Тварец культуры [Георгий Оскарович Марчик] (fb2) читать постранично

Георгий Марчик Тварец культуры

Утром секретаря — Раечку вызвал директор Дворца культуры Григорий Тихонович Лысый. Он внимательно посмотрел на нее и приказал: «Закрой дверь!» Она, улыбнувшись про себя, закрыла дверь на ключ. «А теперь представь! — предложил директор. — Что-то давление у меня упало. Надо поднять».

— Григорий Тихонович! Среди бела дня…

— Не тяни, не то накажу, — улыбаясь, пригрозил он.

— Пожалуйста! — с вызовом сказала она, задрав вверх тугую кожаную юбчонку и рывком стягивая белые шелковые трусики. — На вашу ответственность.

— А теперь покажись, — нетерпеливо попросил директор. Раечка грациозно, как манекенщица, обернулась вокруг своей оси, демонстрируя кругленькие, пухлые, похожие на две сдобные розовые булочки половинки своего зада.

— Все, можешь идти! — умиротворенно сказал директор, словно убедившись, что весь вверенный ему инвентарь на месте и беспокоиться ему не о чем. — Хотя нет, постой. Вечером у нас собираются эти, как их там? Футуристы? Эйфуисты? Сходи, послушай, чего они там болтают. Того и гляди вляпаемся с ними в неприятность. Все глупости запиши. Поняла?

— Слушаюсь! — почтительно насмешливо отозвалась Раечка.

— А я пошел на панихиду, — строго, соответственно случаю, сказал директор. — Умер один замечательный человек. Солист Большого театра. Речи, наверное, будут говорить — закачаешься…

«Эйфуисты», как сострил директор, собрались в маленьком полутемном зальце на первом этаже, рядом с баром. Шумливый, кудрявый, с сильными стеклами очков на мясистом лице, Авдотьин — староста литературного объединения любителей эвфемистики сделал перекличку. Присутствовало двадцать два человека, включая руководителя кружка почтенного профессора-филолога и нашего давнего знакомого — писателя, которого зазвал на занятие Авдотьин.

— Можем начинать! — бодро заявил староста, обратившись к профессору. — Все, кто пришел, в сборе. Остальные блистательно отсутствуют.

Члены клуба стали по очереди читать свои фразы. Присутствующие с бесстрастными лицами внимали. Время от времени звучала чья-либо реплика: «Старо!», «Было!», «Украдено у Фюнфтенберга!», «Чушь собачья!», или «Прекрасно!», «Гениально!».

Писатель, не написавший за всю свою тридцатилетнюю литературную жизнь ни одного афоризма, с открытым ртом слушал обмен репликами, подобный молниеносным ударам рапир. Частенько он еще думал над смыслом какого-нибудь ловко закрученного эвфемизма, а выступающий уже успевал прочитать целую серию, от которой в его ушах оставался гул, как от кавалькады бешено промчавшихся лошадей. Остальные, судя по всему, лучше ориентировались в услышанном. Особенное удовольствие у них, как заметил писатель по оживляющимся лицам, вызывали фразы с крамольным смыслом, спрятанным в подтекст.

Профессор время от времени одобрительно кивал полуседой, похожей на веник бородой. Вдруг все дружно заржали. Рая не поняла, с чего это они. Фраза, вызвавшая смех, пролетела мимо ее ушей. «Что он сказал?» — тихонько спросила она у соседа — рыжеватого, крепкого телосложения мужчину с круглым добродушным лицом, не без лоска одетого в отличие от большинства присутствующих.

«Эрогенная зона свободного предпринимательства», — хохотнул тот в ушко молодой женщины. И, не упуская случая, представился: «Сергей Валентинович». Раечка с улыбкой кивнула и назвала себя. Знакомство состоялось. Сергей Белых был одним из лучших эвфемистов, но хотел быть самым лучшим, в том числе и по части успехов у прекрасного пола.

Своей плотской интуицией Рая сразу почувствовала, что он к ней неравнодушен. Его колено и плечо касались ее колена и плеча, она не отодвигалась. Ей самой был приятен идущий от него ток волнения и половой истомы. «Зона, зона… — подумала Рая. — А нет ли здесь подвоха? Ох, хитрецы. Какая зона? Свободного предпринимательства… Запищим на всякий случай. Словцо „эрогенная“ здесь может быть и маскировкой». — И она занесла подозрительную фразу аккуратными буковками в блокнотик. Рае не терпелось отличиться.

А Сергея Белых снедало честолюбие. Он слушал выступающих с гримасой брезгливости и с трудом удерживал себя от того, чтобы немедленно не взять слова и не затмить всех. Особенно раздражали его двое. Некто худой и высокий в дворницкой шапке, которую он не снимал даже летом в жару, вечно небритый, похожий на огородное пугало. Он сидел, развалясь на стуле, раздвинув ноги далеко в стороны и с обвисшими вдоль безвольного тела руками и после каждого выступления подавал безапелляционным тоном свои хамские реплики. Типа: «Это, голубчик, вы свистнули у Ларошфуко!» Или: "У Кальдерона сказано лучше: «Женщина — яство, приготовленное богом, но приправленное чертом!» У него были поразительные память и эрудиция. Самое обидное, что он всегда был прав. Не раз таким образом он подрезал и самого Сергея Валентиновича.

Вторым был молодой типус без царя в голове. Этот вообще мог своим писклявым голосом ляпнуть все, что угодно. Любимая его фраза: «Это