Южный Урал, № 01 [Евгений Александрович Фёдоров] (fb2) читать постранично, страница - 3

удалецкие сказки. Чем-то древним богатырским веяло от серых ветряков. Все они были разные и по-своему привлекательные. Вот мельница, похожая на высокий шестигранный сруб, крытый высокой шатровой крышей. А рядом с ней совсем новенькая, пахнущая смолистым тёсом, ветрянка-щеголиха. Дедка-вековик жил в покосившейся мельнице, представлявшей собою четырёхгранный сруб, который на высоте сажени суживался, а на самом верху переходил в восьмигранную башенку, увенчанную лёгкой навесной крышей. Почтенной старушке было за сто лет, но и сгорбленная большой трудовой жизнью, она продолжала работать, молоть зерно, которое привозили из окрестных станиц. Окружённый ребятами, дед сидел в прохладной тени и рассказывал сказки. А перед нами по земле бегали и сменяли одна другую густые тени быстро вращающихся крыльев. Со степи всегда дули ветры и мельницы без отдыха размахивали широкими лопастями…

В дни ярмарок мы покидали старика и все свободные минутки проводили в городе. В это время Троицк становился неузнаваемым. В продолжении двух весенних месяцев, на которые затягивалась меновая ярмарка, город жил кипучей и бурной жизнью. Я хорошо помню, как в начале мая, когда степь покрывалась пышным ковром цветущих трав, на широких караванных дорогах, выбегающих из синих степных далей, показывались шумные караваны верблюдов с карамбашем^[2] во главе. Позванивая колокольчиками, сопровождаемые гортанными выкриками погонщиков, караваны в облаке пыли тянулись к меновому двору, отстроенному в двух верстах от города, на берегу Уя. Сюда из глубины Азии стекались купцы и менялы. Ташкентцы и кашгарцы, бухарцы и казахи пригоняли сюда табуны превосходных кровных скакунов, до которых линейные казаки были страстные охотники. Из далёкого Дамаска привозили знаменитые булатные клинки, от которых невозможно было оторвать глаз. Они легко перерубали толстые кованные гвозди и лёгкая ткань, попавшая на их лезвие, бесшумно распадалась на-двое. Вокруг оружейников всегда толпились группы наших рубак, понимающих толк в клинках. Тут же на торжище бухарцы и хивинцы складывали горы хлопчатой бумаги, полушёлковые материи пёстрой расцветки, от которой рябило в глазах и спирало дух у казачек. Тюки овечьей и верблюжьей шерсти, вороха овчин, мерлушек и тулупов валами лежали перед складами. Нас, ребятишек, тянули к себе мешки сладкого кишмиша и особых орехов, которые назывались чичарами. Но карамбаши зорко следили за сгружаемым в амбары добром и бичами отгоняли назойливых ребятишек, стремящихся урвать свою долю добычи. На коврах восседали богатые персы с раскрашенными хной бородами, а перед ними сверкали горки серебра и золота, как песочного, так и в персидских монетах. Владельцы их, как коршуны стерегли своё добро. Из Небесной империи, — так тогда называли Китай, — привозили лощённые и нелощённые китайки разных цветов, голи или камки, фанзы, канфы, лёгкие парчи, шёлк, лаковую, фарфоровую и финифтяную посуду, чай зелёный и чёрный, кирпичный или твёрдый, до которого башкиры и казахи были большие любители. Китайцы навозили разных красок, всякой мелочи, вроде разнообразных трубок, зажигательных стёкол, вееров и шитых шёлком картин. Вогуличи и березовцы вывешивали под голубым небом мягкую рухлядь, — меха куницы, соболя, белки, песца, волка, лисицы, выдры, россомахи, бобра, оленя и лося. Казанцы манили к себе разноцветными кожами и вышитыми тюбетейками. Великоустюгские купцы раскладывали в лавках менового двора свои товары: чернильные орешки, камедь, киноварь, шафран, деревянное поделье. Из Архангельского порта сюда доставлялась французская водка, голландский холст, лимоны и сласти. Из Екатеринбурга и Каслей шли подводы, гружённые медной посудой, узкогорлыми блестящими кумганами, большими чашами, котлами, ножами, разным железным инструментом, чем славен наш древний Урал.

В окрестной степи, которая простиралась к востоку от менового двора, паслись стада овец и рогатого скота, пригнанного казахами на продажу. День и ночь над степью стоял несмолкаемый рёв. В самом городке творилось что-то невообразимое. Он напоминал собою шумный стан кочующей орды. На площадях пылали костры, на которых солдатские жонки и форштадтские бабы варили пельмени, любимое блюдо сибиряков и казаков, пожиравших их в ужасающем количестве. В больших закопчённых котлах башкиры варили махан — молодую конину. Везде раздавались шум, крики, перебранки. У заборов, в тени, сидели вереницы оборванных нищих, гнусаво певших бесконечные духовные стихи, за которые прохожие бросали им медные деньги или куски хлеба.

В меновом дворе у складов и лавок, расположенных правильным квадратом, размещались чайхане, где азиатские купцы часами распивали чай из маленьких белых чашечек или ели из широких медных тазов дымящийся плов. Тут же бродили бездомные собаки, косматые «тазы» и одичавшие зверовые псы. Харчевни и кабачки, возникшие на время ярмарки, были битком набиты пьяными, оглашавшими городок разухабистыми