Колыбель человечества. Затерянные миры. Том XVII [Михаил Константинович Первухин] (fb2) читать постранично

Михаил ПЕРВУХИН

КОЛЫБЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Что за люди были три траппера. — Нед Невилл, Макс Грубер и Падди. — Как мы забрались на край света. — Почтеннейший «Сурок» и его неудачное свадебное пиршество. — Дух «Сурка» изъявляет эскимосам свою волю. — «Белый дедушка» из моржовой кости, который тоже начинает разговаривать. — Исчезновение эскимосов. — Покинутые в ледяной пустыне. — Прибавление семейства: три траппера и «Находка». — Мы отправляемся в далекий путь.

Зовут меня Нед Невилл. Я — канадец родом. Образования я никакого не получил, но читать я умею: выучил меня, знаете ли, один чудак, с которым мы пробродили, должно быть, добрых три года по ледяным полям у мыса Ба-турст в качестве охотников на службе богатого агента «Пушной компании». Был этот мой товарищ немец, и был он офицером там, у себя на родине. Но что-то с ним случилось, и попал он к нам в Канаду, и сделался «лесным бродягой». Но, что бы он ни наделал у себя на родине, у нас этот Макс Грубер не позволял себе ни малейшей некорректности: чтобы он стащил у товарища пачку табака, тайком выпил бы припасенную другим бутылочку виски или, наконец, унес кем-нибудь добытую шкуру лисицы, соболя, бобра, ни Боже мой! Этого, по совести скажу, за Максом не водилось.

Одно было у него, но мы, трапперы, с этим мирились, потому что мы понимали: в самом деле, от той жизни, какую ведем мы, — от жизни, полной лишений, полной опасности, среди угрюмых лесов, подавляющих своим мертвым безлюдьем, в ледяных полях, под небом, таким скупым на солнечный свет, есть от чего самым здоровым мозгам потускнеть! Случилось что-то и с мозгами нашего приятеля.

Может быть, ничего серьезного тут не было: просто по временам у него мозги трогались с места.

И вот, когда на Макса Грубера находила «полоса», как мы говорили, он чудил.

Он начинал пить, пить без конца, пока не пропивал всего. И чем больше пил, тем веселее, тем разговорчивее становился, тем больше «заносился».

Ну и, конечно, городил при этом всяческие глупости.

Станет, например, на покрытом снегом в три метра толщины холме и кричит.:

— Да вы знаете ли, невежды, что здесь некогда пальмовые леса росли? Да вам известно ли, глупцы, что здесь, поблизости от полюса, земля была богаче, чем теперь на Сандвичевых островах, а жизнь пышнее жизни тропической? Да вы чувствуете ли, что, может быть, здесь вот, где теперь, кроме снега, ничего нет, — колыбель человечества была?

Ну, и, конечно, кто-нибудь из нас, охотников, слушая подобные глупости, бывало, не выдержит да и спросит немца:

— А она из дерева была, люлька-то эта самая? Или железная?

А Макс Грубер посмотрит на спрашивающего дикими глазами, за голову схватится, мотает. Словно, простите за выражение, блоха ему в ухо вскочила да выплясывает там, в ухе, «джигу», а от этого в ухе да и в мозгах у немца такой гул, словно весь гарнизон форта Гуд-Хоп на барабанах «зорю» выколачивать принялся.

— Дураки! — кричит. — Идиоты! Жалкие глупцы! Полудикари!

А мы, бывало, хохочем, заливаемся. Он вспылит: вот-вот, кажется, набросится на товарищей с кулаками… Голубые глаза блестят, грудь ходуном ходит… а потом успокоится так же быстро, как и вспыхнул, плюнет, засмеется, уйдет куда-нибудь, часа два никому на глаза не показывается, где-то бродит. Вернется же, как ни в чем не бывало. Только молчаливее обыкновенного.

Водились за Максом Грубером и странности кое-какие, но ничего серьезного. Вообще чудаком он был, уж это так.

Я не говорю, что наш чудной немец дураком был. Но что лгун он был отчаянный, ей Богу, голову на отсечение дам. Посмотрит, например, на какую-нибудь звезду и ляпает:

— А до этой звезды по прямой линии столько-то километров.

Право, так и говорит, как будто бы он сам ниточкой это расстояние измерял. И еще километры эти вычисляет какими-то квадрупедильонами, секстильонами или подобной чепухой.

Или вдруг возьмет да и ляпнет:

— Есть, — говорит, — пушки, которые ядро бросают за двенадцать километров. А есть и такие, что и за двадцать…

Ну, уж тут непременно кто-нибудь ему скажет:

— Ври, немец, да не завирайся. Если из самого лучшего карабина можно пулю на пятьсот, семьсот метров послать, то как же это мыслимо, чтобы из пушки — на двадцать километров? Явный вздор.

А он хохочет.

Ну-с, так вот, с этим самым чудаком и сочинителем всяческих сказок пришлось и мне пережить одно приключение. И, признаться, после я долго не мог опомниться. Товарищи, так те и сейчас думают, что я от немца его безумием заразился и мои мозги, как и его, перевернулись. А когда я им рассказывал про то, что я видел собственными глазами, джентльмены, так они со смеху покатывались. Вот поэтому-то, джентльмены, я очень-очень неохотно и рассказываю эту историю.

Одного только человека я знаю, который, выслушав