Летящий и спящий [Генрих Вениаминович Сапгир] (fb2) читать постранично

Генрих Сапгир ЛЕТЯЩИЙ И СПЯЩИЙ

ВООБРАЖАЕМАЯ КНИГА

…открываю наугад. Стр. 167 — и сразу оказываюсь в тесноте нечеловеческой, в толпе пассажиров двигающегося троллейбуса. Сзади напирают, не могу обернуться — не вижу кто, но сверлит. Хватаюсь за блестящую гладкую палку, чтобы не упасть. И в левую половину туловища, под мышку обеими толстыми грудями упирается мужеподобная лет пятидесяти. Так жмет, почти насилует. Некоторое время сопротивляюсь, что приводит ее в негодование — вся краснеет. Перестаю сопротивляться. И она, я чувствую, с удовольствием раздавливает меня в лепешку о стену — о рюкзак какого-то акселерата. Я почти падаю на пожилую с седыми кудерьками, та меряет меня взглядом, изо всех сил стараюсь удержаться над пропастью. Там дымится туман. Прижимаюсь спиной, ощущая чужие груди, животы — неровности и булыжники скалистой стены.

Но ее нет — и я чуть не опрокидываюсь в другую сторону с края крыши. С трудом удерживаюсь. Пугающая пустота. Далеко внизу ползают фигурки людей и бегут машины. Отклоняюсь от затягивающей бездны, держусь за низкий, слишком низкий парапет. Башмаки, уползая, скребут, царапают по красному железу. Я упаду? Я? Я уже слышу, как мое беспомощное распятое в воздухе — сейчас брызнет из всех дырок — шлепается о землю, сотрясающий, уничтожающий мир удар…

Съезжая, удерживая себя на краю, пожалуй, одним внутренним сопротивлением, пытаюсь угадать, что было на предыдущей, 166 странице. Меня преследовали? Кто я — полицейский, преступник? Участник какой детективной истории? Если это только воображение, то опасное воображение.

… по краю, по краю переползаю на 168-ю страницу.

…и вино тоже с удовольствием. Из коричневатой характерной с плечиками бутылки, я люблю бордо, льется темная густая струя. Пью из толстого стакана, отламываю кусочек камамбера. Пусть посмотрит. Жую и пью прямо в ее ненавистное красивое мраморное. Она не выдерживает, одним движением вышибает вверх, вино льется на меня, стекло разбивается, весь я в малиновых подтеках. Одновременно свинцовая ярость заливает меня. Я вскакиваю, хватаю бутылку за горлышко…

…ближе всего ко мне лысый. Остальные, как в замедленной съемке, набегают по прибрежной траве — и от кустов. Рука моя медленно опускает пустую бутылку на его розовую поросячью проплешину. (Я ведь сказал: «Не трогайте меня, я пожилой человек».) Маленький взрыв стекла. Погодите, помилосердствуйте, что же я делаю, сделал? Я же не хотел!.. Ни ссоры, ни драки в сумерках на берегу Москвы-реки… И уже сильный удар другого набежавшего сбивает меня, я падаю — при этом оскальзываюсь босой пяткой на осколке бутылочного стекла. Меня бьют ногами… «Оставьте его, убьете!» — это женский голос.

…«И убьют!» — «Стой! Стрелять буду!» — Положили прямо в лужу. Здоровенные ребята с автоматами. Грубо заталкивают меня наверх, на грузовик и сами лезут. Да не имею я ничего против них, и они против меня — тоже. Однако ударили пару раз для порядка. Ударов почти не чувствую, задубел.

…от ближайшего барака бежала женщина. «Идемте! Идемте ко мне! Пришла с работы, а у меня солдат пьяный на кровати в сапогах валяется». Патруль вошел — действительно. И бутылка недопитая на полу стоит. Вещественное доказательство. «Вставай, солдат». Встаю. Голова как чугунная. Ничего не соображаю. «Бутылку забери, разгильдяй», — старший сержант насмешливо улыбается. Они после и допили, патрули. А у меня — похмелье.

Нет, все это мне не нравится. Что там дальше — ну хотя бы на 220-й?

…вкось и назад: белый испод ее задранной под потолок ноги и мое смугло-волосатое полушарие заодно. Я — тут, а оно — там, странно видеть, тем более, что я его не чувствую. И все это ходит и двигается, как рычаги старинной машины, которая получается только тогда, когда соединятся две ее части естественным путем болта и зажимов…

…равномерное движение, все время подстегивает — желание, продлеваясь наслаждением, перекачивается в подслащенное страдание. Страдание, нарастая бесконечно, переходит в наслаждение снова, уже привычное, как движение смычка… Черная волна накатывается оттуда и уничтожает тебя. Ты уже не ты, это не с тобой, это голое животное визжит от нестерпимого! А ты, равнодушно удивляясь, наблюдаешь его изнутри, как снаружи. (Вообще я неоднократно замечал, что мы болтаемся в себе, как нечто постороннее: горошина в пузыре. Да не имеем никакого отношения — и все.) Кроме того, не забудь, ты же читаешь Воображаемую Книгу…

…дождь то начинался, то как-то выветривался. Здесь в парке трудно было отыскать. Хотя не раз я да и она посматривали на кусты, но они уже просвечивали осенней пустотой. Тогда мы, не сговариваясь, дольше искать уже было невыносимо, сели на длинную скамейку — почти на главной аллее, но в глубине, и стали прижиматься и терзать друг друга. Заслонив кожаной сумкой, я сунул руку под свитер, под тонкие трусики — сразу вошел пальцем во влажную горячую промежность… Губы ее вспухли… Это