятно. Вон им из телевизора такое обещают, пресловутый миллион может показаться использованной закупоркой от бутылки, а петьки по-прежнему рты разевают, хотя их дурили всю жизнь. Чем больше врут, тем сильнее вера. Но я-то не собираюсь его обманывать.

— Два миллиона, — решительно поднимаю ставку.

Важный вид Петьки улетучился со скоростью торпеды. Он подошел ко мне вплотную, икнул и глубокомысленно заметил:

— Скоро сдохнешь... Миллион. Два!

И оглушительно заржал, окончательно усомнившись в моей платежеспособности. В самом деле, разве миллионер будет торчать в косятинском сарае, привязанный к креслу? Он просто обязан разъезжать на здоровенном автомобиле, вокруг охрана с автоматами, красивые девки и прочие удовольствия, вплоть до бутылки. Миллионер, понятно, ни черта не делает, только жрет икру и, как его... шампанское, а деньги к нему сами бегут, как ошпаренные. Рассуждать иначе Петька просто не может.

— Подумаешь, два миллиона, — хихикнул я. — Ты мой перстень видел? Он три миллиона стоит.

Петька недоверчиво покосился на мою гайку, но заржать отчего-то не решился.

— Бриллиант. «Граф Орлов» называется, — доверительно поведал я.

Давно заметил, титулы действуют на подобных типов двояко. Одни относятся к ним с идиотским почтительным трепетом, другие — с презрением. Петька оказался из породы последних; быть может, он тоже из графьев, это сейчас модно.

— Слушай, забирай его на память, — предлагаю от всего сердца.

Петька облизал срочно пересохшие губы и уже было принялся раскатывать их на перстень, однако вовремя вспомнил: вскорости прибудет хозяин, который может осерчать и отлупить так хорошо, что все бриллианты мира не понадобятся в качестве погашения морального ущерба.

Шум в голове усиливался, подобно гулу морского прибоя во время начала шторма. «Граф Орлов, это надо же было придумать, вдобавок бриллиант. Последний идиот в такое поверит», — мысленно проклинаю себя, и в это время Петька, смачно рыгнув, прихватил на всякий пожарный случай мою руку поверх липкой ленты, склонился и стал рассматривать безделушку агромадной ценности с видом представителя фирмы «Де Бирс».

Мой перстень, конечно, не «Граф Орлов», но как антиквар я ему цену знаю. Пришлось удивить Петьку еще больше. Я перевел мизинчиком лопасть перстня и спустил курок. Не знаю, куда попала крохотная отравленная пуля, точно в глаз, как было задумано, или просто в опухшую от побоев морду, но свое предназначение перстень выполнил. Петька ткнулся носом в мою руку и мягко сполз на пол.

Кресло я раскачивал недолго, надеясь, что падения оно не переживет. Однако топорная работа была срублена на совесть, а потому я лежал на спине и прилившая к вискам кровь заставляла шевелить конечностями активнее жука, застрявшего в навозной куче. «Эх, Васька, напрасно старался, чтобы клиент попал на стол патологоанатома без следов от браслетов на запястьях», — подумал я, дотянувшись рукой до цепочки. Теперь довольно непростое общефизическое упражнение, пресс у меня еще ничего, и да здравствует свобода.

Шея полыхнула огнем в месте разрыва цепочки. Я надавил головку золотого Иисуса,

распятого на деревянном кресте якобы с помощью крохотных бриллиантиков в ладонях, осознавая сквозь шум в висках: все-таки здорово может спасти заблудшую душу обращение к религии. Из недр креста прыгнул на волю волнистый булат «Кирк Нардубан», разрезавший и куртку, и липкую ленту, и кожу на руке. «Вот что значит работать в нетрезвом состоянии, — делаю себе выговор, освобождаясь из объятий кресла, — травму себе нанес. Так, требуется перекур, причем срочно».

Выпитое уже действовало вовсю, однако я сумел высыпать на пол сигареты, кроме двух, прижатых к правой боковой стенке пачки.

Я курил с таким ожесточением, словно стремился стать наглядным пособием вредного образа жизни. Предложи мне сейчас Минздрав заделаться спонсором для создания рекламного ролика с собственным участием — долго думать не пришлось бы.

После первой сигареты мои действия стали гораздо осознаннее, а вторую я уже шмалил почти с полностью прояснившейся головой. Старый трюк, его разработали американцы еще в семидесятых годах. Специально для киллеров, работавших на правительство, а также агентов, добывающих особо важную информацию во время дружеских попоек. Конечно, после ведра спиртного, сунь хоть дюжину таких сигарет в рот, координация движений слегка нарушится, но не более того.

Советские ребята также практиковали подобные штучки. С помощью нашатыря и воды.

Но американский путь, в отличие от нашего, оказался, как и во всем прочем, более правильным. Не станешь же, в самом деле, во время пьянки изготавливать нетрадиционные коктейли, зато кто удивится, если человек просто закурит? «Советское — значит отличное!» — для меня этот самый распространенный лозунг времен развитого социализма всегда был лишь поводом для дополнительного веселья. Почти такого, как сейчас.

Так, кажется, я уже в состоянии почти трезво мыслить. Убегать? Куда? В потемках, в незнакомом городе они меня по следам отловят, как зайца. Не дождетесь, ребята, и ты, Рябов, напрасно надеешься. Да если бы Васька и сунул мне телефон в карман куртки, а не урыл с ним, хрен я звонил бы тебе. Ничего, мы еще повоюем, их всего-то четверо, тоже проблема. К бою готовсь! Я вам покажу чистую рубаху и ночные катания!

Несмотря на выкуренные сигареты, водка оказывала воздействие, но и без навязанного желудку допинга меня охватила бурная радость в предчувствии того, ради чего, собственно, стоит жить на свете. Никаких старинных мухоморов и современных амфетаминов, позволявших довести бойцов до состояния исступления перед битвой. Я уже с нетерпением жду возвращения Васьки; это предвкушение не идет ни в какое сравнение даже с состоянием возбуждения, охватившего меня перед первой ночью, проведенной с женщиной.

Пламя «летучей мыши» отбрасывало неровные очертания на стены, когда я рыскал по сараю в поисках оружия самозащиты, и показалось, как на мгновение появилась и тут же исчезла в окутавшем меня сладостном мареве тень древнего воина.

На перстень надежда слабая, крохотный револьверчик работы Лефоше уже сыграл свою роль в вечеринке. Заяви кому-то: человека можно завалить с помощью трехмиллиметровой пули, так еще прослывешь свистуном. И тем не менее Петька уже никогда не подтвердит: я, как всегда, говорю исключительно правду. Ну разве что промолчал о том, что внес некоторое усовершенствование в стреляющий антиквариат с помощью алкалоида. Впрочем, нужно торопиться, тем более, перезаряжать перстень нечем.

После недолгих поисков удалось разжиться веревками, топором и ножом. Топор — так себе, старый, поработавший на своем веку колун на слегка коротковатой для моей руки рукояти. Туповат, правда, зазубрины на лезвии, но ничего страшного. Если вместо того, чтобы рассечь голову, колун элементарно проломит череп, думаю, никто не будет упрекать меня в халатном отношении к оружию. Я этим топориком сумею поработать не хуже, чем до сих пор неизвестный следствию преступник, изрубивший Будяка. К тому же, в отличие от настоящего убийцы, а не алкаша, которого менты избрали для этой роли, на меня плодотворно подействовало недавнее общение с прекрасным. Искусство должно воспитывать, как нас учили с незапамятных времен. Даже если оно — всего лишь копия работы хорошего мастера, грешившего излишней театральной патетикой в изображении берсерка.

С ножиком дела обстоят хуже, чем с топором. Это старый крестьянский нож с простой деревянной рукояткой, слабоватым лезвием, стершимся от долгого употребления. Наработался ножик, выемка образовалась. Ничего, он еще послужит, ведь я умею точить оружие обо что угодно, в том числе — править его на собственной коже.

А пока займемся другой шкурой. Той самой, из которой сделана куртка. Обрезаем длинноватые полы, распарываем под мышками и переходим к прочим модельерным изыскам. Так, теплое белье — долой, зато укутаем запястья отрезанными полами куртки, а сверху — веревкой, в несколько слоев. Ну, ребята, все готово, жду вас. Даже если грохнете меня, то кто поверит вашим россказням, как пьяный до неприличия приезжий утопился в столь экзотическом виде, который позволяет себе редкий из бомжей. Быть может, в другое время менты и сумели бы помочь вам, пусть даже они не сильно бы понимали, зачем нужно было мочить приезжего в воде. Но присутствие Маркушевского охладит их служебное рвение расследовать мою совершенно случайную гибель.

Я вам не следователь Свириденко, меня, как его, голыми руками не возьмете. Одного раза с лихвой хватило, больше на кулачках баловаться не намерен. И, в самом крайнем случае, прокурор не сделает письменное признание: безоговорочно верю в ахинею о трагической гибели при загадочных обстоятельствах...

Стоп! Философствовать, как говаривал один великий умник, — это готовить себя к смерти. Я к ней не готов, только к бою. Гораздо решительнее, чем Свириденко. На свою жизнь, подобно ему, махнуть рукой с топором не собираюсь. Пора собраться, чтобы достойно встретить бригаду в узком пространстве дверного проема. К дьяволу компьютеры, радиотелефоны, пистолеты-пулеметы, растворитесь вы в сотнях веков, отделивших меня от братьев по духу, живших ради победы. Топор и нож, что еще требуется человеку, вышедшему навстречу собственной Судьбе?

Куда-то уходила боль, саднящая тело, раздвигая стены сарая, словно ненужная шелуха отсекалась наносная мишура современности, все эти условности, светские манеры, знание чужих языков и умение ловко управлять ножом исключительно в сочетании с вилкой. Из подсознания исчезли правящие миром фигуры Конфуция, Лао Цзы, Магомета, Иисуса, Моисея, Будды и заглохли звоны ритуальных бубенцов вместе с переливами священных песнопений...

Они ли правят миром? Нет, только ты, грозный бог Один, благословляющий войну. И пока я стою здесь, на краю земли, где наконец-то сошлись Восток и Запад, приготовившись к своей битве, там, за спиной, в самых разных уголках планеты продолжает греметь в твою честь, бог Один, осанна из выстрелов, разрывов снарядов, грохота бомб и завывания пожарищ над городами, глупо посчитавшими себя мирными. Постоянная война, не прекращающаяся ни на минуту от сотворения мира. К ней готов я, давно заслуживший право называться Трехруким за редкое умение одинаково биться двумя руками.

Так спешите к кузнецу Велунду, светлые и темные альвы, заставьте громче стучать сердце, великие скальды! Пришло время сложить новые саги о пене мечей, вепрях потока, сокрушителях щитов и готовности Трехрукого вступить в чертог Валгаллы, потому что у каждого из родившихся в подлунном мире — свой час Рагнаради. Даже если у него, на всякий случай, имеется паспорт гражданина Великобритании...

О чем это я, давний Трехрукий, названный Белым Вороном в честь любимой птицы викингов? Нет никакой Англии, а то, что через несколько веков станут называть Лондоном, сейчас крохотное поселение Лундунаборг... Но даже потом, через тысячелетия после моего похода к небесным чертогам, будет продолжать кормить прожорливого волка Фреки бог Один, отдавший глаз великану Мимиру, чтобы постичь мудрость мира и обрести ее в вечной войне.

А раз так — вперед, по дороге Асса, туда, где перед последней битвой меня щедро напоит медовым молоком коза Хейдрун, освещенная отблесками мечей и костром рыжебородого Тора, где бьет копытами восьминогий конь Слепнир, порождение самого Одина и хитроумного Локи, где павшим, воскресшим и продолжающим сражаться героям прислуживают валькирии в ожидании, когда...

Никогда! Никогда не наступит тот последний час, когда Фенрир проглотит великого Одина, а сын бога Видар пронзит прожорливого волка мечом, дав сигнал к последней битве, во время которой падут все боги и герои. Ты будешь нужен всегда, великий Один, потому что люди не устают постоянно доказывать: самым главным условием их существования является не воспеваемый лжепророками мир, а война, которую будто бы никто не любит, но все постоянно ведут. Они ведут вечный бой, а покой разве что снится повелительнице царства мертвых Хель, уставшей от кровавых жатв, начатых, как всегда, из самых лучших побуждений. А потому великий час Рагнаради никогда не придет в чертог Одина, а вечно будет продолжаться там, внизу...

И я, Трехрукий, уже слышу гул надвигающейся битвы, он усиливается и затихает. Снова гул, другой, слегка потише. Третий, оглушающий тишину пронзительным дребезжанием. Их трое, кормчих сухопутных драккаров, а сколько же с ними воинов? Нет, не четыре, гораздо больше. Ну так что, пусть их будет хоть сотня, разве она заставит бежать того, кто приготовился к встрече с Судьбой? Они пришли взять мою жизнь, но не готовы защищать свою...

Пошел вперед топор без священных рун, рассекая череп затянутого в кожаный панцирь стамбульского покроя первого из них, опозорившего имя воина готовностью к ночному убийству. А второй так ничего и не успел понять, когда нож с выработанным лезвием полоснул его чуть выше неприкрытого кадыка, между окончанием шерстяного шлема и воротом доспеха, набитого ватой, способной защитить лишь от скользящего удара. Третий успел отшатнуться от идущего в висок обуха топора и сам напоролся на сперва слегка прогнувшееся, но через долю секунды скользнувшее в междуреберье лезвие на круглой деревянной рукояти.

Они отступили, освещенные выползающей из-за свинцовых туч луной, и мне пришлось отойти назад, заняв дающее слабое превосходство положение.

— Стреляй! — раздался крик Васьки, почему-то переставшего верить в мощь своего штыка с козьей лапой, но в это время, выпихнув наружу поверженного на пороге врага, я сумел закрыть дверь.

Стены деревянной крепости прошили гулкие стрелы.

— Отставить! — заорал истошный голос. — Василий, отставить!

— А что делать? — донесся до меня рык медвежеподобного воина. Молчание. Короткое, как отблеск топора в ночи, а затем команда:

— Поджигай!

Нет, они уже не считают меня говном, иначе понадеялись бы на пули, уверовав: если я не могу утонуть, то сгореть просто обязан. Боитесь, ночные убийцы, великого воина? Ну да, так они и испугались топора и ножа, хотя троим эти предметы некогда мирного предназначения явно пришлись не по вкусу. Они не меня страшатся, а эксгумации. В самом деле, не станут же противники дожидаться, когда догорит сарай, спадет пал, чтобы выковырять из обгоревшего тела застрявшие в нем пули. Гарантии, что они пройдут навылет, не даст самый великий эксперт бог Патологоанатом из современного чертога Валгаллы под названием морг.

А значит — вперед, с переполненным радостью сердцем от продолжающейся битвы, не дожидаясь, пока слабые огоньки, охватившие деревянные стены, превратятся в погребальный костер, положенный погибшему достойной смертью воину. Забрызганный с головы до ног кровью врагов, я сам пропою последнюю сагу об этой битве, пусть на мой топор у вас сыщется молот самого Тора, пусть меня пронзят короткие тупоголовые стрелы, но по-вашему не бывать!

Невелика честь сражаться с простыми воинами, оттого я стремился прорубиться к их ярлу, без щита с гербовым знаком, скрывающему лицо под шерстяным шлемом, прикрытому громадным, как медведь, воином. Мое тело не чувствовало ударов, а душа пела, потому что нет ничего слаще часа, ради которого человек появляется на свет в подлунном мире. И когда Васька легко уклонился от топора, мой нож устремился не в него, а в того, кто был единственным, не принимающим участия в сражении, застыв, подобно изваянию хитроумного Локи. Мне удалось не просто пройти сквозь врагов, но и снова наполнить душу ни с чем не сравнимой радостью, когда лезвие ножа отведало плоти с руки ярла, выронившего в снег боевую дубину.

Не простую дубину, которой пытался достать меня один из воинов перед тем, как убедиться на собственном опыте, что меня не зря прозвали Трехруким в далекой молодости, после того как я, вывихнув во время боя левую, все-таки добился победы, переложив саблю в правую. Это была телескопическая дубинка, знак ярла, отличающий его от рядовых воинов, которые начали обходить меня с флангов, чтобы взять в смертельное кольцо. Но тело по-прежнему было легко, топор невесомым, душа поющей, и радость не оставляла меня, решившегося доказать право быть настоящим ярлом, оказавшимся в одиночестве на пути к Валгалле.

И воочию я увидел валькирию, которая шла навстречу, как и положено, с распущенными волосами, только почему-то не в прозрачных одеждах, позволяющих разглядеть тело, умеющее дарить наслаждение, но вместе с тем — закаленное для битвы, а в отороченной мехом куницы древней шубе, спустя века названной дубленкой.

Валькирия вытянула руку, и короткий огонек беззвучно послал вперед молнию, опрокинувшую бежавшего за мной воина.

— Быстрее! — сорвала в крике голос белокурая воительница, посланная богом Одином, чтобы согласно древним сагам доставить меня в его чертог.

— В машину! — сквозь короткий стрекот снова донесся ее голос, и я устремился мимо нее к колеснице доброго Асса, метавшего молнии во врагов из-за приоткрытой дверцы...

Когда я открыл глаза, окончательно придя в себя, первое, что сделал, — выплюнул небольшой кусочек чехла сиденья, неизвестно как застрявший между зубами.

— Еле тебя сдержала! — заботливо положила руку на мой лоб валькирия по прозвищу Красная Шапочка. — У тебя эпилепсия?

— А зачем, по-твоему, я принимаю радоновые ванны? Кстати, добрый вечер, Филипп Евсеевич.

Крутящий баранку «Волги» ветеран Чекушин отозвался коротким хохотком:

— С добрым утром. Оно же действительно для вас доброе. Сказочник!

Лежащий рядом с ветераном на переднем сиденье пистолет-пулемет «Скорпион» наглядно доказывал, кто из нас двоих по-настоящему является Андерсеном.

Теперь окончательно ясно, зачем Рябову понадобилось пудрить мне мозги насчет Решетняка. Сослуживец директора техникума — тоже артист, пробы негде ставить. Как легко и непринужденно Чекушин играл роль настоящего советского идиота, вот что значит долгая практика. И внучка у него хорошая девочка, правда, дедушка считает: ей бы лучше мальчиком родиться, теперь понимаю, отчего.

Как Аленушка убивалась над болящим дедушкой, Станиславскому — и тому бы в голову не пришло, что это мизансцена для единственного зрителя. Девочка сыграла здорово, талант у нее от дедушки. Впрочем, в отличие от ментов, чекисты всегда отличались высоким актерским мастерством. Косятинская история в который раз подтвердила давным-давно известную истину.

Не удивлюсь, что Чекушину удалось надурить и врачей. Небось втихаря отжимался от пола, смачивал лоб, а затем милостиво позволял прослушивать рвущееся из груди сердце, лыжник хренов.

А как он демонстрировал всему окружающему миру: его «Волга» должна была увенчать кучу металлолома еще во времена, когда его усиленно собирали пионеры? Зато сейчас драндулет несется с прытью, достойной двигателя от «Запорожца».

— От погони уходим? — полюбопытствовал я.

— Разве хочешь?.. — отчего-то не стал многословничать отставник, так и просящийся стать героем очерка Бойко «Ветераны по-прежнему в строю». Ну наконец-то есть шанс снова заняться патриотическим воспитанием молодежи с помощью прессы, отчего-то отказавшейся в последние годы от столь важной темы.

— У них три машины, — пытаюсь наладить руководство, однако дедушка вместо ожидаемого словесного поноса стал доказывать, что он дал обет молчания.

— Это еще ничего не значит, — ровным голосом бросила Аленушка. — Сзади будет две машины. Не больше. На третью экипажа не хватит.

Красная Шапочка улыбнулась и вместо моего лба нежно погладила утолщенный ствол своего пистолета. Только этим и автоматическим выбросом обоймы отличается по внешнему виду малоизвестный бесшумный пистолет Барышева от набивших оскомину «Макаровых».

— Так мы от них и уйдем, — буркнул я, не слишком радуясь, что родственнички не воспринимают меня в качестве командира.

— Это не является нашей задачей, — порадовала Алена.

— Подмогу вызвали?

— А ты думал!

— Я вообще ни о чем не думал, — откровенно признаюсь сказочной девочке с пистолетом.

Боль отозвалась в натруженных мышцах, пошла огоньком по всему телу, когда я наконец-то пошевелился, повернув голову назад. В потемках на дороге явственно виднелись огоньки габаритов. Волчары не рискуют включать фары, не хотят стать мишенями на радость Красной Шапочке.

— Как меня нашли?

— По следам протектора. Хорошо, снег пошел, — пояснила Аленушка.

Хорошо, что так. А то я чуть не подумал: Рябов не ограничился постоянно трущимися возле меня родственниками, и по его приказу девочка втихую приспособила куда-то радиомаяк. Например, в мой сапог. Возможностей для этого у нее была масса.

— А если они нас догонят прежде, чем... — начал я и тут же осекся, заметив вспышки выстрелов из машины, мчащейся по следу «Волги». Одна из пуль звонко щелкнула по крылу автомобиля, я инстинктивно сжался, причинив ноющему телу дополнительную порцию боли, этой неизбежной платы за недавнюю эйфорию.

— Не боись! — наконец-то нарушил молчание и перешел на «ты» ветеран Чекушин. — Не кланяйся пулям! Догонят они нас, как же! Попадут они в нас, долго ждать будешь. Это же моя машина!

— Нашел чем хвастаться — «Волгой» допотопной... — начал я и замолчал из-за того, что Аленушка засмеялась синхронно с дедушкой.

— Ты думаешь, это «двадцать первая» «Волга»? — резко оборвал смешок Филипп Евсеевич. — Все так тоже считают. А это, между прочим, «двадцать третья». Слышал про такую?

Я много о чем слышал и кое-что знаю. Да, косятинская сказка получила достойное продолжение. Сперва удивила секретным пистолетомБарышева, теперь, оказывается, я еду в машине, которой в природе не существует. Ее действительно не существует, машины «ГАЗ» под двадцать третьим номером. Под двадцать первым — кое-какие еще бегают, следующие — под двадцать четвертым номером — сколько угодно, но откуда, кроме как в сказке, взяться не занесенной ни в один из каталогов «двадцать третьей»?

С виду — вылитая «двадцать первая», эта старенькая «Волга». Я не только слышал, но и знаю о существовании секретного оружия КГБ, «Волге» с зиловским, а не газоновским движком, к тому же бронированной. Есть и другие конструктивные особенности в машине, ничем не отличающейся по внешнему виду от «двадцать первых» «Волг». Например, кнопочка, позволяющая подымать ветровое стекло, или замаскированный в дверце водителя рычаг. Стоит за него потянуть, заднее стекло откинется вверх, а из спинки диванообразного сиденья появится пулемет на небольшом, но устойчивом турникете. Интересно, отчего Аленушка поглаживает свой бесшумный пистолет при наличии такой полезной машины, ей что, пулемет не подходит? Впрочем, во главе семейного подряда — сидящий за рулем Чекушин, а значит, только он может задуматься над применением скорострельного ровесника машины вместо новомодного пистолета-пулемета «Скорпион». Эх, нечем перстень перезарядить, я бы тоже мог отстреливаться, метров этак с трех.

— А где же твой друг, Филипп Евсеевич? — тонко намекаю, что успел соскучиться еще по одному ветерану-красноармейцу.

— Клим Николаевич отдыхает, — ровным голосом заметил Чекушин и обратился к Аленушке: — Внученька, обойму поменяла?

— Да, — односложно ответила заботливому дедушке Красная Шапочка.

Все продолжало происходить, будто в том ирреальном мире, из объятий которого я не спешил выпутываться. Обыденное дело, дедушка спрашивает внучку о пистолете, как о само собой разумеющемся предмете гардероба. Вроде.: «Аленушка, шарфик не забудь надеть, горлышко простудишь». Наверняка сам обучал внучку владеть оружием. Теперь ясно, отчего Аленушка гораздо лучше попадает в движущуюся цель из пистолета, чем в неподвижно сидящую мишень трусиками. Жаль преждевременно овдовевшего Филю, будь жива бабушка Алены, обучила бы ребенка.

Мы не обращали внимания на изредка отскакивающие от корпуса машины пули, а гнавшиеся за нами настолько увлеклись, что никому из них в голову не пришла весьма здравая мысль: отчего это никак нельзя догнать рыдван с тридцатилетним рабочим стажем, на который давно и жадно разевают рты мартены? Вдобавок портят себе нервы, заблуждаясь насчет стрелковых способностей, думают — мажут. Нехорошо получается, надо бы успокоить людей. В том числе второй экипаж. Все-таки здорово жить в стране, где на дорогах без подогрева могут с трудом разъехаться две машины.

Значит, третью точно бросили. Аленушка права. Только, кажется, неспроста в погоню пустились два автомобиля, третий скорее всего уехал в противоположном направлении.

— Так, приготовься, Аленушка, — в голосе Чекушина прозвучала неподдельная нежность, и вот тут-то он не сдержался, вернувшись к прежней манере, помогающей, как теперь понимаю, юной девушке снимать совершенно ненужное напряжение перед работой.

— Чуть пониже целься, Аленушка, — затараторил ветеран, выворачивая руль, — из-за двери не высовывайся, помню, в шестьдесят втором году напарник мой, царствие ему небесное, Фролов... А почему царствие небесное? Оттого как высунулся не вовремя.

— Из машины не выходить, — скомандовала Аленушка на ушко.

— Это приказ? — осведомился я.

— Но я ведь могу тебе приказывать, — обиженным тоном сказала девочка с пистолетом.

— Только в одном случае, — как можно тише шепчу ей на ушко, — когда ты руководишь, в какой позе тебя трахать.

— Дедушки опасаешься? — на лице Красной Шапочки мелькнула хищная улыбка. — Не бойся, он все знает.

— Специфика производства? — любопытствую, не сильно опасаясь, что Чекушин станет строчить по мне из «Скорпиона» за поруганную честь обладательницы «мышьего глаза».

— Можно подумать, милый, — каким-то незнакомым голосом заметила Алена, — ты не понимаешь, как добывается самая ценная информация? Там, где вам требуется ум и все такое прочее, нам достаточно слегка раздвинуть ножки. У вас у всех мозги в членах! Да, милый, тебе не стоит думать, что ты исключение.

Мне оставалось только промолчать, потому что возражать было бы глупо. Аленушка права, и примеров тому — легион, в том числе... Умеет Сергей Степанович позаботиться о безопасности руководителя, хорошо зная его привычки.

«Волга» остановилась, Аленушка слегка приоткрыла дверцу, взяв пистолет наизготовку, зато Филипп Евсеевич даже не взглянул в сторону своего «Скорпиона». Он совершенно молча сидел, положив на руль натруженные руки, и спокойно смотрел в зеркальце заднего обзора.

Когда из преследовавших нас «Нивы» и слегка отставшего «козла» выскочила команда Васьки, наконец-то наплевав на возможность устроить мне несчастный случай, сменив резиновые дубинки на короткоствольные изобретения все того же генерала Калашникова, я услышал всего одну длинную очередь. Бегущий впереди охранник «Эльдорадо» словно влетел в неведомую преграду и падал навзничь, нажав спусковой крючок. А потом, после автоматного грохота, прорезавшего тишину раннего утра, все стало происходить как в немом кино. Без звука крошилось лобовое стекло «Нивы», не было слышно стонов валившейся в снег погони, и Аленушка не порадовала меня очередным тихим хлопком своего пистолета.

Взбились снежные холмики у обочины и, как по мановению волшебной палочки, обрели очертания бойцов. Длинные глушители, приверченные к стволам, и те были незаметны на фоне белоснежных маскхалатов. И кто после этого сможет сказать, что Вохины подчиненные не трудятся в белых перчатках, даже выполняя самую грязную, но хорошо оплачиваемую работу?

Легким небесным созданием выпорхнула Аленушка из недр бронированной «Волги». Я двинулся за ней по направлению к стоящему на четвереньках парню. Подойдя к раненому, Аленушка ослепила меня задорной улыбкой и лишь затем с полуоборота выстрелила навскидку в голову противника. На лице Красной Шапочки было написано райское наслаждение, более сильное, чем от употребления набившего оскомину «Баунти».

Предугадав ее движение по направлению к подымающемуся Ваське, я заорал: «Не стрелять!», одновременно выбивая пистолет из руки. Радость на лице девушки сменила недовольная гримаска. Понятно отчего, теперь оружие придется чистить более тщательно. Красная Шапочка подобрала пистолет, но не решилась нарушить мой приказ, тем более, грозного повелителя расстрелянной банды уже взяли в кольцо подчиненные заместителя коммерческого директора моей фирмы.

Я посмотрел на Аленушку, затем перевел взгляд на продолжающего сидеть за рулем непривычно молчаливого дедушку и спросил:

— Нравится, да?

— От работы нужно получать удовольствие, — снова ослепила меня улыбкой Красная Шапочка, однако я не забыл ее недавнюю проповедь. А потому достойно ответил, одновременно беря реванш:

— Одна старая бандерша как-то заметила своей подопечной: когда кончаешь вместе с клиентом — меняй работу. Себя, как понимаешь, я сейчас в виду не имею.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Стрельнув сигарету у одного из подчиненных Вохи, я наконец-то почувствовал, как холодный воздух, пробравшийся в прорехи укороченной куртки, окутывает тело, но сумел отвлечься.

Миг рассвета был короток, как удар ножом, и, когда я вернулся из-за ближайших деревьев, где освободился от остатков Васькиного угощения, на снегу стали отчетливо видны кровяные пятна, слегка просевшие вместе с окутавшим землю белым покровом.

Подойдя к сидящему в снегу уже отставному бригадиру, участливо замечаю:

— Я же предупреждал: вставь себе козью лапу в зад и беги. Видишь, как вышло? Старших нужно слушаться.

Васька отчего-то не стал отвечать остротами косятинского производства, а набычился, не обращая внимания на кровь, стекавшую по рукаву простреленной куртки.

— Воха! — скомандовал я. — Перевяжите клиента. Не дрейфь, Васисуалий, до свадьбы заживет. Обвенчают тебя по-быстрому. Если нужно, я в свидетели пойду.

— Жалко, — вздохнул Васька. — Надо было тебя стрелять.

— Поздно, Маня, пить боржом, когда печень развалилась, — отвечаю традиционной южноморской присказкой. — Раньше нужно было думать, а не слушать кого-то. А, Маня? Ничего, в зоне быстро привыкнешь к этому имени. Да, свадебный подарок лично от меня получишь. Кусок мыла. Нет, не петлю обрабатывать, а собственную задницу...

Василий рановато почувствовал себя выздоровевшим после свинцовой примочки. Он рванулся вперед, но стоящий позади боец не ударил, а ткнул его в шею откидным прикладом, и недавний распорядитель моей дальнейшей жизни повалился носом в снег, не успев самортизировать скованными руками.

— Симпатичен ты мне, Васисуалий, своей детской дурацкой непосредственностью. Опять же не пожалел бабушкиной мази. Жаль, отберут ее у тебя. Может, пока суд да дело, начнешь тренироваться? Используешь мазь вместо мыла, а, Васисуалий?

В ответ на дельное предложение Васька промолчал. Он глухо застонал, опершись локтем о прикрытую снежком землю, и сумел встать на колени.

— Ну, ты настоящий комсомолец, — обрадовался я. — Как там пропагандировала ваша любимая Долорес Ибаррури? Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Нельзя верить идолам, Васисуалий. Эта Долорес, между прочим, всю жизнь на коленях простояла, регулярно доносила на товарищей по партии, зато, конечно же, во всеуслышание пропагандировала насчет того, как лучше всего помирать. И ей верили. На свою голову. Так-то, комсомолец Василий. Только сейчас многие активные комсомольцы оказались на поверку пассивными педерастами. Так что не бери с них пример, когда будешь петь «Рано утром проснешься, на поверку постройся...»

— С тебя его брать? — наконец-то повелся Василий.

— Ладно, — понимаю, что подготовительная обработка клиента дала положительный результат. — Мы можем кое-что обсудить. И тогда я сделаю вид повального счастья, узнав, что ты попал в спецзону, а не в ту, откуда выйдешь Манькой... '

Я не успел завершить фразу, как над дорогой раскатился зычный голос Андрея Вохи:

— Уходим!

Буквально через минуту мы остались с Василием наедине. Даже Аленушка с дедушкой, регулярно скрашивающие мое косятинское одиночество, поехали на антикварной «Волге» вслед «Лендроверу» по лесной дороге. А со стороны Косятина приближались, увеличиваясь в размерах, две точки, превращаясь по ходу движения в «Жигули» и небольшой автобус «Ниссан».

Лихо вильнув в сторону, «Ниссан» резко затормозил и застыл на месте, не протянув лишних сантиметров тормозного пути на заснеженной дороге, а из его дверей вылетали бравые ребята в пятнистой форме с изображением летящего сокола на лихо заломленных беретах.

Из «Жигулей» гораздо медленнее выскочила тщедушная фигура, однако сидящий за рулем Рябов отчего-то не спешил заключить в объятия чудом избежавшего смерти шефа. Ишь как торопится господин следователь, спешит срывать лавры операции и изготавливать из них венец, чтобы собственноручно увенчать свою голову с изрядно поредевшей шевелюрой.

Дождавшись, пока Маркушевский наконец-то доберется до меня, слегка погремев костями на свежем воздухе, я чуть ли не радостно восклицаю:

— С добрым утром, Дмитрий Леонидович? Как вам спалось?

Вместо того чтобы поздороваться, признаться, как он недосыпал в заботах о выполнении служебных функций, Маркушевский отчего-то вытаращился на мои руки, все еще защищенные туго навитыми канатами, и затем выпалил:

— Нам нужно поговорить!

— Повестку пришлите, — посоветовал я, не обращая внимания на присутствовавших при беседе бойцов «Сокола».

После моих слов спецподразделение проявило небывалую активность. Бойцы развернулись и быстро заняли позиции, без лишних слов свидетельствующие: буквально несколько минут назад они доблестно справились с очередной преступной группировкой и теперь зорко охраняют место, где в который раз проявили свой высочайший профессионализм. Не удивлюсь, если вскоре появится съемочная группа «Розыгрыша», которая сделает репортаж с места событий. Правда, Ваську снимать не позволю, а его подручные и при большом желании не в состоянии подымать руки, демонстрируя, насколько жалки некогда ужасные бандиты в сравнении с ребятами из спецподразделения, призванного защищать покой граждан.

Ничего страшного. Один из соколят снимет с себя амуницию, повернется спиной к камере, подняв руки, изображая из себя бандита, а его товарищи станут тыкать в спину автоматами, с деланным ожесточением раздвигать ему ноги легкими ударами кованых ботинок. Кому-кому, а им-то не привыкать к подобным съемкам, насобачились позировать не хуже народных артистов.

А что делать? Не станут же соколята таскать за собой на операции съемочные группы. Но как при таком раскладе постоянно показывать на экранах телевизора народу — он может спать спокойно, пока на пути преступности стоит «Сокол»? Правда, несмотря на доблестные действия в телевизоре, народ все равно окончательно не успокаивается, с ужасом вспоминая, что завтра придется совершать короткие перебежки по вечернему городу, но, в конце концов, кого это волнует, если «Сокол» опять отличился...

И сегодня, как понимаю, спецподразделение сработало отменно, уничтожив особо опасную банду. Маркушевский отметит это в победной реляции, тем более, он сам блестяще справился с поставленной руководством задачей.

Василий неподвижно сидел в снегу, а рядом с ним стояла пара парней в пятнистой униформе, которую сегодня охотно носят все, кому не лень — от рыбаков до охранников автостоянок. Своим грозным видом соколята доказывали: стоит задержанному повести себя плохо, с их точки зрения, — и легкое пулевое ранение покажется ему манной кашей, изготовленной Господом.

— Так о чем говорить будем? — спрашиваю Маркушевского, отведя его в сторонку. — И так все ясно.

— Предупреждаю вас со всей ответственностью, — отчего-то закипятился на морозе Маркушевский, — я не собираюсь скрывать от своего руководства ту роль, которую вы сыграли в этом деле.

«А, так ты еще и на нервы действуешь», — подумал я и зычно гаркнул:

— Сережа, одежду мне. Быстро! Пока я здесь не околел...

Рябов вылетал из машины, снимая на ходу пуховик, когда я гораздо тише закончил фразу:

— ...От нудностей господина следователя.

Вот уж не ожидал, что обтянувшая кости кожа может багроветь. Сережа накинул на мои плечи куртку, и я бросил ему, не оборачиваясь:

— Возвращайся в машину, простудишься.

После этого демарша Маркушевский наверняка смог понять, что он несколько поспешил с выводами о моей роли в его расследовании. Я решил не акцентировать внимание на его просчете, отдав Сереже еще какую-то команду, а перевел разговор в более спокойное русло:

— Какая роль, Дмитрий Леонидович? Я — человек скромный. Как положено, скажем так, бойцу невидимого фронта. И прекратите, пожалуйста, глазеть на мои руки, вы что, канатов никогда не видели? Понимаю, вид трупов и крови вас уже не возбуждает, к ним попривыкли...

— Я не привык разговаривать в таком тоне, — оборвал меня Маркушевский.

— Да, — печально качаю головой, — слава портит человека. Такое дело раскрыли. Убийства, коррупция, банду уничтожили... Загордились, да, Дмитрий Леонидович? С простым человеком сквозь зубы говорите.

— Прекратите! — в голосе Маркушевского пробилась истерическая нотка. — Вам мало того...

Взгляд у меня какой-то особенный. Стоит пристально посмотреть на человека, так он почему-то осекается даже во время бурной речи. Маркушевский не составил исключения, когда я одарил его пламенным взором, заставившим почувствовать жар в крови на морозе. Все оттого, что привык помогать людям. Небось в своем пальтишке на рыбьем меху господин следователь успел продрогнуть. Что может выручить его стынущие на холоде кости? Только отменная шуба или мой добрый взгляд. Но где мне раздобыть шубу, разве что побрести за ней на большую дорогу.

Большая дорога, ведущая сквозь лес, была пуста, недавно активное движение автотранспорта прекратилось, похоже, надолго. Да и откуда взяться автомобилям в столь ранний час на трассе, соединяющей город Косятин с не менее знаменитой на весь мир Петровкой?

Оттого пришлось снова помочь следователю Маркушевскому, заставить его поверить в свои силы.

— Меня здесь вообще не было, Дмитрий Леонидович. Соколятам как бы невзначай обмолвитесь... — говорю чуть ли не отеческим голосом. — Они ребята ушлые, понимают, что такое секретная операция. Вдобавок уничтожение банды — их заслуга. Так что здесь проблем нет.

— А в остальном? —спросил Маркушевский, окончательно поняв: наша встреча проходит не в служебном кабинете, а разговор ранним утром — далеко не допрос, где он привык чувствовать себя полным хозяином положения.

— А в остальном... — чуть было не добавил я: «прекрасная маркиза», но вовремя сдержался, — все еще проще. Факты коррупции имеются, показания задержанного их подтвердят. Мне искренне жаль начальника райотдела. Областное руководство тоже несет ответственность...

— Вы это прекратите, — твердо оборвал меня Маркушевский.

Бедолага, он решил — я предлагаю копнуть выше. Намекнул, что райотдел плохо поздравлял областное начальство на Новый год, Рождество и остальные праздничные дни, по числу которых мы уверенно лидируем на планете, не говоря уже о днях рождения не только руководства, но и его домочадцев.

— Несет ответственность, — упрямо повторяю и, чтобы Маркушевский снова не возбудился, поясняю: — Он уже в начальниках шестой год. Согласно установке министерства, больше пяти лет на одном месте начальника райотдела держать нельзя.

— Да, конечно, — впервые поддержал меня Маркушевский. — Небольшой просчет имел место.

— Но кто будет акцентировать на нем внимание после такого блестящего результата расследования? — окончательно успокаиваю Маркушевского. — Неполное служебное соответствие?

— Это не нам решать, — наверное, Маркушевский подумал: мне больше нечем заняться, как работать не только за него, но и за зама по кадрам начальника областного управления.

— Вот именно. Зато именно вы, не поверив во всю эту липу с серийным убийцей, вычислили настоящего преступника, пустившего пулю в администратора отеля.

— Этот, — брезгливо посмотрел в сторону Васьки Маркушевский. — Но доказательства косвенные. В прежние времена...

— ...Было легче, кто спорит. Однако...

— ...Однако он бывший сотрудник органов. Вы представляете...

— Представляю, Дмитрий Леонидович. Но от обвинений в рэкете он не сможет отвертеться при большом желании. Следовательно, факты коррупции... Да, помешались все на этой коррупции, вы, наверное, единственный в стране, кто доведет дело до конца.

— Вы снова начинаете... — принялся воспитывать меня Маркушевский, однако я решительно оборвал его:

— Ну что вы, господин следователь? Сколько их было, этих громких заявлений? Вон одного из многих бывших премьеров как обвиняли! Два года орали: он украл двадцать пять миллионов долларов и спрятался в Израиле. Премьер в отставке через границу оправдывался. Говорил: я ничего не крал, а опасаюсь за свою жизнь. Потом вдруг вернулся в страну, стал заседать в Верховном Совете, и уже никто не орет, что он украл хоть копейку.

— Оставим это, — не грубо прервал меня, а предложил мягким голосом следователь. — Факт убийства будет подтвержден свидетельскими показаниями?

— Мы не в Америке, Дмитрий Леонидович. Это там частные детективы... К тому же подозреваемый чистосердечно признается. Только если он вам начнет лепить горбатого, как отомстил за смерть своего хозяина, вы ему не особенно верьте. Дмитрий Леонидович, давайте поступим так. Вы прибыли сюда, не дав мне закончить один интересный разговор...

— Хорошо, — Маркушевский быстро понял, куда я клоню. — Только побыстрее, пожалуйста. Скоро прибудет бригада.

При слове «бригада» я невольно улыбнулся. Бригада Будяка, следственная бригада, хорошо, что в деле не задействована бригада трактористов.

Соколята оставили нас наедине с Васькой без особого энтузиазма. Ну какой хищноклювый будет рад, если у него отнимают добычу?

— Васисуалий, господину следователю не терпится колоть тебя на всю катушку. Только не думай, что сможешь отмазаться или дружбаны в погонах помогут. Они сами в замазке, давно причем. Кстати, от них все и пошло.

— Ну и ты иди, — спокойно заметил проникшийся самоуважением под охраной «Сокола» Василий.

— Я-то пойду, но с тобой что будет?

— Кончай. Чего ты хочешь? Говори, а я подумаю.

— Ты подумаешь? Кончай? Да я бы тебе на голову кончил, но и без меня желающих будет выше крыши. Мент в зоне, ты хоть представляешь себе, сколько проживешь после того, как тебя опетушат?

— Мне это не светит.

— Знаешь, Васисуалий, я бы мог заплатить очень много, чтобы ты оказался на свободе. Но гораздо дешевле мне обойдется твое появление в самой обычной колонии строгого режима после приговора суда. Такое счастье тебе устроить не труднее, чем два пальца обоссать.

Без помощи водки, усек? Подумай, прежде чем раскрывать свое хавало. Из нас обоих в роли говна сейчас выступаешь ты. Я свое уже отбыл.

Если бы не последние слова, самомнение Василия не позволило ни при каких обстоятельствах согласно кивнуть головой.

— В общем, так, Василий, — подбодряю его необычным обращением со своей стороны. — Можешь мазать лежащих здесь ментов, как они тебя заставили... Вернее, не тебя, ты же шестой Будяка!

Мой последний эксперимент удался, Василия передернуло гораздо сильнее, чем когда он схлопотал касательное ранение.

— За убийство вышка тебе не светит даже при большом желании.

— Какое убийство? — деланно удивился Васька.

— Артист из тебя, как из говна пуля, — оцениваю его способности. — То, что ты грохнул администратора, не знает разве что...

— На косвенных дело разваливается, — в предводителе разбойников проснулся отставной мент.

— А несколько свидетелей, видевших, как ты вместе с ним уплыл в лес и вышел оттуда в гордом одиночестве? Это не говоря о результатах экспертизы.

— Каких результатах?

— Нужных. Как и свидетелях.

Насчет свидетелей возражений не последовало. Вот что значит беседовать с человеком, знающим тонкости ментовской работы.

— Короче, чистосердечно признаешься. Какой бы срок ни получил, станешь чалиться в вашей персональной зоне, хоть к органам отношения уже не имеешь...

— Это ты сейчас говоришь... Знаю, чего хочешь взамен.

— Ты уже сумел убедиться на собственном опыте: как я сказал — тому и бывать. Я всегда говорю правду — это мой фирменный стиль. Ну да ладно... Ты знаешь, чего я хочу взамен? Полагаешь, сейчас начну вопрошать, кто надоумил тебя накормить меня водкой и устроить автокатастрофу? Чего зенки вылупил, не ожидал? Думал, я перед тобой ковром расстелюсь? Не будет этого, Василий. Больше того, ты и следователю ничего не скажешь. Нет, я тебя ни к чему не призываю. Однако даже такой, как ты, и то должен понять: если чуть шире откроешь рот, суда не дождешься. И не будет тебе через несколько лет какой-то амнистии, скажем, в связи с десятой юбилейной годовщиной государства, сам понимаешь.

— Так чего ты хочешь?

— Чтобы ты осознал и переисправился, — назидательно подымаю палец и подзываю переминающегося с ноги на ногу господина следователя. Ишь заспешил, как бы эти спички-ноги не обломались.

— Господин следователь, он ваш. Готов дать любые чистосердечные показания. Он глубоко раскаивается в содеянном...

— Хер тебе в глотку! — прореагировал на мое адвокатство Васька, а господин Маркушевский отчего-то взглянул на него чуть ли не с умилением, но спохватился и насупился.

— Разберемся, — коротко сказал следователь. — В том числе с нападением на свидетеля по делу.

— Никакого нападения не было, Дмитрий Леонидович. Здесь произошло задержание банды — и только, — поясняю чересчур раздухарившемуся Маркушевскому. — И как свидетель я не гожусь. У вас более надежные имеются. Повезло тебе, Васисуалий. Один эпизод бурной производственной деятельности выпадает.

Следователь Маркушевский, несмотря на нашу беседу, оставался слегка недоволен. Я давно уверовал: каждый человек обязан трудиться с легким сердцем и хорошим настроением, события нынешней ночи подтвердили на практике подобное теоретическое суждение. Именно поэтому, прежде чем направиться к машине Рябова, пускаю парфянскую стрелу. Метко, в самую десятку, как положено тому, кто умеет соединить в себе ярость берсерка и мудрость скальда.

— Да, господин Маркушевский. Вот еще что... Инкриминируя и легко доказав, что этот бандит застрелил скромного служащего гостиницы, не забудьте о более резонансном преступлении. В конце концов пора бы и его раскрыть. Ты уже окончательно счастлив, Васисуалий? Господин Маркушевский, это он изрубил топором предпринимателя Усенко. Или авторитета Будяка, как будет угодно следствию.

— Сука! — выдохнул бывший мент со звериной ненавистью, соответствующей его медведеподобному телу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Стоило открыть глаза, как мой взор застыл на трещине, пересекающей потолок «люкса».

— Добрый день! — слышу со стороны нежный голос девицы Аленушки.

Красная Шапочка сидела в кресле. Вместо пистолета Барышева в ее руках был дамский иллюстрированный журнал. Мне показалось, подобное чтиво не для молодой девушки, которой не пристало слушать блатные выражения даже в литературоведческой беседе. Ей больше подошел бы журнал «Солдат удачи».

— Как себя чувствуешь? — отложила на край стола сборник ультрасовременной фантастики Красная Шапочка.

— Гораздо лучше твоего дедушки, — с легким раздражением сказал я, потянувшись, чтобы проверить, каким на самом деле является состояние здоровья.

Легкая волна боли прокатилась по всему телу и отдалась в натруженных мышцах. Приятное ощущение, а главное — привычное. Напрасно, что ли, я призывал Рябова брать с меня пример и оставаться молодым? Зря слегка дуюсь на Аленушку, она-то тут при чем? Сережа озадачил, и девочка с дедушкой сработали весьма профессионально. Особенно в тот незабываемый вечер, когда я поведал Рябову о своем стремлении составить компанию экскурсантам по древним развалинам. И переменил свое намерение после того, как Аленушке стало страшно оставаться одной в своем номере.

Пугливая девочка, что и говорить. В одиночку больше чем с отделением не справится. Естественно, без запасной обоймы. И дедушка ей под стать. Только он завлекал меня совсем другим органом, чем внученька, сердечком своим болезненным. Вдобавок создавал Красной Шапочке условия для плодотворной работы. Дедушка все-таки, как не понять, иначе, наверное, был бы согласен, чтобы для пользы дела юную соратницу трахали в его присутствии.

Но и этого Сереже было мало. Он меня думами по поводу Решетняка загрузил, а затем, как бы невзначай, отошел на заранее подготовленные позиции. Обеспечил полную безопасность, но все-таки не смог предвидеть всех обстоятельств. Впрочем, это не по силам даже Всевышнему, в которого не верю. Иначе минувшей ночью не вышел бы навстречу Судьбе.

— Почему ты молчишь? — спросила Аленушка. — Сердишься? Или тебе плохо?

Этого еще не хватало. Может быть, она считает: проявление сочувствия входит в число услуг, щедро оплаченных коммерческим отделом фирмы?

— Чувствую себя помолодевшим на двадцать лет, — отвечаю Красной Шапочке, как всегда, не солгав ни на йоту.

Действительно, тогда у меня довольно часто отдавались этой приятной истомой мышцы, невольно напоминая о хорошо проделанной работе, и даже когда получал серьезные травмы, мне не приходилось пенять на Судьбу, а радоваться, что остался в живых.

Алена присела на край постели, игриво посмотрев на объект защиты. Того глядишь, сейчас снова примется трусиками пулять. С такого расстояния промахнуться будет непросто. А где-то неподалеку сидит славный ветеран Чекушин, переполняющийся гордостью за внучку, хорошо работающую пистолетом, головой и «мышьим глазом».

— Девочка, я сейчас не в настроении, — на всякий случай слегка отодвигаюсь в сторону.

— Отчего так?

— Тебе приходилось трудиться с клиентом в подобных условиях?

Аленушка насупилась, как ранним утром, когда услышала мое дельное замечание о невозможности совмещать приятное с полезным на работе.

— Ты считаешь, что я?.. Что мне... — задохнулась чуть ли не в праведном гневе девушка, недавно пропагандировавшая самый надежный способ раздобыть ценную информацию.

Мне стало немного жаль ее. В конце концов, пора отказываться от привычки ставить людей в неудобное положение. Каждый зарабатывает, как может. Какое мне дело до того, чем занималась Красная Шапочка до нашей встречи?

— Я не это имел в виду, Алена, — говорю слегка участливым голосом. — Ты меня неправильно поняла. Видимо, действительно тебе не приходилось... Я же сказал, что чувствую себя помолодевшим на двадцать лет. Так вот, тогда у меня часто возникали аналогичные ситуации. После них единственное, на что я был способен, это прижаться к любимой женщине. Но не больше того. Знаешь, ты мне немного напоминаешь моего сына. Любишь боевики?

— Нет, — призналась Красная Шапочка. — Они дурацкие.

— Все равно напоминаешь, хотя он пока считает иначе. Это там, за границами реальной жизни, можно, не замечая травм, полученных в драке, вернуться к единственной и неповторимой или одной из многочисленных любимых и продолжать доказывать, что ты настоящий мужик. В реальности такого просто быть не может.

— Убедился на собственном опыте? — одарила меня все тем же игривым взглядом Алена.

— Не только. Все, с кем ни пришлось говорить на эту животрепещущую тему, соглашались со мной.

Аленушка о чем-то задумалась, а затем уверенно сказала:

— Все зависит от женщины, милый. Хочешь, я докажу?

Щедр ты, Сергей Степанович, оказывается, в заботу обо мне входит курс реабилитации. Иначе отчего так настойчива Красная Шапочка? Или сейчас ей тоже нужно делать все возможное, чтобы я не покинул пределов отеля?

— Откровенно говоря, мне не так уж сильно досталось. Я же сказал: мне не хочется. Не «не могу», а «не хочется», разницу улавливаешь?

Кажется, я оскорбил девушку в лучших чувствах. Если к сказанному добавить, что мне приходилось встречать более метких, чем она, стрелков, то Алена может повести себя неадекватно сложившейся ситуации. Ишь как нежное личико всхмурилось, того гляди изнасилует подопечного, лишь бы доказать самой себе, как на нее, красавицу, встанет и у мертвого, даже если он до встречи с Чекушиной отдавал предпочтение мальчикам.

— А ты называл меня Красной Шапочкой, — нашла неплохой аргумент девушка, проведя ладонью по старому, заросшему со временем шраму на моей груди.

— Я и сейчас так тебя буду называть. Скажи, Красная Шапочка, а где твои родители?

— Они погибли, когда я была маленькой, — слегка севшим голосом ответила Алена.

— Мне очень жаль. Автомобильная катастрофа? — увожу девочку от постельной темы в трудные воспоминания. Мне действительно жаль Алену. Были бы живы родители, тогда дедушка-ветеран вряд ли сумел бы вырастить из нее гибрид Отто Скорцени и Мата Хари.

— Нет, — ответила девушка. — Они погибли, выполняя задание Родины. Исполняли свой долг. Есть такая профессия — Родину защищать.

— Выходит, ты продолжаешь семейные традиции, — констатирую несколько торжественным тоном. — Родину защищаешь...

— Конечно, — вполне серьезно ответила Алена, и я, внутренне содрогнувшись, словно воочию увидел, как по моей простыне пролегла незримая граница отчизны, отделившая меня от иностранной Красной Шапочки. Если бы Чекушина перевели в свое время служить сюда, подобно Решетняку, быть Аленушке моей соотечественницей. Но этого не случилось, а потому она стоит на защите Белоруссии, и, значит, мне следует продолжать соблюдать национальные интересы своей родины, не позволяя агрессивной Алене оккупировать мое измотанное в боях тело.

Ее дедушка тоже родину защищал. И родители, павшие в каких-то анголах-заирах. Столько защитников родины было, но отчего-то они не стали спасать отечество, которое когда-то в одночасье рухнуло, хотя клялись защищать завоевания Октября и Союз Советских Социалистических Республик до последней капли крови.

Мне легче, я не клялся, подобно Чекушину, сделавшему соответствующие выводы, а потому воспитавшему внучку в лучших традициях своей системы. Да, Аленушку не станет мучить тревога о завтрашнем дне, ее не волнуют растущая безработица и падение уровня жизни, к чему все эти мелочи той, кто стоит на защите родины? Тем более, она до сих пор уверена: это слово, как и «политбюро», нужно писать с большой буквы.

И когда Аленушка решила доказать преданность идеалам, проведя язычком по будто бы пересохшим в срочном порядке губкам, я, не вставая с постели, поднялся на защиту рубежей отчизны, не позволяя иноземной девице ставить над собой сомнительные эксперименты, и пресек ее вторжение в область интимных чувств.

— Не старайся, Красная Шапочка, — замечаю, на всякий случай убрав руки из-за головы и скрестив их на груди. — Я ведь не напрасно тебя так назвал.

Алена прекратила облизывать губы и уставилась на меня с недоумением.

— О Красной Шапочке все наслышаны. Но ведь ты знаешь, мое призвание — это слово...

— Да, — кивнула головой Алена. — Знаю. Подтвердил сегодняшней ночью. Лекцию прочитал в сарае. Четыре единицы ее слушали.

Далеко пойдешь, Алена. Ты уже научилась перенимать манеру поведения пациентов, предугадывать ход их мыслей.

— Я знаю, чего ты хочешь, — подтвердила мою мысль Алена. — Меня попрекал, а сам... Четыре раза кончил, да? Часто так делаешь?

— Что именно? — зрелости не пристало отвечать со щенячьим задором на запальчивость юности.

— Удовольствие получаешь! — пояснила Красная Шапочка.

— Видишь ли, детка. Я не получаю удовольствия от подобных, скажем так, производственных необходимостей...

— Топором махать... — перебила меня девушка, снова-доказывая: она сумела кое-чему научиться не только у дедушки, но и у объекта.

— Пожалуйста, не перебивай старших, — назидательным тоном замечаю я и перехожу на обыденный: — Да, мне приходилось... И не только топором. Помнится, одного прикончил с помощью вилки. Только вот я ни разу не убивал, чтобы получить удовольствие. Для притупления подобного желания давно существует хороший способ под названием охота. Так вот, я убивал в крайних случаях и всегда — защищаясь. Скажу честно, испытывал чувство, слегка похожее на пресловутое удовольствие. Но не оттого, что кого-то грохнул, а потому что вышел победителем из схватки. Как сегодня ночью. Для тебя они — четыре единицы, а для меня — противники, какими бы они ни были гадами. Потому что, с их точки зрения, гадом как раз был я. Но не в этом дело. Люди и единицы — разницу уловила? Нет, не между ними, а нами, Красная Шапочка.

— Слово — это точно твое призвание, ученый, — все-таки не согласилась со мной Алена, намеренно выделив обращение таким презрительным тоном, что мне поневоле пришлось встать на защиту отечественной науки от заграничных измышлений.

— И тем горжусь! — произношу патетическим тоном. — Думаешь, в нашем деле самое главное — уметь топором помахать или из пистолета палить? Ножки, само собой, отпадают из-за того, что принадлежу по нынешним временам к сексуальному меньшинству. Да, если так и дальше дело пойдет, вскоре будет стыдно признаться, что ты не гомосексуалист... Извини, отвлекся. Так вот, главное оружие профессионала — его голова. И знания, а не умение махать кулаками, поняла, Красная Шапочка?

— Ты, наверное, любишь перед самим собой красоваться, — сделала неожиданный вывод Алена, слегка отодвинувшись от незримой границы, появившейся в наших взаимоотношениях.

Я не хотел говорить этого, однако поведение Аленушки не должно было остаться безнаказанным, даже сейчас, когда она подозревает, что ее главная достопримечательность теперь привлекает меня не больше, чем мусорный бак в тылу «Метелицы».

— Красная Шапочка, — мечтательно протянул я. — Все о ней знают, хорошая девочка, смелая, волка не убоялась...

— Это ты волк? — в голосе Алены проявился до сих пор скрываемый холодок.

— Да нет, я же говорил, что ворон... Зато ты, Красная Шапочка, вполне европейская девочка. Меня в последнее время отчего-то тянет на всякие европейские легенды о викингах, оборотнях... Знаешь, Алена, в европейской мифологии имеются такие прелестные существа — гоблины. Забавные создания эти гномики. Есть хорошие и плохие, в зависимости от обстоятельств их нелегкой жизни. Среди самых плохих выделяются наиболее злобные. Эти гоблины радуются только в одном случае. Когда на Земле начинается война. И чем кровопролитнее сражение, тем радостнее клыкастым гоблинам с длинными грязными волосами, руками ниже колен тощих ног, на которых надеты железные башмаки. Эти гоблины очень любят вылезать на свет Божий во время сражений, и пока люди убивают друг друга, они вовсю мажут свои шапки свежей кровью. Поэтому их прозвали... Отгадай, как их прозвали, Красная Шапочка?

Аленушка подскочила с постели и одарила меня нежным взглядом того самого гоблина.

— Знаешь, я пойду. Пусть с тобой дедушка сидит! — безапелляционным тоном заметила моя охранница.

— А я в сиделках не нуждаюсь.

— Тебя не спрашивают. Сергей Степанович приказал одного не оставлять. Иначе ты можешь снова... Как он говорил? Приключения на задницу искать!

Ну, Сергей Степанович, уважил. Поведал соплячке о моих пристрастиях. Ах, как она злится, не нравятся сказочные аналогии. Она что, думала, я обрадуюсь, узнав о подоплеке наших взаимоотношений, оплаченных Рябовым? Да, я слегка погорячился. Вдруг через некоторое время Аленушке с дедушкой кто-то закажет меня самого?

В иной ситуации они откажутся. Не оттого как питают ко мне теплые чувства, бизнес есть бизнес. Даже когда речь заходит об отношениях между близкими друзьями. Просто задание трудновыполнимое, ко мне подобраться нелегко. В родном городе — почти невозможно. Парочка, взявшая семейный подряд, это осознает. Но после подобной размолвки Красная Шапочка согласится с радостью, добраться до меня станет для нее прежде всего не подкреплением реноме защитницы родины, а делом чести. Только дурак плодит потенциальных врагов, у меня их никогда не было.

— Знаешь, Алена, я ведь просто проверял... нет, не тебя, а себя, — говорю тоном первоклассника, не выучившего урок. — Дорогая, ты извини меня, если эти слова хоть в чем-то были для тебя обидными...

Я умею говорить, хотя предпочитаю в крайних случаях доплачивать. Вот и пришлось заплатить за очередную несдержанность самым дорогим — национальным интересом, заманив в конце концов Аленушку за пресловутую границу поверх собственного одеяла.

Жаркими были ее губы, боль отдавалась в теле, но я упрямо, превозмогая самого себя, делал все возможное, лишь бы Аленушка позабыла и о красных шапках, и о моих замечаниях по поводу клиента с необходимостью смены работы. В конце концов, сейчас она не целится в мою башку из пистолета, а получает удовольствие слегка по-другому. Пусть у меня не хватает никаких сил приносить женщине дополнительную радость, но куда денешься?

Я работал на износ, как в сарае, полагаясь на силу воли, и моя твердость была на высоте. Твердость духа, само собой разумеется. При весьма относительной высоте, если быть откровенным до самого конца. Тем не менее, не обращая внимания на изредка тревожащую боль, я старался наращивать объемы окутавшей нас любовной неги, и не было в этом никакой самовлюбленности, стремления дополнительно утвердиться в собственных глазах, доказав — я способен на то, что еще совсем недавно считал просто невозможным.

Причина была проще мыла и незатейлива, как стена номера, у которой, закрыв глаза, задыхалась Красная Шапочка. Я вовсе не душил ее в объятиях, а раз за разом помогал девушке извлекать из лона влагу жизни. Это было трудно, но осуществимо по низменной причине инстинкта самосохранения. Я хотел выжить, прекрасно осознавая: приказы Рябова нанятые им люди выполняют со всей ответственностью за порученное дело.

Но разве я бы смог выжить, если бы вместо рассерженной Аленушки в мой номер заявился ее дедушка? Никогда. Особенно после бурно проведенной ночи, во время которой у меня был шанс утонуть вместе с автомобилем. Перед тем как начать бурно приносить свои извинения охраннице, я, словно воочию, представил себя со стороны, пьяного до потери сознания, заботливо поддерживаемого за рулем ремнем безопасности автомобиля, пробивающего тонкий лед быстротекущей реки. Но это еще ничего. Зато, если место Аленушки в моем номере занял бы ее дедушка, сомневаться в преждевременной кончине не пришлось бы. Ветеран Чекушин куда опаснее ледяной воды, в его словесном поносе без всяких надежд на спасение можно утонуть гораздо быстрее и надежнее.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Трель сотового телефона, чудом уцелевшего в ночном сражении, показалась мне очередным подарком судьбы. С трудом расцепив ноги оскалившейся Красной Шапочки, высвобождаю и без того натруженную поясницу и почти с нежностью спрашиваю хранительницу собственного тела:

— Ты уже кончила?

— Сейчас... — простонала Красная Шапочка, скомкав коготками край простыни. — Еще немного... Еще чуть-чуть...

— Хорошо, — несказанно радуюсь добрым намерениям партнерши. — Ты кончай, а я пока переговорю с Сергеем Степановичем.

«Какого Рябову вдруг понадобилось звонить, — подумал я, выдвигая антенну телефона, — ведь мы обо всем договорились несколько часов назад, когда Сережа доставил меня в «Метелицу». Человеку свойственно ошибаться», — вспоминаю нехитрую истину, когда по барабанной перепонке шандарахнул густой бас:

— Здорово, командир! Ну как ты там? Домой скоро?

— Скоро, добрый молодец. Вот только кончу. И приеду.

— Ты давай кончай скорее, — поддержал меня отставной капитан войск особого назначения. — А то тут такое дело... Губернатор тебя ищет.

— Надеюсь...

— Конечно. Марина этот номер ему не дала.

— А чего он хочет?

Превратившись в раскатистый хохот, бас оглушил меня с новой силой:

— Хочет, чтоб ты быстрее вылечился. От нервного срыва.

— У него серьезные проблемы?

— Выборы, командир...

— Проблемы не вижу, — решительно отрезаю я. — В отличие от Вечно Живого, господин губернатор бессмертен во все века.

— Какой еще вечно живой? — на всякий случай стал серьезным Афанасьев. Я невольно улыбнулся. Представляю, о чем сейчас подумал подлинный руководитель частного сыскного агентства: вдруг шеф намекаетна его плохую работу, говоря о каком-то вечно живом? Расхлябанности капитан Афанасьев не терпит, но отчего-то допустил мысль о том, что один из клиентов «Снежинки» продолжает тревожить командира своим присутствием на этой земле.

— Да это я так, к слову, — успокаиваю Челнока. — Какие у него проблемы?

— Не знаю, — признался Афанасьев и тут же принялся оправдываться: — Задания насчет этого...

— Ты прав, тебя никто не озадачивал проникаться заботами Константина Николаевича, однако хоть в общих чертах ты в курсе?

— Кто-то едет на него. Сильно, — по всей видимости, Афанасьеву стало грустно от мысли, что у господина губернатора возникли неприятности. Того глядишь, они могут обернуться резким ростом объема работы детективов «Снежинки».

— А конкретно?

— Не знаю, — на всякий случай открестился Афанасьев.

— Тогда будь здоров, — попрощался я, отключил связь и взглянул на беззвучно застывшую Аленушку. Молодец, вполне взрослая девочка, научилась самостоятельно справляться с поставленной задачей. Если бы глаза Красной Шапочки не были прикрыты, то она, без сомнения, разглядела на моем лице гадливую улыбку, когда я позвонил Рябову. Как и следовало ожидать, номер был занят, теперь Афанасьев будоражит Сережу проблемой губернского значения, и, как мне кажется, с коммерческим директором он откровенничает куда больше.

Ну и правильно. В конце концов, я прохожу курс лечения после нервного срыва. Господин губернатор не вправе обижаться, он знает о состоянии моего здоровья после двух неудачных покушений. Бедолага, я ему такое нес через полчаса после того, как чудом выжил. Какой теперь из меня помощник?

Вот сбылся бы сон по поводу выборов, и всем бы стало хорошо — и народу, и господину губернатору, не говоря уже обо мне. Жаль, в реальной жизни невозможно заниматься бизнесом, не обращая внимания на политику, если, конечно, ты не спичками торгуешь. Интересно все-таки, что могло потревожить господина губернатора, я ведь сколько себя помню, столько и его на руководящих должностях.

Ответ на этот животрепещущий вопрос дал коммерческий директор фирмы после того, как Красная Шапочка снова прильнула к иллюстрированному журналу, а я без всякого сожаления выбросил из чемодана под кровать две сотни резинок, поразивших воображение ментов.

Войдя в номер, Рябов взглянул на Алену, и она тут же заторопилась составить компанию изнывающему от отсутствия слушателей дедушке.

— Ну и что там еще, Сережа?

Вместо ответа Рябов протянул мне какую-то бумаженцию. Судя по сгибам, она довольно долго валялась в кармане пиджака коммерческого директора.

Не развернув ее, прикуриваю сигарету и спрашиваю:

— Любопытно, отчего мне звонил Афанасьев?

— Сообщил о сложившейся обстановке, — как ни в чем не бывало отвечает Сережа.

— А ты не мог?

— Мне только этого не хватало.

— Но сам-то был в курсе, что у губернатора проблемы.

— Я за это деньги получаю. Чтобы у тебя проблем было поменьше. Хотя ты сам постоянно...

— Все, Сережа, хватит. Иначе разговор пойдет на повышенных тонах. Ты все просчитал верно. В конце концов, это его проблемы. Но быть может, когда вернемся...

Рябов рухнул в кресло и сжал виски.

— Кажется, мне пора лечиться, — признался он. — Останусь здесь. Ванны с радоном. У меня тоже нервы.

— А я инкогнито к тебе какую-нибудь Красную Шапочку приклею. Только не с дедушкой, а с внуком, чтоб чужих ходов не повторять.

— Ладно, — капитулирует Рябов. — Я специально не говорил. В конце концов, ты всегда соблюдал нейтралитет. Даже когда будто бы поддерживал кандидата в мэры. Заранее знал, что проиграет, но...

— Как говорил твой бывший шеф Вышегородский: «Такова селяви». Ты хочешь сказать, что в возникшей ситуации мы должны пройти стороной?

— Обязаны, — голос Рябова прозвучал как никогда твердо. — Ты по-прежнему болен. Продолжишь курс лечения до конца выборов.

— Это тебе не член. Конца в таком благородном деле не бывает.

— Вот нас на этот конец и посадят. Если губернатор проиграет.

— Он никогда не проиграет, Сережа. Не останется губернатором — станет депутатом Верховного Совета. Они же всю жизнь катают в беспроигрышную лотерею.

— А если он пойдет в депутаты...

— Понял, Сережа. Мне не простят нашей старинной дружбы? Тоже еще проблема!

— Это ты сейчас говоришь. А вдруг свалят? Они за свой кусок пирога...

— Губернского пирога, — уточняю, я, прекрасно осознавая: если Константин Николаевич уроет в Киев, то его местных сторонников ждет нелегкая жизнь.

Начнут фирмы хлопать, уголовные дела заводить, быть может, и мне выпутываться придется. Нет, нельзя, чтобы такого хорошего губернатора обижали всякие проходимцы. Мне ни к чему вероятная война с ними, тут топором не отмахаешься, придется деньгами отбиваться. На деньги я плевать хотел, но чтоб какие-то нахалюги, осмелившиеся замахнуться на святое, в смысле господина губернатора, потом стали жировать за мой счет? Да никогда!

— Сережа, что ты предлагаешь?

— Есть одна идея, — голос Рябова стал чересчур безразличным. — А что, если документы, которые ты передал мне, каким-то образом попадут к губернатору?

Вот отчего Сережа бумажку прятал, о тревогах губернатора не поведал. Рябов решил одним выстрелом убить двух зайцев. И полковнику Нестеренко сделать жизнь приятнее, и генерала Вершигору не обидеть. Под видом помощи губернатору с нашей стороны. В таком случае, я оказался чересчур прижимистым, цена компромата, раздобытого честным ментом Саенко, куда выше.

Все равно — сплошные расходы. И спецхран оказался липой, и документы эти... Но, с другой стороны, сколько уйдет, если кто-то влезет в губернаторское кресло? И как' при этом умудриться сохранить видимость нейтралитета?

Развернув бумажку, торжественно врученную оберегавшим меня от дополнительных забот Рябовым, я проникновенным голосом отчеканил текст:

«СДЕЛАЙ СВОЙ ВЫБОР!

Голосуя за Аграрную партию, которая всецело поддерживает курс и политику Президента Украины, вы голосуете за продовольственное изобилие.

В партийных списках аграриев — кандидатов в народные депутаты Украины вы встретите знакомые имена выдающихся руководителей колхозов и совхозов, командиров сельскохозяйственного производства, которых не сломили рыночные отношения. Они не сдались и не сдадутся. Они накормят Украину так, как кормили советский народ. Никто не любит так землю, как ее любят партийцы-аграрии.

Они никогда и никому не отдадут землю даром!

В первую пятерку партийного списка Аграрной партии входит верный партиец, специалист своего дела, многолетний кормчий Южноморской области Константин Николаевич БАНБАН.

Награжденный многими орденами и медалями СССР за строительство развитого социализма, он с такими успехами строит независимую Украину, что удостоен ордена «За заслуги» из рук лично Леонида Даниловича Кучмы. За последние годы Южноморская область имеет такие показатели, которых не имела ни при какой власти. И ни при какой власти иметь не будет. Стараниями Константина Николаевича Банбана сельское хозяйство Южноморщины достигло таких успехов, которых только слепой не видит на прилавках продовольственных магазинов.

Такая партия — ест!

Голосуй! Иначе проиграешь...»

— Ну и какое отношение имеет этот опус... — начал я, однако Сережа безапелляционно заявил:

— Самое прямое. Пока ты лечился, появились новые призывы. Не по партийной линии.

— Челнок докладывал? Регулярно?

— Между прочим, ты сам говорил...

— Говорил-говорил... — несколько раздраженно комкаю документ исторической важности и, чтобы Рябов не сильно драл нос от признания заслуг, прикуриваю очередную сигарету.

Пахнув дымком в сторону, я заметил:

— Твой план нуждается в незначительной корректировке. Допустим, господин губернатор получил документы. Он, конечно, догадывается, откуда...

— И не только он. Можно подумать, его противники не узнают, кто лечился в Косятине. А все документы отсюда.

— Потому и последует переигровка. Жаль, конечно, что нельзя сделать приятное Вершигоре, но ради согласия в обществе приходится гасить личные амбиции.

— Да, ты погасишь, — пробурчал явно довольный Рябов. — Долго ждать придется.

— А потому, — позволяю себе роскошь не обращать внимания на демарш Сережи, — господин губернатор получит бумаги от твоего дружбана.

— Что, с ума сошел? — вызверился рано обрадовавшийся Рябов.

— Получит, — улыбаюсь я, — а куда он денется? Он ведь мечтал вжучить полковника Нестеренко. Свои погоны к телу ближе. При любой власти. У нас же менты вне политики.

Несмотря на мое предложение, которое пришлось Рябову не по вкусу, он сумел улыбнуться. Да у нас даже дети политикой занимаются, сами не ведая того. Спасибо дорогому губернатору, что он лично позаботился о подаче топлива в наш интернат! Благодарим мэра за дискотеку! Невольно вспоминается: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна». Правда, в те времена я, в отличие от прочих, исключительно про себя пропагандировал стихи собственного изготовления: «Спасибо партии родной, что я пока еще живой!»

Уже в те годы нынешний господин губернатор активничал в рядах товарищей прорабов коммунистической стройки. Как после этого его не поддержать? Он ведь не ренегат и перерожденец, которых сейчас развелось великое множество вместе со вшами в общественном транспорте. Константин Николаевич до сих пор сохраняет преданность идеалам молодости и, кроме всего прочего, является моим постоянным клиентом.

В конце концов, кто, кроме него, сумел бы приобрести у меня старинный гарнитур из бриллиантов с алмазами? Эти веселые нищие, обзываемые «новыми», что ли? Да и демократы из старой гвардии до сих пор не врубились: красота спасет мир, им вместо картин и по-настоящему дорогих бриллиантов подавай дешевый коктейль на Канарах, дальше «мерса» фантазии не распространяются. И новых бизнесменов, этих комсомольских мальчиков, к тому же приучают. Те по инерции берут с них пример, всю жизнь только этим и занимались. Так что никому не позволю издеваться над человеком, который, сколько себя помню, столько и горит на благо людей, лишь бы ничего путного не делать. Прямо-таки пылает десятилетиями, не хуже легендарного Феникса, еще одной бессмертной птички.

— Всем будет хорошо, — окончательно расставляю точки над пресловутым «i». — Особенно нам. Если, конечно, мой нервный припадок получит свое продолжение. До окончания выборов, как ты того требуешь. Ну что, Сережа, пора собираться? Схожу в гости, рассчитаюсь с отработавшим свои деньги честным ментом, а завтра...

— Сегодня. Сегодня вечером уедем, — твердо говорит Рябов. — У тебя на все есть ответ. Даже противникам губернатора. Знаю, что задумал. Сейчас подвяжешь разгром преступной группировки к своему появлению в Косятине...

— Тем более, Вершигора в нем был крайне заинтересован, — напоминаю Сереже.

— Но разве это главное? — встает из кресла Рябов. — Нет. Подумаешь, сохранить равновесие в сложившейся ситуации. Предвыборной, конечно. Ты же считаешь: на это любой дурак способен. Зато помахать топориком...

— Не говоря уже — побывать в спецхране... — напоминаю Сереже и не без удовольствия добавляю: — Кстати, я ведь тебе говорил, что мне могут потребоваться твои конторские кореша...

— Прекрати! — чуть ли не в приказном порядке бросает Рябов. — Ты что, такой клубок навертеть хочешь, из которого никому нет выхода?

— Кроме нас!

— А нам с людьми работать. Не на необитаемом острове живем. Представляю себе, что начнет твориться! Грифон покоя не дает? Хочешь и его сюда пристегнуть? Думаешь, не понимаю... Да, менты и госбезопасность всегда не любили друг друга. Но не до такой степени, чтобы сцепиться тебе на радость. Не будет этого!

— Будет, Сережа. Они же вне политики. Как и армия.

— Что? — заметно перекосило Рябова.

— Успокойся, насчет армии у меня задумок пока не возникло. И вообще, Сережа, у нас сейчас другие проблемы.

Рябов схватил мой окурок, брошенный в пепельницу, и принялся гасить его с таким ожесточением, словно от этой успешной операции зависело дальнейшее существование фирмы.

— Проблемы? — переспросил Сережа. — Да ты эти проблемы на ровном месте создаешь. Даже сейчас.

— А кто мне вешал лапшу, что Решетняк — Грифон?

— Между прочим, я потом сам тебе сказал...

— Сережа, — решительно прерываю это чистосердечное признание. — Ты знаешь, кто Грифон?

— Нет, — Рябов превращается в саму непроницаемость.

— Слушай, ты у чекистов на полставки не устроился? Насчет Вершигоры я уже не сомневаюсь. И в конце концов...

— Лучше скажи, откуда узнал, что тот мент замочил Будяка?

— Будяка замочил Грифон. Васька на него не тянет. По многим причинам, в том числе — возрастом.

— Тогда отчего ты сказал Маркушевскому, что убийца — Васька? И почему он не стал опровергать твоих слов?

— Потому что это правда. К тому же один труп на Ваське есть. При состоянии нынешнего правосудия количество убийств потеряло всякое значение для вынесения приговора. И вообще, Сережа, мне кажется, ты переобщался со своими дружками-ментами. Для меня убийцей является отдающий приказ, а не тот, кто его выполняет. Впрочем, к нашему делу это суждение отношения не имеет. Нет, ты хватки не теряешь, но я работал на отвлечение, общался со многими людьми, а потому, в отличие от тебя, догадываюсь, кто такой Грифон.

— Доказать можешь? — специально подставляется Сережа, чтобы я еще раз поведал ему, насколько повлияло на Рябова общение с ментами. Вместо того, чтобы удовлетворить Сережино любопытство, я деланно зевнул и окончательно его успокоил:

— Вернемся в Южноморск, прогоним ситуацию с губернатором. Окончательно. Быть может, придется продолжить курс лечения. Одному, вот что самое приятное во всей этой истории. Иди, Сережа, собирайся, домой пора. Ну этих грифонов к губернаторам. Заедем к Олегу, отдадим долг и через несколько часов будем дома. Деньги у тебя остались? За заслуги дедушки с внучкой рассчитался?

Рябов недовольно засопел и молча кивнул головой.

— Ну и ладно. Да, премируй Красную Шапочку за ее героизм, проявленный...

— Уже премировал, — мгновенно понял, куда я клоню, предусмотрительный Рябов.

По-видимому, все-таки старею, становлюсь сентиментальным. Наверное, впервые в жизни воспринял близко к сердцу проблемы борьбы за народное счастье, стоящие перед любимой Аграрной партией.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Было бы наивным предполагать, что Рябов не будет стремиться составить мне компанию во время визита в хлебосольный дом майорши Валентины. Вполне откровенно поведав тщательно следящему за собственным здоровьем Рябову, какой непоправимый вред приносят человеку кровяные колбасы, сальтисоны и водка, настоянная на осиновых стружках, я решил не подвергать жизнь Сережи опасности и вызвал на себя возможный огонь в желудке в качестве последствий приятно проведенного вечера.

Толкнув вперед немного прихваченную снегом калитку, я побрел через подворье, не обратив особого внимания на громадного кавказца, захлебывавшегося в громком лае. Толку от дворовой овчарки было не больше, чем от донельзя расплодившихся двуногих охранников. Для того чтобы достать меня, ей требовалась самая малость — перервать цепь гораздо толще той, которой Прометей был прикован к одной из гор родины чуть ли не выскакивающего из собственной шкуры пса. Овчарка гавкала простуженным голосом не тише заслуженного артиста. Она стремилась не столько отпугивать всевозможный криминалитет, сколько доказать хозяевам, что полностью отрабатывает нелегким трудом ежедневную пайку.

Мое прибытие было ознаменовано торжественным салютом внезапно полыхнувших огнем электрических лампочек в доме. По всему видать, сегодня ужин при свечах не состоится, однако начало плановой подачи электроэнергии меня отчего-то не обескуражило.

Сквозь слегка запотевшие стекла я увидел Олега, идущего к двери. Он на ходу надевал спортивную курточку поверх некогда считавшейся развратной из-за надписи на английском языке майки. Мог бы, между прочим, и галстук нацепить ради гостя. Если бы майору в ментуре вручали Почетную грамоту нового образца, попробовал бы он заявиться в спортивной курточке за столь высокой наградой, на которую только и способна отчизна. Или честный мент стремится показать с помощью спортивной формы: пресловутая грамота — куда более ценное признание заслуг перед обществом, чем премия за ударный труд? Я уже чувствую себя элементарным спонсором, тоже еще событие, никакого торжества при вручении, вдобавок честный мент не станет лупить себя в грудь, как приложит все силы, чтобы его работа по изничтожению бандитизма и коррупции стала еще плодотворнее. Он, как бы между прочим, примет сумму, равную жалованью за тридцать лет непорочной службы, и будет прав. Свои деньги майор  Саенко отработал до последнего цента.

Бизнес-вумен Валя, поразившая меня в прошлый раз едва выдержавшим тяжесть продуктов обеденным столом, решила не останавливаться на достигнутом. Вяло капитулировав перед желанием хозяйки, чтобы воистину дорогой гость наконец-то смог устроить себе харакири в виде заворота кишок, я обреченным взором окинул тарелку, содержимого которой хватило бы на неделю дрейфующим на льдине папанинцам.

От целебной водки, настоянной на осиновых стружках, я отказался с решительностью подшитого председателя общества «Трезвость». Мадам майорша тут же высказала опасение, что здоровье гостя пошло на убыль, и по этому поводу бухнула в его тарелку шмат окорока. Такой кусман я бы не вогнал в себя целиком даже при очень большом желании, все-таки существует какая-то разница в размерах человеческого желудка и багажника автомобиля.

— У тебя давление? — вяло полюбопытствовал Олег, опрокидывая почти антикварную чарку.

— Нет, — как всегда, говорю чистую правду, с ужасом вспоминая давящую на ноздри водку, влитую в меня в сарае. — Давление в порядке. Просто мне домой ехать. Это ж только вам, ментам, можно дать банку и сесть за руль.

Майор Саенко не стал опровергать общеизвестных истин, усмехнулся и поведал:

— Зато нам другого нельзя.

— Знаю, Олег. Потому и не завидую. Ну и работка у тебя, ни дня, ни ночи, перед выходными в обязательном порядке доложи, где будешь...

Я продолжал высказывать соболезнования. Бизнес-вумен Валя горько вздыхала, согласно кивая головой, а Олег молча налил себе еще одну рюмку, выпил и, не закусив, сказал:

— Каждый выбирает свою долю.

— Это точно, — соглашаюсь с мужем хозяйки дома и предлагаю:

— Давай перекурим!

Олег тяжело поднялся из-за стола.

— Детей положи. Опять захотят крутить видик до ночи, — в приказном порядке бросил он жене.

Окинув книжные полки в кабинете майора, прежде чем прикурить, выкладываю остаток премии за ударную работу.

— Спасибо еще раз, Олег. Ты здорово помог...

— Перестань, — твердо сказал честный мент. — Мне и так как-то неловко. Только не забудь, мы договаривались!

Усмехнувшись, глубоко затягиваюсь фирменным «Пэлл-Мэллом», смотрю на огонек быстро тлеющей сигареты и признаюсь:

— Скажу как на духу, мне еще ни разу не доводилось нарушать своего слова. Предвижу твой вопрос, а потому поясняю: боюсь потерять самоуважение. Это для меня главное. Так что не переживай, имя майора Олега Валентиновича Саенко не прозвучит ни при каких обстоятельствах. Жаль, ехать нужно. Город у вас — просто чудесный.

— Так задержался бы, — заметно повеселел дымящий «Мальборо» майор.

— Не могу. Дел полно.

— Бизнес?

— Вот именно. Бизнес не терпит долгих отлучек. Представляю, что в мое отсутствие подчиненные накрутили. Полгода расхлебывать буду! Но если Париж стоит мессы, то твой Косятин — всего лишь небольшой головной боли. Из-за сделок в мое отсутствие. Знаешь, Олег, я здесь как в сказку попал.

— Понимаю, — сочувствующе взглянул на меня честный мент. — Но я тогда не мог тебя не задержать. Ты не обижайся, если что не так.

— На обиженных воду возят, Олег. Или топором рубят, как кому повезет. Притом на серийных убийц надежда слабая. Не люблю этих современных сказок.

— Можно подумать, я их люблю, — буркнул майор, намекая на приказ, отданный начальником райотдела, заинтересованным в быстром раскрытии ряда преступлений.

— Мне показалось, они тебе нравятся, — киваю в сторону книжных полок. — Подборка здесь соответствующая: убийцы, шпионы, оборотни, маньяки... Все как в жизни. А говоришь, сказок не любишь. Маленькая ложь рождает большое недоверие.

— Ну даешь, — усмехнулся честный мент. — Психологией увлекался?

— Нет. Не увлекался. Занимался этим делом профессионально. В течение года и в довольно зрелом возрасте. Знания никогда не бывают лишними, как иногда таинственно намекал мой психоаналитик. Он прав. Иначе я бы не понял, отчего убили Будяка.

Олег лениво потянулся в кресле, аккуратно тряхнул сигаретой над пепельницей и сказал:

— Кто его убил — уже все знают.

— Верно. Но только я ведь сказал про другое. Не кто убил Будяка, а почему его убили. И администратора. Мне удалось понять, потому что попал в ту самую сказку. К тому же погулял в свое время на свадьбе, где мы беседовали с Будяком.

— Я все-таки не понял, — погасил окурок «Мальборо» Саенко. — Причем здесь сказки?

— Они имеют самое непосредственное отношение к недавним событиям... Знаешь, в этом маленьком городишке живет сказочное создание по кличке Грифон. Обитает, так сказать, в гнезде, набитом несметными сокровищами...

Майор криво усмехнулся и зевнул, деликатно намекая, как ему неинтересны мои рассуждения.

— Ладно, Олег. Мне пора. Еще раз спасибо тебе за все.

Я протянул руку майору, но вместо того, чтобы пожать ее, прихватил чуть повыше запястья и с силой сжал. Лицо честного мента искривила гримаса, он попытался вырваться, но мне всегда требовалось не более двух секунд, чтобы выхватить пистолет из плечевой кобуры.

— Ты же знаешь, я — левша, — не без удовольствия замечаю, отпуская его руку. — Сел в кресло, руки на колени. Даже не думай о каких-то глупостях. На улице меня ждет пятнадцать человек. Решишься пошутить — твой домик взовьется в небо пионерским костром.

Вместе со всеми обитателями. Да и, как ты сумел убедиться, я неплохо владею не только левой рукой.

Честный мент опустился в кресло, положил руки на колени и спокойно спросил:

— Что дальше?

— А дальше все, опять же, как в сказке. С обязательно счастливым концом. Я просто уеду, а ты оставайся, живи счастливо и продолжай, теперь уже к явному неудовольствию, охранять набитую дерьмом яму. Я же в твоем присутствии по телефону дал определение содержимого спецхрана, и со стороны Грифона тут же последовали оргвыводы.

— Интересно, — пробормотал Олег, —как ты это собираешься доказывать? Можно закурить?

— Обойдешься. Доказывать я ничего не собираюсь, мне, в отличие от тебя, ни перед кем оправдываться не требуется. К тому же повторяю: будешь жить. С Валей и детьми. Счастливо. Мы ведь с тобой полностью рассчитались. Ты получил свои пятьдесят штук баксов за документы «Тарантула», господин майор Саенко. Больше мне от тебя ничего не требуется.

— Вот что ты задумал, — протянул честный мент. — Сдать меня хочешь.

— Ошибаешься, майор. Я еще ни разу в жизни не нарушил данного слова. Никто никогда не узнает, что эти документы передал мне майор Саенко.

— Тогда езжай. С Богом! — усмехнулся майор. — Я понял, чего мы разойдемся. Против конторы переть у тебя кишка тонка. Это не милиция.

— Точно. Поеду. Правда, не так, как тебе мечталось, по дну реки в нетрезвом состоянии... Кстати, от кого, кроме тебя, Васька мог узнать, что я силен на водку? Да, ошибок ты наделал, как первоклассник. Вот что значит отсутствие практического опыта самостоятельной работы. К тому же в наши времена... Знаешь, мой земеля сильно переживал, что взять спецхран будет трудно. Я его не опровергал, но подумал: разве может быть что-то невозможное в наши бардачные времена? И не ошибся. А в том, что ты Грифон, я убедился только сегодня. Благодаря опять-таки старинной легенде. Ты ведь самый настоящий оборотень. Ночной убийца-вервольф...

— Хватит выделываться. Я никого не убивал...

— Заткнись, как говаривал твой шестой Васька. Еще раз меня перебьешь — прострелю колено, Грифон сраный. Будешь ползать по своему фамильному гнезду с несметными сокровищами, намолоченными на сети лотков.

Майор засопел, но не решился проверить, на самом ли деле я всегда говорю исключительно правду.

— Так вот, согласно старинной легенде поймать вервольфа ночью нельзя. И убить пулей, даже серебряной. Ночь — это щит оборотня. Зато днем его можно опознать по ранам, нанесенным ночной порой холодным оружием. Я это сделал. Ручка, небось, до сих пор бо-бо? Ты действительно никого не убивал. Даже меня, хотя очень старался. Представляю, каково тебе стало, когда узнал, что тебе доверили роль не грозного стража, а его придурковатой декорации.

Вот тут-то ты слегка перестарался. Вместо того, чтобы, как прежде, отжимать меня от спецхрана, решил убрать. Как это ты недавно брякнул — «зачистили»? Ну и слэнг! Книжек начитался? Запомни, Грифон, настоящий профессионал избегает таких слов как огня... Но не в том суть. Больше того, я сохраню тебе душевное спокойствие. Не в моих интересах распространяться о том, чем на самом деле набит спецхран. Не рапортуй о случившемся. Иначе перед тем, как вскоре помереть, ты, не дай Бог, успеешь подумать, что это реакция с моей стороны, а не действия спецслужбы, на которую пашешь.

Прикурив сигарету, я не без удовольствия продолжил лекцию:

— Ты единственный среди ментов, кто не боялся возможного крушения системы сбора бабок с города, а потому искусно смоделивал ситуацию после моего появления. Ваське было очень трудно смириться с ролью будяковской шестерки. К тому же покойный на свою голову послал его... Будяк мне сам об этом сказал. Мол, специально послал Ваську. Чтоб я ему морду набил... Ты просто слегка подтолкнул бывшего мента, не больше того. Он-то сразу понял, кто по праву возглавит псевдобанду, если с Усенко что-то случится. И Васька, чье самомнение выше Останкинской телебашни, сорвался. Интересно, ему кто-то присоветовал меня замазать или это была импровизация? Чего молчишь?

— Колено берегу, — оскалился майор Саенко.

— Правильно делаешь. Пойдем дальше. Убив Будяка, Васька забрал с собой администратора. Как свидетеля. Только не этого эпизода своей производственной деятельности, автоматически выведшей его в руководство бригадой, а совсем другого. Припоминаю, как заорал администратор от изумления, когда я спустил Ваську с лестницы. Он прятал свидетеля своего позора, а не гибели Будяка. Какой из администратора очевидец для следствия?

В крайнем случае, ты или кто другой записали бы его чистосердечное признание: ничего не видел, ничего не слышал, света не было, дрых, как убитый неизвестно кем Усенко. Да, нарушил служебную инструкцию, но не более того. К тому же администратор тут же бы вспомнил, что он стукач, а потому имеет право на большие привилегии, нежели незначительное нарушение служебных инструкций. Тем более, подачей электроэнергии он не командует.

Но тут случилась незадача. На ваше ментовское гнездовье свалился Маркушевский. Представляю, с какой радостью Васька грохнул администратора! Что поделать, как говорится, ничего личного, Маркушевский такого свидетеля пустил бы в раскол за три минуты. Васька все равно бы убил администратора. В любом случае. В гостинице он его не грохнул по весьма прозаической причине. Представляю, сколько версий наплодилось, когда администратора нашли с пулей в затылке, какое дополнительное удовольствие поимел Васька.

Ты тоже получал удовольствие, глядя, как Маркушевский шерошит ментуру. О каких потугах по поводу спецхрана может идти речь, если сонный городок перелопачивается сверху донизу? В одном ты ошибся. Во мне. А когда понял, что я узнал о подлинном содержании хранилища, решил применить старый конторский трюк. Да, тебе точно стало не по себе, когда узнал, что охранял не спецхран, а набитую говном яму. Ну и чем после всего этого ты лучше Васьки? Между прочим, он тебя не сдаст в надежде сохранить жизнь.

— Тогда я тоже хочу спросить, — твердо сказал майор Саенко, рискуя коленом. — Чем ты лучше Васьки?

Вместо того, чтобы достойно ответить, рывком поднимаюсь из кресла и говорю на прощание:

— Живи счастливо, чучело Грифона, охраняющее тени несметных сокровищ. Подойди к окну. Хорошо. Я сейчас уйду, но провожать меня не нужно. Потому что стоит тебе сделать малейшее движение, пока машины не отъедут, как из темноты примчится пуля. Снайпер у меня отменный, когда-то в вашей системе пахал. В штате, между прочим.

— Почему ты сохраняешь мне жизнь? — глухо спросил Грифон, становясь у окна с раздвинутыми занавесками.

Погасив сигарету, я невольно улыбнулся: несколько минут назад кое-кто утверждал, как мне страшно переть против конторы. Теперь Грифон так не думает.

— Майор, ты потерял право задавать мне вопросы. Тем не менее... Быть может, я заинтересован, чтобы ты продолжал свою нелегкую службу хранителя несметных сокровищ.

Спустившись вниз, я сердечно поблагодарил хозяйку за радушный прием и прошел через двор, сопровождаемый подобием марша «Прощание славянки» в исполнении кавказца. «Прощай, Косятин, — подумал я, перед тем как влезть в «Лендровер», — и спасибо тебе. За путешествие в страну легенд, лечение радоном и возможность проверить, чего я стою на этой земле».

Машина понеслась по заснеженной трассе. Стоило склонить голову к плечу Рябова, как накопившаяся усталость последних дней заставила смежить веки. Мне не снились ни растерявший свое величие Грифон, ни убийца Васька, ни Решетняк, которому улыбнулась удача заработать на квартиру детям с помощью доброго волшебника Рябова. И даже Красная Шапочка с ее доблестным дедушкой тоже не пришли ко мне во сне, навсегда оставшись где-то уже в прожитом. Очень многим взрослым ночь дарит разнообразные сказки, именуемые сновидениями, но мне их вполне хватает в реальной жизни.

Быть может, потому во время отдыха в окутавшем теплом джипе откуда-то из недр подсознания пришло изображение берсерка с огромным топором, в увенчанном рогами шлеме, забрызганного с ног до головы кровью поверженных врагов. Я пытался разглядеть его лицо, но не сумел...

— Подъем, приехали, — донесся издалека тихий голос Рябова, и видение исчезло до того, как я не без труда раскрыл глаза.

— Ничего, дома доспишь, — высказал сочувствие Рябов. — Заслужил, можно сказать, кратковременный отдых. В отличие от меня.

— Правильно мыслишь, Сережка. Мы примчались домой среди ночи исключительно ради заботы о будущем страны в лице господина губернатора.

— Он это оценит. Как требуется, — поддержал меня коммерческий директор с явным воодушевлением.

— И Вершигора тоже, — высказываю дельную мысль, лишь бы Сережа прекратил резвиться.

— Ты по-прежнему хочешь?..

— Да, Рябов. Но не переживай, мы ведь никогда никого не подставляли.

— Да? А каким образом секретные документы выплыли на свет Божий? Да еще в самое подходящее время?

— Что тут такого? Обычная схема. Все уже успели привыкнуть к тому, что утечка подобной информации происходит именно в то время, на которое намекаешь ты. Однако мы не будем прибегать к самому дешевому и распространенному трюку: секретные материалы кто-то подбросил известному своей независимостью журналисту...

— Хочешь засветить, что источник — майор милиции Саенко? Представляешь...

— Представляю! Нет, конечно. Кроме того, я дал слово — имя майора Саенко останется в тайне. Ты, конечно, можешь возразить: после всего случившегося я имею полное право его нарушить, но... Знаешь, думаю, удача мне сопутствует только потому, что я еще ни разу не нарушил данного слова. И всегда говорю правду. А потому кражу секретных документов совершил вовсе не майор милиции Олег Валентинович Саенко, а агент Комитета государственной безопасности Грифон.

— Между прочим, КГБ уже не существует... —- начал старую песню Рябов.

— ...А все его агенты прекратили свою бурную деятельность, — продолжил я. — В том, что Саенко был завербован до развала Союза, сомнений быть не может. Слушай, Рябов, при большом желании Грифона сегодня можно выставить шпионом, тем более, данные по спецхрану поступили из бывшей столицы нашей бывшей родины.

Рябов о чем-то задумался и чуть ли не с грустью заметил:

— На такую глупость они не согласятся. Но ты и без того доволен, да? Все-таки удалось выстроить схему, когда господин губернатор получит поддержку. Вместе с реальной помощью от тех, кто вне политики. Мы по-прежнему останемся в стороне. Вершигора имеет повод сожрать полковника Нестеренко. Но разве для тебя это главное? Нет!

— Правильно, Сережа, для меня главное — та самая безопасность, о которой ты не устаешь твердить годами. Главное, не забудь рассказать Вершигоре байку. Стоит мент на берегу реки, на дне которой находится машина с останками очередного коммерсанта...

— Кончай эти рассуждения, — чуть ли не возмущается Рябов. — Мало того, что решил органы между собой стравить...

— Исключительно в целях безопасности. Если они сцепятся между собой, кто станет обращать на нас пристальное внимание? Жаль, после всего случившегося нельзя поблагодарить господина Осипова. Ну да ладно, слушай дальше. Стоит, значит, Вершигора...

— Нет, — твердо говорит Рябов, — только мент. Безымянный. Нам еще с генералом работать.

— Пусть так, — соглашаюсь без особого энтузиазма. — На берегу реки стоит не Вершигора, но все равно мент. Но не просто мусор, а депутат. Народный! Никакого трупа на дне реки, его раки давно съели. По течению плывет кусок говна и кричит генералу, то есть менту: «Привет, коллега!». А тот возмущается: «Какой я тебе коллега?». Как какой, это говно, в свою очередь, удивляется, мы же оба из внутренних органов!

— Очень смешно, — обижается за своего дружбана Рябов.

— Действительно, не смешно, Сережа. Особенно если вспомнить, как воодушевился генерал, когда узнал о предстоящей поездке. Помощь оказал... Мне после нее снова подлечиться хочется.

— Я ему это передам, — успокоил меня Рябов. — После анекдота. Все, отдыхай.

Войдя в холл, я тут же убедился в верности давнего вывода: в гостях хорошо, а дома как всегда. Педрило сидел на лестнице с видом

Спинозы, сосредоточенно размышляя, какую гадость устроить в связи с моим прибытием в родные пенаты. Тщательно проверив комнатные туфли, я переобулся только после того, как убедился: персидский выродок почему-то не успел их заминировать до моего возвращения. Я уже хотел было швырнуть в него сапогом, чтобы расчистить дорогу к собственному кабинету, но не успел сделать этого по весьма прозаической причине. На моей шее повисла четырехпудовая гиря тихого семейного счастья.

Посмотрев в глаза целующей меня супруге, я словно воочию увидел перед собой Вышегородского и потому, слегка отстранившись, спросил:

— Как Гарик?

— Спит, — коротко ответила Сабина.

— А тебе чего не спится?

— Дорогой, я даже не ложилась. Как чувствовала, что вернешься. Хорошо съездил?

Благодаря присутствию Педрилы я решил сделать все возможное, чтобы сохранить атмосферу покоя и уюта, присущую нашему дому.

— Да, дорогая, — как всегда, говорю чистую правду, одновременно вычисляя траекторию полета сапога. — Это была просто сказка.

О ВОРОНЕ БЕЛОМ...

Георгий Пилиев

Когда я думаю о Валерии Смирнове, в числе прочего, на ум приходит вычитанный где-то фрагмент, который звучит, примерно, следующим образом: «Если вы сидите, удобно расположившись в кресле напротив камина; если вы умиротворены, вам хорошо, и вы думаете, что в окружающем вас мире все так же спокойно и ничего не происходит, то вы ошибаетесь». А ведь верно! Живя в своем узком московском пространстве, мы порой даже не допускаем возможности наличия чего-то интересного за Московской кольцевой автодорогой, думая, что все сколько-нибудь значительное сосредоточено исключительно в Москве. Мы не замечаем событий и процессов, проистекающих как бы параллельно нашей собственной, личной, узкостоличной истории. Так и хочется высказать старую, в общем-то, но по-прежнему актуальную мысль о том, что мы нелюбопытны.

Примерно такие мысли посетили меня при чтении романа неведомого мне Валерия Смирнова «Лицензия на убийства». Это было почти десять лет назад. Я купил книгу с лотка. Обложка была сработана в тогдашнем стиле: глянец, а под ним — голые девицы и мужик с пистолетом. Текст с многочисленными опечатками на серой бумаге. В общем, непрезентабельная обертка. А начинка?

Едва принявшись читать, я понял, что напал на нечто. Нечто совершенно особенное, новое, необычное; нечто живое; нечто, порождающее самые разнообразные мысли и ощущения; нечто, что побуждает вернуться к уже прочитанному.

Я перечитывал роман раза два-три. А потом еще несколько раз — отдельные его фрагменты.

Многое удивило своей новизной: язык, манера повествования, тема, характеры персонажей. Но более всего поразил главный герой, от имени которого велся рассказ. Собственно говоря, этот герой с его характером, представлением об окружающем мире и манерой передачи своих мыслей, видения и ощущений от контакта с этим миром — главное достоинство книги.

Говоря, что герой — главная достопримечательность, я, априори, имею в виду и Автора — человека, который зримо стоит за своим порождением, родителя, под чьим пером (или клавишей компьютера) этот самый герой производился на Свет Божий.

Кто же он, Автор?

Как выяснилось позже, Валерий Смирнов — личность в Одессе легендарная. О нем знают все. И никто ничего — наверняка. Одни считают его бандитом. Говорят, что он не выходит на улицу без пары стволов. Другие уверенно заявляют, что он агент спецслужб глубокого прикрытия. Третьи убеждены, что он уже давно эмигрировал за рубеж. Иные полагают, что ему аж семьдесят лет. А «Книжное обозрение», говорят, и вовсе писало, что он умер. Но тут, как в известной истории с Марком Твеном, слухи сильно преувеличены.

Смирнов жив, здоров, находится в полном расцвете сил и продолжает писать.

Официальная биография его, в общем-то, скудна и заурядна. Может, потому, что слишком много ее «неофициальной» части скрыто под строгим грифом: «Совершенно секретно. В единственном экземпляре. Из помещения не выносить»?.. Не знаю. Да и незачем. Ведь есть книги Смирнова, а в них — он весь, внутренний, нараспашку!..

Валерий Павлович Смирнов родился 4 июля 1956 года в Одессе. « Мое нежное детство, — пишет автор, — боевая юность и местами зрелость прошли возле Нового базара, на Баранова, 27. Если стану перечислять всех, кто бывал и жил в этом доме, уйдет слишком много времени. Достаточно сказать, что именно здесь Буниным были написаны ныне разрешенные “Окаянные дни", которые он, по собственному признанию, “воровски прятал в щели карниза”».

Несколько фрагментов детства, проведенного во дворе этого дома, Смирнов проникновенно описал в автобиографической повести «Картина»: своих сверстников — мальчишек и девчонок, колоритные характеры взрослых, обычаи соседей, бессознательно повторяющиеся, устоявшиеся ритуалы, смешные приключения, печальные истории.

«Школу закончил в 1973 году. В этом же году поступил в Одесский университет (филфак), где занималась наша спортивная команда [по фехтованию. — Г.П.]. В армии не служил по весьма прозаической причине, В 1976 году, еще будучи студентом, во время всесоюзного турнира “Запорожская Сечь", выходя из ресторана “Хортица”, был атакован тремя офицерами Советской Армии. Чести Одессы не посрамил. Они сами себе лежали, а я отправился дальше и подумал: “На кой нам такая армия?" Сама жизнь подтвердила правоту подобного суждения».

В 1979 году Валерий Смирнов окончил университет и со следующего года начал работать журналистом. Заметки, статьи и очерки за подписью «В. Смирнов» появлялись в различных газетах вплоть до 1991 года. А затем — вольные хлеба. 1992-м годом в его трудовой книжке помечена следующая запись: «Находится на творческой работе».

Не знаю, что явилось тому причиной, но в 1983 году, в эпоху так называемого застоя, Валерий Смирнов принялся писать повесть «Чужая осень». Автора никак не заподозришь в наивности, и вряд ли он был таковым двадцать лет назад, когда начинал свою повесть. Однако совершенно точно можно сказать: тогда не могло быть и речи об ее издании. И, конечно же, Смирнов знал об этом. Потому что в «Чужой осени» были нарушены все установки компартии и правительства на создание положительного образа советского человека и советской действительности. А Смирнов показал эту самую действительность такой, какой она являлась на самом деле. Но этим дело не ограничилось. Героем-рассказчиком выступил сугубо отрицательный (и не только по партийным, но и по уголовным меркам) персонаж — преступник. Но преступник умный, думающий, не лишенный обаяния и привлекательности, а потому для тогдашнего режима — вдвойне неприемлемый.

Герой Смирнова безымянен. Он связан с черным антикварным (читай — криминальным) рынком. Действуя противозаконно, он, ни секунды не задумываясь, прибегает к преступным методам для достижения своих целей. Откровенный циник со своим собственным кодексом чести, жесткий, а порой жестокий, невероятно рисковый, самоироничный, крайне честолюбивый, горячий поклонник женского пола, дальновидный и расчетливый стратег, твердо и непреклонно стоящий на страже собственных интересов; большой эксперт в области живописи и прикладного искусства, местами сентиментальный, хороший для своих, непримиримый враг для чужих, хладнокровный убийца по необходимости, умелый руководитель мощного и разветвленного подпольного синдиката, специализирующегося на антикварном бизнесе, мастер рукопашного боя, великолепный метатель боевых ножей, любитель многословных иронических разглагольствований на самые разные темы и еще много чего... Образ Безымянного сложен, многогранен, но в то же время весьма органичен и невероятно привлекателен — как для его друзей, так и для его противников (я имею в виду читателей). Он никогда не упустит замаячивший на горизонте шанс! Таким шансом для него станет предложение очень авторитетного в городе подпольного миллионера-антиквара Вышегородского жениться на его дочери и произвести на свет наследника, который впоследствии унаследует его бизнес и все его богатство. Безымянный принимает предложение, но нельзя сказать, что этот шаг дается ему легко. Он достаточно циничен, чтобы сделать его, но при этом мучается внутренне, понимая, что, по сути, продается...

Но деятельность Безымянного была бы невозможна без его команды,укрытой за офисной дверью с табличкой: «Фирма “Козерог”». Вся эта команда и ее деятельность, чутко руководимая шефом, есть фон, на котором проистекает действие сюжета. И чаще всего этот фон гораздо интереснее и важнее самого сюжета.

Итак, команда. Кто в ней? На первый взгляд — сборище идиотов. Но очень уж симпатичных. И несмотря ни на что, профессионалов в своей конкретной области. Здесь и ближайший помощник Безымянного Сергей Рябов, коммерческий директор «Козерога», начальник службы безопасности и вообще спец по силовым спецоперациям; секретарша Марина, обвешанная килограммами металлической бижутерии (являющейся на самом деле смертоносным оружием), способная спокойно отправить на тот свет несколько мужиков за раз; придурок Костя, ординарец для спецпоручений и головная боль всей фирмы; Студент, эксперт-искусствовед, непризнанный гений, настолько не от мира сего, что, уйдя с головой в работу, не подозревает о распаде СССР; пресс-группа Игоря Бойко, которой по силам любая акция по законному изъятию антикварных ценностей у населения; заместитель Рябова Андрей Воха, бывший спецназовец и бесстрашный убийца-терминатор... И т. д. и т. п.

Членами команды Безымянного (хотя он с удовольствием «уволил» бы их раз и навсегда) являются также и его домашние: обворожительно-ненавистная жена Сабина; сынок Гарик — «33 несчастья»; гадливый персидский выродок кот Педрила; ненавистный пес-монстр Трэш.

Образы каждого из членов команды выписаны Смирновым с любовью, выпукло и достоверно. От книги к книге они получают свое развитие, сохраняя, однако, каждый свою индивидуальность.

Повесть «Чужая осень» была издана лишь спустя четыре года после написания, в 1990 году. Потом образ Безымянного получил свое развитие в романах «Транзит через Одессу» (1992), «Лицензия на убийства» (1994), «Ловушка для профессионала» (1996), «Белый ворон» (1998) и «Тень берсерка» (2002).

Портрет Безымянного и его «жизнедеятельность» были выписаны так подробно и выпукло, что напрашивался вывод о реальном человеке, стоящем за его образом. На мой прямой вопрос по этому поводу Валерий Смирнов выкрутился очень ловко: «Образ безымянного героя не имел конкретного прототипа по многим причинам и некоторым понятиям».

Правдоподобность описанного в книгах Смирнова заметили и другие. Давний приятель писателя Александр Грабовский написал по этому поводу так: «Рискну предположить, что именно читающая публика из “органов” и граждан “в законе” первой почувствовала в этом авторе [Смирнове. — Г.П.] настоящего профессионала. Его книги оказались слишком похожими на жизнь. На их собственную, а не кем-то придуманную».

Подробно описанная в романах Смирнова деятельность криминального синдиката напрашивается на аналогии с «Крестным отцом». По сути, это те же производственные криминальные романы из жизни мафии, что и книга Марио Пьюзо, но с несколькими «но». Помимо того что Смирнов описывает наш, советский и постсоветский криминалитет, он делает это более правдоподобно, более живописно, более сочно, более детально, более интересно; социальная критика звучит гораздо громче. И, уж, чего нет у Пьюзо, так это неповторимого одесского колорита и иронии Смирнова-Безымянного, порой насмешливой, порой издевательской, порой едкой, порой добродушной, но постоянной.

Безымянный называет себя Белым вороном, мудрой, многоопытной и хитрой птицей. Если же говорить о месте Валерия Смирнова в русском детективе, то место это совершенно уникально, и никем, кроме него самого, не занято. Вот уж поистине позиция Белого ворона!

Вместе с тем необходимо сказать, что Смирнов — разносторонне одаренный человек, для которого писательство, по его словам, «не первое и не второе, а третье, по важности, хобби». Поясню, что на первом и втором стоят охота и рыбалка! В последней области он — настоящий профи, выпустивший с десяток уникальных, по богатству заключенного в них обобщенного опыта, книг о рыбалке.

Говоря о Смирнове, нельзя не сказать об Одессе. Они, кажется, слиты воедино — горожанин и его любимый город, — первый живет вторым, питается его энергией, вдохновляется его богатейшим прошлым, дышит воздухом его совершенно особенной истории, пишет характеры своих героев с его обитателей.

Одесса подарила детективному жанру много прославленных авторов. В разное время там появлялись на свет или, приезжая из других мест, подолгу жили такие детективисты, как Григорий Брейтман, Михаил Маклярский, Руфь Зернова, Юрий Михайлик, Александр Козачинский, Евгений Штенгелов, Леонид Земляков, Пантелеймон Зуб, Илья Шульман, Валерий Ми-гицко, Леонид Дениско, Валентин Константинов, Джуда Уотен, Владимир Гриньков, Анатолий Барбакару, Людмила Капишевская. Большинство из них в разное время разъехалось по всему миру: кто — в Австралию, кто — в Израиль, кто — в США, кто — в Москву... Валерий Смирнов остался верен своей Одессе, потому что не представляет себя вне ее, потому что любит.

Он знает, как никто другой, одесский язык, свободно изъясняется на нем и пишет книги. Некоторые из них («Как на Дерибасовской угол Ришельевской...» (1993), «Гроб из Одессы» (1993) и другие) целиком написаны на этом самом уникальном языке. Но Смирнову важно сохранить его, отсюда — все его книги. «Большой полутолковый словарь одесского языка» (2003) — фундаментальный труд писателя, бесценный и важнейший вклад в историю родного города.

Да, Валерий Смирнов любит Одессу, но любовь эта отдает горечью. Ему горько, что Одесса, которой прежде «для мемориальных досок домов не хватало», ныне — «город, держащийся на былой славе, как инвалид на костылях», что теперь он — «истощенная десятилетиями выкорчевывания талантов почва».

Но он все равно любит свою Одессу, ведь это его город. Слова смирновского героя из «Легенды за пушку» можно с полным основанием отнести на счет автора:

«...Я остался верен Одессе и тихо люблю ее без словарных признаний на каждом шагу. Настоящая любовь не может быть громкой и на расстоянии. Любимых не бросают, особенно когда им тяжело. Или я не прав?»

Библиография произведений о Безымянном

(Первые книжные издания)

01. ЧУЖАЯ ОСЕНЬ. [Повесть]. Одесса. «Маяк». 1990. 247 с. 5 000 экз. 4 р. 50 к. (Серия «Детектив»), Переплет. Ум. формат. Издано на средства автора.

02. ТРАНЗИТ ЧЕРЕЗ ОДЕССУ. (Состав: Чужая осень; Транзит через Одессу). [Повести]. Одесса. ВПТО «Киноцентр». Одесское межобл. отд. 1992. 333 с. 100 000 экз. Б. ц. (Серия «Библиотека детектива». 1). Переплет. Издано на средства кооператива «Комплекс-2».

03. ЛИЦЕНЗИЯ НА УБИЙСТВА. [Роман]. М. «Сириус». 1994. 366 с. 50 000 экз. Б. ц. (Серия «Европейский бестселлер»). Переплет. Издано при участии одесских фирм «Полином» и «Афина».

04. ЛОВУШКА ДЛЯ ПРОФЕССИОНАЛА. [Роман]. Будапешт. «Драккар». Калининград. «Российский запад». 1996. 367 с. Б. т. [30 000 экз.] Б. ц. (Серия «Золотой кольт - Gold Colt»). Переплет.

05. БЕЛЫЙ ВОРОН. [Роман]. Одесса. «Вариант». 1998. 470 с. 10 000 экз. Б. ц. Переплет.

06. ТЕНЬ БЕРСЕРКА. [Роман]. Одесса. «Друк». 2002.335 с. Б. т. [10 000 экз]. Б. ц. Переплет.

Литературно-художественное издание

Валерий Павлович Смирнов

ТЕНЬ БЕРСЕРКА

Книга издана в авторской редакции

Ответственный редактор Георгий Пилиев Художественный редактор Анна Михеева Технический редактор Сергей Костеша Корректор Светлана Ткаченко Компьютерная верстка Артура Розова

Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции

ОК-005-93, том 2; 953000 — книги, брошюры

Подписано в печать 09.03.2004. Формат 84х108 ^1/32 Печ. л. 15. Бум. газетная. Печать офсетная Тираж 5000 экз. Зак. 3746

ЗАО «Омега»,

143964, Московская область, г. Реутов, ул. Комсомольская, д. 2.

E-mail: omega-press@mtu-net.ru

Отдел региональных продаж, крупный опт: (095) 476-97-74, 476-79-63.

Мелкий опт по г. Москве и Московской области: 257-10-25, 257-69-67.

Отпечатано с готовых диапозитивов издательства. ОАО «Тверской полиграфический комбинат»

170024, г. Тверь, пр-т Ленина, д. 5

Примечания

1

См. книгу Валерия Смирнова «Белый Ворон». М. «Омега». 2004

(обратно)

Оглавление

Валерий СМИРНОВ ТЕНЬ БЕРСЕРКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

О ВОРОНЕ БЕЛОМ...

Библиография произведений о Безымянном

*** Примечания ***