Потеря [Евгений Львович Войскунский] (fb2) читать постранично

Евгений Войскунский Потеря

Лиде — жене и другу

Западный ветер, видно, задул надолго. Небо — в непрерывном движении. Плывут, плывут тучи, косматые, угрюмые, и каждая вполнеба, и каждая с дождем. Грязными дырявыми мешками проплывают они над городом, высыпая холодный дождь.

Несмотря на собачью погоду, мне нравится этот город. Он тихий и уютный. Много аккуратненьких деревянных домов и заборов. Улицы сплошь обсажены деревьями — каштанами и липами. Сейчас у всех у них обрублены ветви — это чтобы лучше и прямее росли, — и кажется, будто деревья грозятся небу мокрыми корявыми кулаками.

На центральной площади — треугольный сквер. С одной стороны на него надвинулась серая громада островерхой стрельчатой кирхи, с другой примыкает кораблестроительный техникум, с третьей — на некотором отдалении — ресторан «Якорь». Кирха не простая — памятник старины; доска, приколоченная у входа, извещает, что она, кирха то есть, охраняется государством. Ее высоченный шпиль торчит над городом, как указующий перст, и хорошо виден с моря.

О техникуме и ресторане «Якорь» говорить нечего — они обыкновенные.

Мы сейчас сидим как раз в этом ресторане и пьем пиво. По правде говоря, я предпочел бы в такую погоду что-нибудь покрепче, но мне неудобно перед моим собеседником: он человек в чинах и постарше меня. А он, может, заказал пива, а не коньяку, потому что стесняется меня? Кто его знает. На военной службе всегда очень не просто с выпивкой.

Итак, мы медленно потягиваем пиво, ковыряем вилками не слишком аппетитные ромштексы и чинно беседуем о минувших учениях. Торопиться нам некуда: до поезда еще часа два с лишним.

Капитан первого ранга Студенцов служит в Министерстве обороны. Сюда он приезжал инспектировать бригаду подводных лодок, которая стоит в военном городке, отделенном от города полем, реденькой сосновой рощицей и каналом. Кстати, когда-то, лет десять назад, он служил в этой бригаде.

Ну, а я — корреспондент флотской газеты. Я приезжал сюда на учения. Редактор считает меня оперативным репортером. Так оно и есть, должно быть: я основательно набил руку на репортажах и информациях. Но, сказать по правде, мне это приелось. Надоело начинать свои немудреные статейки сакраментальной фразой: «Раздался сигнал учебно-боевой тревоги. Матросы быстро разбежались по боевым постам…» Ну и так далее, пока не появится во рту оскомина от частого употребления прилагательного «боевой». Затаенная моя мечта — написать хороший очерк. Такой, знаете ли, душевный и сдержанный, без «железобетонных» слов. Пока что я не уверен в своих силах. Но детали для будущего очерка заготовляю впрок. Вернее, просто я решил научиться видеть то, чего раньше не замечал.

Мне и раньше доводилось плавать на подводных лодках. Но только в этом, последнем, походе я впервые заметил, как малиновый свет дифферентомера отражается в гладком теле перископной трубы. И как над штурманским столиком сухо пощелкивает счетчик лага и бегает быстрая красная стрелка, изогнутая коленцем. И как в тумане вокруг топового огня возникает какое-то сказочное сияние-мерцание…

Кстати, о тумане.

Лодка, на которой я выходил в море, прекрасно действовала на учении. Ее молодой энергичный командир дважды в очень трудной обстановке атаковал торпедами конвой «синих», и обе атаки были блестящие. Мы возвращались в базу в приподнятом настроении. Даже сдержанный капитан первого ранга Студенцов, который тоже выходил на этой лодке, сказал за обедом в кают-компании (мы обедали поздним вечером, потому что днем было не до обеда):

— Недурственно, командир.

Лодка была уже недалеко от базы, когда пал туман, плотный и липкий. Мы не видели ни шпиля собора, ни береговых огней. Будто в бидон с молоком попали. Лодка шла, посылая в белесую мглу туманные сигналы. Печальный звук тифона напоминал мне почему-то ночной вскрик электрички. Так было когда-то в детстве: мы жили в Люберцах возле вокзала, и гудки электропоездов то и дело раздавались под нашими окнами.

Штурман Девятов, ведя прокладку по счислению, счел себя у первого буя и дал командиру курс на входной створ. Командир повернул на этот курс, не колеблясь, потому что полностью доверял штурману. Но штурман забыл внести поправку на дрейф, и это обнаружилось, к сожалению, слишком поздно. Лодка, оказавшись севернее фарватера, дважды ударилась килем о грунт. Была сорвана камера обтекателя гидроакустической станции. Теперь вместо победных лавров лодку ожидал док, а ее командира — серьезный «фитиль»…

Это было ужасно. Командир, не сдержавшись, при всех обругал штурмана беспощадно и грубо. Я увидел, как худое бледное лицо штурмана с юношескими прыщами передернулось от боли и обиды, и поспешил отвести взгляд.

Почти всю ночь лодка стояла в аванпорту на якоре, и в отсеках было холодно и сыро, и маялась команда — не столько от холода, сколько от печального финала учения. Покачивало. Штурман Девятов лежал на верхней койке,